Гремел цепями надзиратель, отсчитывая время заключённых.
На нижних этажах тюрьмы Вендикаре каждый день похож на предыдущий. Здесь жизнь текла медленной, тягучей жижей, окрашенная в тёмные скудные тона. Это место лишало погружённых в принудительную кому пленников основных органов чувств, подавляло всякую волю к жизни. Но некоторые приспосабливались.
Свет не проникал сюда. Капала вода с наросших сосулек и сырых стен, но звуки не тревожили заключённых. Наверняка воздух здесь спёртый, сильно влажный и гадко пах плесенью, но Мукуро не мог знать наверняка. Всё, что было ему по силам — это представлять, как грязные капли со временем нарастали, покачиваясь под тяжелой поступью местной стражи и крупными каплями разбивались оземь, разлетаясь множеством кристальных брызг. Эта картина приходила к нему бесконечное множество раз, но пока глаза закрыты, пока сознание окутывала эта непроглядная тьма, всё это оставалось полной бессмыслицей.
Словно в тесном, подвешенном над землёй герметичном коконе из ваты тишина упорно щекотала расшатанные за проведенные здесь время нервы, заглушая остатки его внутреннего голоса, когда иллюзорный холод пробирался под кожу, заполнял вены и многочисленные сосуды; он каждый раз чувствовал, как он сковывал его атрофированные мышцы и кости, вызывая в теле отвратительную дрожь, а кончики пальцев судорожно дёргались как от мелких разрядов тока. Гадость.
Рокудо Мукуро давно следовало сдаться и признать, что стражи неприступной тюрьмы виртуозы, способные изматывать его сознание до предела банальной потехи ради. Они из кожи вон лезли, чтобы подавить его волю и желания, убить его стремление к чему-либо и лишить малейшей возможности развлечься за гранью своего сознания. Здесь, в замкнутой временной петле, он медленно сходил с ума. Стойкая уверенность в себе давно пошатнулась, истончилась и выгорела, как тонкая спичка, превратившись в горстку бесформенного пепла.
Это походило на заведомо проигрышную партию: он не боялся потерять рассудок, его забавляли поддельные воспоминания и неряшливый хаос в мыслях; пусть уходит память, пусть теряются разбросанные кусочки пазла, пусть что-то важное ускользает от него подобно сухим листьям, подхваченным ветром лишь стоит ему подойти слишком близко, пусть. У Мукуро не было важных воспоминаний. Однако, он упорно не понимал, почему так отчаянно цеплялся за соломинку, как за последний спасательный круг, почему продолжал ощущать какую-то иррациональную потребность в своей маленькой слабости. Это не мог быть один лишь животный страх провалиться в склизкую бездну опустошения и безразличия.
— Осталось недолго.
Всё это так нелепо…
***
— Я обязательно вытащу тебя оттуда!
Маленький глупый босс метнул эти слова как дротики в ускользающую мишень, надёжно укоренив их в сознании, прежде чем образ иллюзиониста потерялся в тонких девичьих чертах Хроме Докуро.
Мукуро не знал, было ли это реальностью, но он редко видел сны. Зачастую это были короткие видения, какие-то сцены, обрывки разговоров или отголосок эмоций его медиума — что-то, что мимолётно цепляло, обостряло его чувства восприятия, будило ото сна. Это нормально, ведь Наги — его билет во внешний мир. Сознание медиума и иллюзиониста тесно связаны между собой, как искусно сотканные храмовой жрицей разноцветные шнуры; иной раз не отличить, чьё сердце замирает во время атаки, чьё дыхание захватывает от взгляда глупого мальчишки, у кого в груди сотрясается потаённый трепет от его улыбки, чьи колени подгибаются от страха, кому принадлежала дрожь в летний день, у кого аллергия на шерсть…
Чьи чувства настоящие.
Но проклятые вечность коротать свой век меж сном и явью не нуждались в чём-то настолько человеческом, всё мирское глубоко забито стражами Вендикаре в тёмный тесный ящик, надёжно скованный стальными нерушимыми цепями, а значит всегда и везде была Хроме.
Хроме не любила кошек, Хроме была трусишкой, Хроме мёрзла летом, Хроме робко рвалась в атаку в попытке проявить участие, спасти, защитить, быть полезной. Это её маленькое сердце сжималось от яркой улыбки, её колени тряслись от волнения, она провожала широкую спину взглядом, она пробиралась в рабочий кабинет и засыпала на диване, она мечтала вдохнуть запах тела в изгибе шеи, как и любая школьница в её возрасте, девочка, которой кто-то очень-очень сильно понравился.
Это Хроме влюбилась в Саваду Тсунаёши.
Так сильно, что щемило сердце, что проклёвывалась несвойственная нежность, появлялись странные желания, от которых Мукуро сходил с ума быстрее, чем от пыток своих тюремщиков.
Глупая маленькая девочка. Везде была она.
Но, почему-то… Почему-то он понимал, что это глупо, что невозможно, иррационально. Что это, вероятней всего, лишь остаточный след эмоций Наги, но… Глубоко в том, что осталось от его души, Мукуро хотелось верить, что все обещания даются ему.
***
Мукуро почудился грохот, через него прошли остаточные вибрации. Возможно, это землетрясение. Может, обычный снежный обвал — здешняя природа довольно капризна. Или буйный смертник… Какая разница, если он всё равно не мог открыть глаза и узнать?
Что-то не так. Шум и грохот… Они не прекращались. Нарастали и становились ближе.
Хроме кричала — так пронзительно и громко, что она казалась совсем рядом, голова раскалывалась от её голоса. Их чувства резонировали. Мукуро чувствовал, как внутренности сжимаются от ударов её противника. Она не могла пошевелить рукой. Похоже, выбили плечо. Она плакала.
Взрыв прогремел совсем близко. Пульс участился от подкатившего неприятного чувства, стало трудней дышать. В горле собрался склизкий ком. Мукуро закашлялся, но дыхания становилось только меньше. Что-то попало ему в горло и мешало свободно дышать. Его вдруг осенило: вода. Вода попала в дыхательные трубки.
Накатила паника. Он задрожал, затрясся в болезненных судорогах — ему некуда деваться, он связан по рукам и ногам, он не может открыть глаза. Он бессилен здесь, как котёнок бессилен перед мчащимся на него велосипедистом.
В какой-то момент Мукуро перестал дышать. Воздуха не осталось. Он закашлялся, чувствуя, что вот-вот захлебнётся под напором прибывающей воды. Лёгкие словно трещали по швам, грудь горела изнутри. Измотанное сознание терялось в окутывающей его тьме, оставляя тело безвольной куклой всё глубже погружаться в неё, как в безграничный океан, где не видно ни дна, ни просвета. Вокруг всепоглощающая чёрная бездна и невыносимый холод, окутывающий тело со всех сторон. Мукуро брыкался, он пытался сопротивляться, всплыть, проснуться — но она лишь сильнее затягивала, подобно тягучему болоту, где любое резкое движение становилось роковым. Он не сможет выбраться, не в этот раз. Так что он расслабился… и замер.
Раздался треск стекла. В водяной капсуле образовалась большая неровная дыра.