Итачи Учиха из числа людей, которые, берясь за любое дело, выполняли всё до тошнотворного идеально: начиная с миссии разряда АНБУ и заканчивая готовкой, после которой гений великого клана переводил кучу продуктов в попытке достичь совершенного вкуса. Любые навыки оттачивались до безупречности, а малейшая уборка заканчивалась отсутствием даже намёка на пыль. Но пусть он и проявлял себя как конченный перфекционист (по сути им не являясь), стоило делу коснуться лака для ногтей, так мир обязан был остановить вращение, ветер дуть строго в одном направлении, а лак ложиться идеально ровным слоем, ни капли не выходя за грани задуманного — во имя безупречного маникюра.
В сравнении с этим масштабно важным делом всякие мелочи меркли, обречённые на жалкую ничтожность. Итачи придавал этому столько значения, посвящал столько своего внимания, что, наблюдая со стороны, Шисуи закатывал глаза и справедливо считал «как-всё-плохо». Но единственное, чего он никак не мог понять и простить, так это запрет на всяческое взаимодействие с Итачи: не подходить, не трогать, лишний раз даже не смотреть и не дышать, пока сохнет лак. Сам же он в это время старался совершать минимум движений и руки вовсе не использовать, справедливо ненавидя процесс перекрашивания, и жутко злился, когда его просьбы-заповеди игнорировались.
А вот Шисуи был категорически со всем этим не согласен.
Во-первых, так нечестно! Ну вот как можно лишать такого классного трудолюбивого шиноби как Шисуи Учиха нежных домашних объятий после изнурительной тренировки? Это всегда поднимало ему настроение и помогало забыть об усталости, а тут выходило, что и этой мелочи его лишали.
Во-вторых, он бунтарь и не будет этого делать! Хотя бы из природной вредности. Известно же, что детям нельзя ничего категорически запрещать? А иначе абсолютное табу станет только соблазнительней. Ну так если кто не знал, то первые сорок лет детства ощущались самыми невыносимыми, к тому же Шисуи привык потакать своим желаниям.
В-третьих, он считал абсолютным расточительством упускать такую редкую возможность застать сильного шиноби беспомощным. Пока сох лак, Итачи был не в силах ни сложить печатей, ни вынуть оружие, ни как угодно пустить руки в ход, не повредив маникюру, в то время как Шисуи его дразнил. Итачи еще так смешно хохлился при этом — как трогательный воронёнок. Ну как тут устоять? Как сдержать себя и не безобразничать?
Нет, ребячеством Шисуи это не считал.
Одна лишь мысль о том, как гений клана Учиха становится беспомощен в своей маленькой слабости, подстёгивала фантазию на новые шалости и выдумки. Шисуи постарался взять себя в руки, пока Итачи не заметил его мечтательного выражения лица. План не должен провалиться.
Итачи лежал в тени их маленькой веранды, прислонившись к прохладной стене. Руки в разлёт, накрашенными ногтями вверх. Шисуи не спешил подходить. Он уже успел привыкнуть к его выходкам, так что просто прийти и сделать пакость наверняка не выйдет. Стоило отдать должное — уворачивался Итачи просто блестяще, на зависть любой кошке.
Нужно всё хорошенько обдумать.
Шисуи перевёл дух и искренне признал, что, пожалуй, он выбрал самое безрассудное и опасное во всех смыслах развлечение на свете, но отказать себе в этом было выше его сил. Каждый раз приходилось выдумывать что-то новенькое, каждый раз — чистый сценарий. К счастью или сожалению, Итачи не вёлся на одну уловку дважды. Так или иначе сдаваться не в правилах Шисуи — он вам тоже не сунавскими нитками шит!
Сегодняшний солнцепёк был как раз кстати.
Пытаться действовать скрытно перед шиноби-разведчиком бесполезно, так что Шисуи изначально и не пытался. Он переступил порог веранды бесшумно, но нарочито пошуршал пакетом в своих руках и пустил в ход первую часть своей операции под кодовым названием «долой маникюр»:
— Твою мать, пекло сегодня невыносимое! Как термометр еще не лопнул от перегрева? — он плюхнулся рядом с «целью» подчёркнуто небрежно, едва не задев распластанные руки Итачи на полу. — Еще и везде закончился хлеб, представляешь? Я обошёл несколько пекарен, но в итоге не нашёл даже твои любимые пирожные. А еще в супермаркете какая-то старушка нагло встала передо мной в очереди, представляешь! Я ей говорю: женщина…
Уж что-что, а заговаривать зубы Шисуи умел виртуозно. Ходил слух в казармах, что одним из способов пыток шпионов являлась болтливость Шисуи Учиха. Он мог часами тараторить о всякой ерунде, заставляя врага умолять раскрыть вражеские тайны своей деревни. Это работало со всеми, вот только…
— Что в пакете? — невозмутимо спросил Итачи, кивнув на брошенный рядом кулёк.
