Шисуи старался не думать о том, когда это началось. Просто однажды его взгляд задержался чуть дольше, чем следовало.
Он правда считал, что ужасен. Настоящий друг так не поступает, — твердил он себе. Итачи не тот, на кого можно смотреть с неправильным подтекстом, Итачи заслуживал лучшего. А он… он продолжал смотреть, чувствуя, как жжётся, разрастаясь, дыра в груди от чувства вины и неправильности собственных действий.
Учиха Итачи отличный, великолепный человек и умелый шиноби. А еще у него прекрасное доброе сердце и очень красивые глаза, в которые нельзя смотреть без риска потерять опору под ногами. Если он узнает, он непременно поймёт и простит, но дело вовсе не в этом.
Шисуи сам себя не прощал.
Когда засматривался на тонкие пальцы, обхватывающие кунай, когда беспокоился из-за белизны его кожи, когда дыхание предательски перехватывало, стоило Итачи заговорить, — он проклинал себя десятки, сотни тысяч раз на дню, но не мог ничего с собой поделать.
Итачи всегда говорил чётко и неспешно, позволяя своим словам достигать адресата как бы в тягучей последовательности. Его тихий глубокий голос убаюкивал и расслаблял, как чистая тёплая постель в конце тяжёлого дня, снимая усталость и поднимая нечто иное, необъяснимое, неправильное в нём. Шисуи не знал никого, кто умел бы шевелить своим ртом с тем же разрушительным воздействием, — ну нельзя, нельзя так разговаривать! Почему подобного запрета до сих пор не существовало в Конохе?
Что-то вроде: «для предотвращения негативного воздействия тембра особой тональности Учиха Итачи на нежную психику и здоровье человека запрещается использование голоса на территориях и в помещениях…» и бла-бла-бла.
К сожалению, такого запрета не предвиделось в ближайшем будущем, так что у него нашёлся только один выход из проблемы: избавить друга от лишней необходимости открывать рот. Шисуи включил всё своё обаяние и навыки заговаривать зубы, сравнимые разве что с мастерством базарной торговки, — кто же знал, что станет только хуже?
Итачи не пропускал ни единого слова из его пустой болтовни, тёр холодные ладони друг об друга и кусал губы.
Плохой план. Неудачный, отвратительный, настоящий провал.
Он заставлял себя думать, что эти губы определённо жёсткие и совсем непривлекательные, как и у всех парней, а ему — на минуточку! — нравились девушки. Он убеждал себя, что аккуратный рисунок их контура не являлся красивым, а мимолётные движения языком по пересохшим губам не более, чем гадкая привычка, совсем не выбивающая его из жизненного равновесия. Это вовсе не соблазнительно, нет, как и не связано с тем, что он предпочёл купить Итачи его любимые сладости, дабы занять этот глупый рот…
…и возненавидеть себя еще больше, потому что теперь он облизывал свои липкие, блестящие, вымазанные в сиропе губы и испачкавшиеся пальцы, как маленький ребёнок.
Он, Шисуи, уже чувствовал себя задыхающейся рыбёшкой, вынесенной волной на берег. Ему необходимо остановиться, пока это не зашло слишком далеко. И у него, кажется, немного получалось смотреть в другую сторону. По крайней мере первые тринадцать секунд.
О, Великие предки клана Учиха, он в самом деле худший.
Идея сдаться уже не казалась такой уж глупой. Судя объективно, он ужасный друг, отвратительный стратег, чьи планы терпят сокрушительное фиаско с завидной частотой и, чёрт возьми, его выдержка давала сбой.
Что с этим делать, худший не имел ни малейшего понятия.
— Итачи, я хочу тебя поцеловать.
Слова вырвались из глотки прежде, чем он успел осознать их смысл. Итачи, замерев с перепачканным в сладкой вате большим пальцем во рту, уставился прямо на него.
Ну вот, кажется, и всё.
«Смерть подкрадывается к шиноби незаметно», — как-то так, да? Что ж, он заслужил всё, что бы с ним сейчас ни сделали. Он примет это с гордостью.
— Целуй, — прозвучал тихий, но чёткий ответ.
