Противный лязг стали, снопы искр разлетались во все стороны. Запах крови навязчиво лез в ноздри, ударяя по чувствительному обонянию. Шиноби тенью мельтешат среди деревьев, погоняя ветром сухую листву; её шорох напугал забившихся в норы зверей, бежавших прочь от гнетущего чувства опасности.
Поймать момент для подсечки.
Отскочить от удара, зацепить на развороте.
Не выпускать из виду руки.
Не попадаться на финт.
Не смотреть в глаза.
И еще множество «не», что всплывали в кипящей адреналином крови. По виску стекал пот, АНБУ забывал дышать. Противник уже складывал печати для следующей атаки, не давая продохнуть и секунды. Напор ужасал. Разрушительные техники градом обрушились на поле боя.
— Знаешь, не обговоренный тайм-аут — непозволительная роскошь в схватке, — усмехнулся нукенин, откровенно издеваясь. — К тому же, разве такое пренебрежение врагом не признак грубого тона?
Шиноби не успел ответить, отбивая взрывные кунаи. Тяжесть в мышцах здорово мешала: расслабленная небрежность вкупе со снайперской точностью врага не терпели невнимательности, но движения стали неловкими и скованными, а оружие в руке казалось чужим. Выручали инстинкты.
Взгляд зацепился за соперника, который неторопливо и даже лениво готовил следующую атаку. АНБУ нахмурился, вырываясь вперёд.
Шиноби синхронно сложили печати:
— Катон: гокакью, но дзюцу! *
Два гигантских огненных шара столкнулись, раскалили осенний воздух, обожгли кожу; шиноби отточенным движением извлекли оружие, нанесли молниеносный удар — опять почти прошедший — и ушли в отступление. Непрошибаемая стойкость врага сбивала с толку. Они не уступали друг другу в мастерстве, и еще больше — в упрямстве. В какой-то мере это... Восхищало. Прибавляло бою остроты в той же степени, сколько и бессмыслицы.
АНБУ нахмурился под маской, сглотнул ком в горле.
Большинство атак им нипочём, на каждую технику находилась управа, а скрытые атаки не обманывали зрение. Наседать и выискивать бреши в защите бесполезно, самые быстрые движения считывались еще в начале. Нет ни шанса застать врага врасплох. Это могло длиться бесконечно.
Он сделал осторожный шаг назад, метнул с дюжину сюрикенов и опалил их чакрой стихии огня:
— Катон: хоусенка цумабэни! **
Акацуки мастерски ответил контр-техникой водной стихии. В нос ударил резкий запах палёной плоти. Они оценивающе осмотрелись: один зажимал кровоточащее плечо, у второго рассечена щека и задето горло.
Обманчиво спокойный наёмник, казалось, не обратил внимание на кровь и ожоги, но напряжение заметно возросло, оседая ощутимым покалыванием на кончиках пальцев и волнуя листья ближайших деревьев.
— Стань серьёзней, если собираешься меня убить, — сказал нукенин, пряча пойманный сюрикен в сумку. — И сними уже эту дурацкую маску.
АНБУ промолчал, но заметно расслабился. Немного подумав, он сдвинул маску в сторону. Наёмник закатил глаза.
— Знаешь, это даже как-то обидно. Ты и шаринган не активировал, — его голос приобрел раздражённые нотки. Вместо какой-либо реакции на его слова было молчание. Такое противное, гадкое. Оно задевало что-то внутри, неприятно щекотало старые потрепанные струны. Как же этот парень неимоверно злил.
— Ты сильно изменился... — выдохнул Итачи так, будто держал эти слова в груди долгое время. Наёмник усмехнулся, захохотал.
— Всё меняется, кузен, — протянул он с издёвкой, сбрасывая соломенную шляпу и приспуская молнию форменного плаща. Искаженное гримасой лицо, недавние ранения и новые шрамы невольно привлекли внимание. — Но ты, похоже, исключение, — он кивнул и продолжил свою мысль: — Остался всё тем же самодовольным мальчишкой. Так и хочется стереть эту надменную учиховскую мину с твоего лица...
Плечи Итачи обессиленно опустились, цепляя взгляд нукенина. Его пальцы дёрнулись в нерешительности, когда в груди отозвалось знакомое чувство, значение которого уже и не вспомнить; он отмахнулся от назойливых ощущений, отвернулся.
— Почему?.. — прошептал Итачи, опуская глаза. Он не понимал. Не мог понять и чувствовал укол вины каждый раз, когда слышал его хладнокровный голос.
— Я пересмотрел свои взгляды, — уклончиво пожал плечами наёмник. Почему-то столь жалкий вид легендарного Итачи Учиха, капитана личного отряда АНБУ, безумно злил. Он не должен быть таким открытым. Пока не поздно, он должен...
— И это...
— И в этом абсолютно точно есть твоя вина.
Мысль оборвалась.
Итачи заметно вздрогнул и едва увернулся от прямого удара, парируя последующие; руки задрожали от тяжелого напора, острые лезвия противно заскрежетали друг о друга. Он уступал. Танто медленно приближался к горлу.
— Ну давай же! Вытаскивай туз из рукава, ты же Учиха в конце концов!
Давление росло. Руки вспотели, пальцы предательски сводило от чрезмерно сильной хватки на кунае. Он судорожно выдохнул, решаясь на провокацию. Глаза прострелило лёгкой, почти привычной болью.
Итачи казалось, что на этом всё закончится, они остановятся. Опустят оружие и всё будет как раньше. Они поговорят обо всём и сегодняшний день превратится в один из глупых кошмаров, что снились ему почти каждую ночь. Но стоило встретить алый блеск в его глазах, Учиха Шисуи хищно оскалился, как оголодавший северный волчара, ведь ему еще предстояло усмирить свою ловкую дичь.