…с Итачи этот трюк не проходил. А жаль.
Он вовсе не слушал его пустую болтовню, отлично фильтруя важное среди прочего. Шисуи не спешил отвечать, растерявшись, а Итачи подозрительно нахмурился. Его это немного насторожило.
— Ах, это? Я мороженого прикупил, — глуповато улыбнулся Шисуи. Он вынул из пакета запечатанный эскимо и махом содрал обёртку. — Хочешь?
Глупый вопрос. Конечно, хочет. Только вот незадача — ногти еще не высохли.
Итачи сглотнул слюну.
— Позже возьму, — сказал он и принялся гипнотизировать лак на ногтях, словно от этого процесс высыхания пойдёт быстрее.
— Эй, а с этим мне что делать? — Шисуи кивнул на эскимо в своих руках. Ответом стало упрямое молчание. — Ну блин!
Он изобразил искреннее (насколько позволял уровень его актерского мастерства) недоумение и растерянность, и с максимально страдальческим видом отправил лакомство в рот.
Итачи украдкой наблюдал за ним и проклинал лак, который никак не высыхал. Шисуи, как самый подлый и несносный искуситель, ел долго. Он совсем не спешил, тщательно обсасывая подтаявшие кремовые края; стекшие на ладони белые капли он слизывал так жадно и непринуждённо, что ниже живота всё приятно скручивало в тугой узел; он покусывал верхушку и тут же довольно жмурился от пробирающего до мозга костей холода до такой степени, что пальцы поджимались на ногах. Чёртов лак, чёртов Шисуи! Нельзя же изворачиваться с мороженым и так, и эдак, и непонятно вообще как, в то время как он это эскимо не мог в руки взять без опаски испортить плод трудов своих! Итачи даже засомневался — в самом ли деле всё это часть очередного плана.
На и без того невыносимой веранде стало в разы жарче.
Вот, проворные капли снова стекли по подбородку, очерчивая выступающий кадык, замарали футболку; Шисуи подчёркнуто вынуждено встал и снял её, открывая великолепный вид на блестящую от пота разгорячённую кожу, широкие плечи, сильные руки, грудь с редкой россыпью волос, рельеф мышц… и Итачи буквально услышал, с каким грандиозным грохотом разрушился последний бастион его выдержки.
— Дай мне, — сдался он, в нетерпении подползая ближе. — Вытащи и раскрой, пожалуйста.
Шисуи столь искренне удивился, что едва не подавился деревяшкой, которую беззаботно вертел во рту, — это всё, что осталось от злосчастного эскимо. Тем не менее он послушно достал еще одно для Итачи и снял покрытую морозной корочкой обёртку. Итачи тут же потянул к нему руки, но успел одёрнуть себя — мороженое таяло прямо на глазах, окруженное едва заметным полупрозрачным паром. Он как никогда ярко ощутил немедленную потребность в прохладе в столь жаркий день — оставалось только как-то аккуратно взять эскимо, не заляпав руки, что фактически невозможно.
Он сглотнул мгновенно наполнившую рот слюну.
— Хочешь, я покормлю тебя? — заметив его метания, встрял Шисуи. Итачи нахмурился.
— Я сам, — категорично отозвался он. — Просто… можешь дать его? Как-нибудь, пожалуйста, — его голос смягчился, обнажая сокровенную маленькую слабость. Он совершенно не знал, как подступиться к вожделенному лакомству.
Что-то кольнуло в груди Шисуи от вида этой трогательной беспомощности, проскользнувшей в его глазах. С одной стороны, Итачи можно понять: жара стояла невыносимая даже по меркам страны Огня, единственный в их доме вентилятор изжил себя еще на прошлой неделе, а холодной воды не водилось с начала лета — ни принять освежающий душ, ни как-либо освежиться возможности не представлялось, и тут он со своим мороженым.
Впрочем, проблески его совести заткнулись, стоило Итачи начать есть.
Он неловко лизнул самый краешек, стараясь держать тонкое брёвнышко ровно и не задеть накрашенные ногти. Это смотрелось так неуклюже и захватывающе, что в какой-то момент Шисуи разучился дышать.