Сердце рухнуло куда-то вниз, колени вздрогнули. Шисуи грешным делом подумал, что ему послышалось.
— Я сказал, — он растерянно посмотрел на него, — что хочу поцеловать тебя.
Без контрольного Шисуи бы не смог жить дальше. Он ведь уже решил умереть, а значит, пойдёт с этим решением до конца, пусть Итачи и дал ему понятный шанс отступить, сделать вид, что это всё шутка, — а иначе как объяснить этот нелепый ответ, который никак не мог быть чем-то кроме оплота его разыгравшегося воображения? Итачи не мог просто взять и согласиться. И кивнуть, как делал это сейчас, тоже нет. Не могло этого быть. Не…
— Поцелуй.
Нет. Нет-нет-нет… Кажется, его неправильно поняли, да? О, боже, только не это.
— Итачи, понимаешь, — многообещающим лекторским тоном начал Шисуи, — Поцелуй — это когда… — уже собираясь выдать нечто философское и гениальное, он вдруг осознал, что не знает, что надо говорить дальше. — Ну, двое людей целуются… Вот.
Шисуи явственно ощутил, как начинает гореть его лицо. Широкий клановый ворот вдруг стал тесным и жарким, руки вспотели. В последний раз он чувствовал себя так глупо в академии шиноби, на первом курсе. Он тогда споткнулся во время техники замены и бревно втемяшилось ему прямо в лицо. Весь класс смеялся. Только тогда унижение быстро забылось, нынешний же позор грозился остаться пятном на его репутации во веки вечные.
Он поднял беспомощный взгляд. Итачи закусил губу, всеми силами стараясь сохранить серьёзное выражение лица. Ладони за спиной, плечи подрагивали. Красивый. Какой же он красивый…
— Тебе смешно? — последовал кивок. — Тебе, значит, смешно…
Смешно ему. Он тут душу изливает, а ему смешно!
Нет, он, конечно, полную чушь сморозил, это понятно, но как так? Где пресловутая тактичность по отношению к его нежным чувствам предводителя партии непутёвых влюблённых? Почему его застают врасплох в ситуациях, в которых врасплох должен был заставать он? Сколько это могло продолжаться?!
— Боже, Итачи, это нечестно, — Шисуи почувствовал тотальную беспомощность перед этим человеком. Он вжал лицо в ладони, мечтая провалиться сквозь землю подальше от этого позора. Всё равно падать ниже некуда.
— Почему?
— Что значит «почему»? Я ведь облажался, — возмутился он, стараясь придать своему голосу максимум драматизма. Даже слезу пустил.
Шисуи услышал тихий вздох и шорох камней под поступью, прежде чем тепло чужого дыхания опалило его ладони, закрывавшие лицо. Он сдвинул пальцы «ножницами» и открыл глаза, натыкаясь на внимательный взгляд напротив. Ближе, чем должен быть. Дыхание куда-то испарилось.
— Что ты делаешь?
Итачи моргнул. Вопрос показался ему странным.
— Ты же обещал поцелуй, — он неловко сцепил руки перед собой, сказав это так, словно это всё объясняло.
Да, объясняло. Только не для Шисуи, который чувствовал, что еще немного и из его ушей хлынет пар. Он совсем перестал понимать, что происходит.
— Итачи, — сказал он серьёзно, — я ведь правда поцелую.
Итачи кивнул.
— Я не ограничусь щекой, — Шисуи убрал его длинную чёлку за уши, вынуждая съёжиться от щекотки, коснулся нежной шеи. — Может даже укушу.
Еще кивок.
— Я, — звук вышел сдавленный, застрял в горле, — Я ведь по-настоящему поцелую, — как-то неуверенно пригрозил он, трепетно проведя пальцами по его губам от угла до угла. Мягкие.
Итачи легонько сжал его руки на своём лице, прильнул к ладони и доверчиво прикрыл глаза. Шисуи буквально услышал, как последний бастион его защиты рухнул от взгляда на этот трогательный румянец, тронувший белую кожу.
Он притянул его к себе, встречая улыбку в поцелуе.
Похоже его «казнь Великого шиноби» немного откладывается...