Немного осмелев, он прошёлся языком по всей длине эскимо, не позволяя ему таять и пачкать руки. Глаза Итачи заблестели и шире распахнулись, губы начали краснеть. Он куснул на пробу, мило щурясь от разрядов холода, и наконец принялся нормально есть — лизать и посасывать, временами заглатывая верхушку. Его дыхание выходило заметным, холодным паром. Итачи мотнул головой, убирая с лица налипшие волосы. Когда он сладко причмокивая начал откусывать маленькими кусочками мороженое, Шисуи уже мог видеть каждую капельку на его теле, вплоть до той, что прочертила дорожку от шеи и до груди, скрывшись за воротом летней футболки.
Итачи максимально осторожно и с особой тщательностью облизал свои всё-таки испачкавшиеся невозможно длинные и теперь липкие пальцы, и расслабленно выдохнул. Шисуи последовал его примеру и вдруг осознал, что всё это время не дышал, не смея оторвать взгляд. Уши ощутимо запылали.
Он, чёрт возьми, и подумать не мог, что Итачи с мороженым в руках может выглядеть настолько… Заманчиво.
— У тебя тут… — Итачи вопросительно поднял глаза. — Вот тут, — Шисуи указал на краешек губ, — Нет, левее… Ниже. Да, здесь. Мороженое, — уточнил он, стараясь говорить ровно, но горло предательски сводило.
Глядя на то, как он озадачено старался вначале слизать невидимые сливки, а после вытереть губы, — липкие, очаровательно покрасневшие, чтоб их, губы — Шисуи уже не мог устоять.
— Нет-нет, подойди.
Итачи послушно придвинулся и крайне удивился, когда Шисуи вдруг рванул к нему и крепко сжал руку с мороженым. А после поднёс к губам. Его юркий язычок ловко прошёлся между тонких, по сравнению с его, пальцев, слизывая оставшийся растаявший шоколад. Один его вид завораживал настолько, что пропадало всякое желание возражать.
— Шисуи, пусти, — тяжело выдохнул Итачи и лениво взбрыкнул, осознавая всю катастрофу сложившейся ситуации.
Шисуи «почистил» всё вплоть до предплечья, а после зафиксировал руку над его головой и подобрался к открытой шее.
— У тебя еще здесь немного осталось, — усмехнулся он, шепча такие примитивные глупости в покрасневшее ухо. Итачи вздрогнул, когда его кожи коснулось горячее дыхание.
Шисуи оставил влажный поцелуй на шее и не отказал себе в паре меток на ключицах, наслаждаясь такой отзывчивой реакцией. Для него стало сюрпризом, когда Итачи вдруг расслабился.
— Ты ведь специально это делаешь, — сказал он устало, уткнувшись в его горячую шею.
Мурашки приятной волной пробежались по позвоночнику от столь доверительного жеста. Шисуи тут же ослабил хватку на запястьях и более бережно перехватил их, сокращая те последние ничтожные сантиметры расстояния между ними. Растянувшись в лукавой улыбке, он коснулся его губ своими.
— А ты специально красишь ногти долгосохнущим лаком, — с улыбкой заметил он, заглядывая в его тёмные глаза.
Длинные ресницы дрогнули, но Итачи не отвёл взгляда. Секунда… две… три… минута, другая — температура в комнате повышалась, становилось душно. Горячее дыхание смешалось в этой близости, во рту пересохло. Но Шисуи не торопился. Вот он, — момент истины, от которого зависит буквально всё. Наверное.
Итачи не оттолкнул его, хотя он уже едва ли держал. Смотрел внимательно и невозможно красиво, — так, что он снова, как мальчишка, забывал выдыхать вовремя. И не понятно, какие мысли таились в глубине его глаз. Когда тонкие губы Итачи приоткрылись, сердце в груди замерло. Что скажет, ответит ли? Съязвит, отшутится, снова увильнёт? Это же Итачи, в конце концов…
— Но тебе же нравится, — просто сказал он, будто констатируя нечто само собой разумеющееся. Настолько очевидное, что ему, Шисуи, должно стать стыдно.
…его Итачи.
Шисуи расхохотался.
Его. Его Итачи.
— Да, чёрт возьми! — воскликнул Шисуи. — До мурашек нравится.
Итачи не смог сдержать смешка от такой прямолинейности, а после тоже рассмеялся — негромко, но так искренне и открыто, что в груди сладко защемило.
Повинуясь порыву, Шисуи коснулся шёлка его волос, пропустил длинные пряди сквозь пальцы и мягко дотронулся до прильнувшей щеки; от угла до угла очертил губы, огладил белую шею, ощутив биение пульса. Когда он остановился на алеющих метках, сглотнул вставший в горле ком. Заглянул в глаза. Итачи замер, неотрывно следя за каждым его движением, боясь нарушить кажущийся донельзя интимным момент.
Шисуи наклонился и поцеловал легко, будто снимая пробу; после — смелее, аккуратно прикусив нежную кожу и проведя языком по контуру. Итачи приоткрыл губы и подпустил его ближе, чувствуя, как крепче сжали в объятиях. Сердце затрепетало в груди пойманной в клетку птицей.
Противный скрип, и шиноби только и успевают, что раскрыть глаза от удивления, падая, вцепившись в друг друга мёртвой хваткой; ставни за спиной с грохотом развалились, они — свалились следом. Не сговариваясь, они поднялись, отряхиваясь от пыли. Итачи зачихал от поднявшейся пыли. Шисуи присвистнул.
— Всё равно надо было починить, не смотри так, — парировал он полный укоризны взгляд Итачи. — Продолжим?
Он сцепил их пальцы вместе и вгляделся в его лицо. Вместо ответа — молчание и блеск в глазах, красноречивей всяких слов.
Шисуи поцеловал его и обнял за талию, огладив отзывчиво выгнувшуюся нежную спину.
— Я думал ты сбежишь, — Шисуи уткнулся в его мягкие волосы.
— Не хочу, — тихо ответил Итачи.
Они смеялись и дурачились, постепенно срываясь с тормозов. Они старались запомнить каждую мелочь, пока мир остановил вращение, оставив лишь жар чужого тела, щекочущие кожу холодные пальцы и горячее дыхание — одно на двоих.
Итачи нравились поцелуи — влажные и глубокие. Для него не было ничего интимней и нежней, чем ощущать чужую инициативу и проявлять свою. Он любил целоваться до онемения в губах, до сладкой боли в челюсти и сорванного дыхания.
Шисуи глотал его судорожные вздохи, целовал подбородок и спускался ниже — к шее, оставляя новые следы. Убирал за уши длинные волосы и ласкал одно из самых слабых мест в Итачи, покусывая и зацеловывая, наслаждаясь его отзывчивой дрожью в ответ.
Итачи судорожно дышал и прижимался к нему всем телом, оглаживая точеный рельеф и цепляясь за плечи, пока сам Шисуи забирался прохладными руками под его майку. Он гладил его бока и считал рёбра, приятно щекоча чувствительные места. Гений клана Учиха обмяк на глазах, прикрывая глаза и подставляясь под поцелуи и целуя сам. Лицо, шея, уши — всё покрылось густой краской, начиная со лба и заканчивая ключицами, всё сливалось с цветом шарингана, и Шисуи был единственным, кому он позволял видеть себя таким.
***
— Левый указательный и правый безымянный накрасил криво, — заметил Итачи, чувствуя чистое ликование в глубине души. Шёл не первый час исправительных маникюрных работ, которыми занимался не он.
— Ну Ита-а-ачи… — взвыл Шисуи, чувствуя неподъёмным грузом свалившуюся на него вселенскую безысходность.
Это было ужасно! Он никогда бы не подумал, что красить ногти в разы сложней, чем переписывать техники секретных свитков деревни Тумана — с их-то неразборчивым и заковыристым почерком!
— Испортил — исправляй, — безжалостно сказал Итачи. Он поудобней устроился в тёплых объятиях и уложил голову на его плечо, не собираясь слушать чужое нытье. — Хочу спать…
Шисуи аж весь подобрался.
— А больше ты ничего не хочешь? — со всем присущим себе обаянием поинтересовался он, проложив дорожку поцелуев по открывшейся шее. Итачи охотно подался навстречу приятной ласке, и, приподнявшись, томно прошептал в самое ухо:
— Я… хочу… — облизав пересохшие губы, он оставил поцелуй на щеке и открыто заглянул в его полные надежды глаза. — Идеально накрашенные ногти от Шисуи Учиха.
— Ну чёрт, ну Итачи! — воскликнул Шисуи, смертельно обижаясь из-за провала гениального плана. — Так нечестно!
— Я знаю, ты сможешь, — подбодрил Итачи, вновь уютно укладываясь в его объятиях и, прикрыв глаза, расслабился. — Прими это, как подобает настоящему шиноби…
Шисуи хотел было возразить, но подавился своими же словами: то ли от возмущения, то ли умиления. Итачи бессовестно спал, тихо посапывая на его плече. Недовольно пыхтя себе под нос о том, какой Итачи хитрый и жестокий, какой Итачи негодяй, ему ничего не оставалось, кроме как молча и осторожно продолжить своё нелёгкое дело, боясь потревожить чуткий сон.
Итачи улыбался во сне.
Баловство, конечно, не порок, но стоило порой задумываться о последствиях: гений клана Учиха всегда брал их в расчёт, в то время как Шисуи привык действовать по обстоятельствам.