Вечер, переходящий в ночь, которая закончится встречей рассвета — классический сценарий конца рабочей недели, когда пленники аудиторий и офисов выбираются из крошечных кабинетов, и, решая наконец-то вырваться из замкнутого круга и рутины, следуют старому-доброму совету и отправляются искать приключения.
Токио — как раз из тех городов, что не спят долго, можно даже сказать, что не спят вовсе. По крайней мере, неоновые вывески предполагают, что в заведениях ночью гарантированно кто-то есть.
И с одиннадцати вечера до часа ночи — самый пик активности.
Люди по всему городу — если не по всей префектуре — отправляются на вечерние прогулки, встречи, идут пить в бары и караоке, сидят в крошечных раменных и просторных кафе, посещают магазины и клубы, играют в различные игры — настольные и подвижные — автобусами едут в парк аттракционов, чтобы, закупившись ватой и попкорном, испытать на своей шкуре весь возможный градус безопасного риска, — который зовется безопасным только из-за так называемой страховки — да притупленное, приторное, ненастоящее чувство страха.
Больше всего на улицах все-таки подростков, пусть их родители и говорят им ограничиться домом друзей или своим собственным, сделать уроки, посмотреть фильм, приготовить себе ужин.
Любимые чада искренне кивают, и пока мамочка с папочкой идут на званный вечер, на чей-то день рождения, на корпоратив — детки, попялившись с полчаса в телевизор, а потом еще минут пять в окно, на спешащих внизу людей, быстро обуваются и идут, куда глаза глядят, по пути продумывая маршрут своей прогулки — как правило, не очень короткий, чтобы попасть домой как можно позже, и, по возможности, с магазинчиком по пути.
Но были, конечно, и те индивидуумы, которые предпочитали гулять в гордом одиночестве, в компании наушников и пачки сигарет, с сумкой за спиной; предпочитающие ловить взгляд прохожих на изображении белого зубастого кота, который улыбался с черной кожи; на своих сережках, которые темными полосками прикрыли уши; на всклокоченной шевелюре; на бандитской улыбке.
На чем угодно. Главное, чтобы прогулке никто не мешал, и, разумеется, не заговаривал на улице.
Сегодняшний вечер был прохладнее обычного. Дожди шли всю неделю, и хотя лето обещало скоро вернуться, многие все же не удержались и повесили на вешалки легкие куртки и пальто.
Под описание выше вполне подошел и Куроо, который как раз вырвался с подработки, и к пустому холодильнику в квартире не очень-то спешил. Как и к приевшемуся одиночеству, таящемуся в просторной трешке под каждой диванной обивкой, в стенах, полу и даже потолке.
Маршрут, который он избрал, через тридцать минут должен был окончиться остановкой, где он вполне быстро мог попасть в теплое нутро автобуса.
Однако все пошло не так, как было задумано самим парнем, а после этого перекроился и весь его устоявшийся до легкой тошноты быт; возможно, после этой вроде бы невинной прогулки изменилась и его, казалось, уже предопределенная, заранее расписанная кем-то до конца, жизнь.
Куроо не мог вспомнить, почему светлая макушка в свое время привлекла его внимание в толпе. И с чего вдруг он решился подойти, хотя знал — у этой курилки можно встретить только сотрудников гей-клуба, который был расположен в подвале рок-бункера, да продавца из самого бункера.
Он мало чем походил на них, одетых в кожу и железо, крашеных, стриженых, наводящих на мысли не то о панках, не то о байкерах. Только черные джинсы, да пирсинг еще как-то могли вписаться, но никак не его наглаженная до хруста белая рубашка и темно-красный галстук.
И все же он вытащил сигарету, расстегнул свое пальто — классически черного цвета, длиной до середины бедра — нервно потянул узел галстука, одернул черную жилетку и выдернул рубашку из-за пояса.
И, мысленно дав себе по шее, все же решил подойти.
Светлая макушка оказалась не такой уж и светлой, да и вообще — обладатель роскошных волос, собранных сверху в хвост, а дальше рассыпавшихся по плечам, оказался парнем, о чем мозг догадался предупредить с большим опозданием. И, судя по тому, как его приобнимали, ориентация ему позволяла стоять возле гей-клуба без малейшего смущения.
Куроо, всю жизнь мнивший себя натуралом, мысленно взвыл и озлобился на свой собственный, прежде безупречный, даже нет, безукоризненный вкус, который в прошлом обычно не ставил его в столь неудобное положение.
Он даже хотел было отшатнуться и уйти, но когда кружок распался и развернулся полукругом, окидывая его оценивающим взглядом с головы до ног, не упуская из виду ни единой детали, парень понял, что бежать уже поздно.
Любимая им усмешка получилась слегка нервной и даже агрессивной. Мышцу дернуло, и Куроо выдохнул враз охрипшим от нервоза голосом:
— Огонька не найдется?
Двухсекундная заминка, а еще через пять перед ним было три вытянутых руки, три огонька на выбор.
Тетсуро поежился, наклонился и прикурил от ближайшего к нему. Один глаз у него и так всегда почти был закрыт челкой, но второй он не поленился поднять на лицо того, от чьей зажигалки он прикурил.
Кажется, он случайно разбил кому-то сердце одним этим взглядом, потому что худой и высокий парень, рассматривавший его лицо, внезапно смутился и продолжил зачарованно смотреть на него, даже когда брюнет уже выпрямился и глубоко затянулся, будто не курил последние дня два.
Куроо знал, что он хорош. Знал он и то, что у него красивые глаза. Красивый разрез, красивое обрамление из длинных черных ресниц, пленительная темная радужка, проникновенный взгляд. Знал, что после полного дня на работе ресницы заметно подрагивают, потому что он устал и слегка хотел спать.
Еще Тетсуро получал комплименты, касающиеся его губ. Форма. Мягкость. Упругость. Его пассиям нравились его губы и то, как он их целует.
Но в обществе гомосексуалистов, когда сам он всего лишь обознался — обознался ли? — его своеобразная красота, все то, что так любили его поклонницы, обещало стать проклятием.
Или уже стало.
Куроо нервничал, адреналин обжигал вены и первая сигарета закончилась слишком быстро. Компания, до этого шумная, притихла, предпочитая смотреть на то, как курит посторонний. А может просто смотреть на него. Оценивая. Во всех смыслах.
Смотрел и парень с крашеными волосами. Тетсуро отметил необычный, редко встречающийся кошачий взгляд, и даже не знал уже, чтобы такое сказать своему вкусу ласковое и не очень.
Парень был довольно красив, напоминал котенка личиком и глазами, манерой смотреть не мигая, и слабость Тетсуро к кошкам дала о себе знать жгучим желанием почесать этого малыша за ушком, проверяя, не замурчит ли он для него.
Низенький, примерно по плечо Куроо, темные корни волос. Хрупкий, худенький куда ни глянь — что плечи, что бедра, что кисти. Кажется, что если провести руками — наткнешься на выпирающие косточки; брюнет рискнул бы поставить свою зарплату, что так и есть.
Молчание затягивалось, сигарета догорела. Куроо мельком осмотрел остальных: двое, один из них обнимал Котенка, явно смотрели на него с ожиданием, двое отвернулись и занялись друг другом, нежничая. Котенок и тот парень, у которого он прикуривал и которого, кажется, очаровал, смотрели с интересом, только один слегка равнодушно, а второй от нетерпения кусал губы и явно уже нафантазировал знакомство и дальше, дальше, чуть ли не до самой постели.
От этой мысли Тетсуро подавился и закашлялся, прикрывая рот рукой, неловко сморгнул выступившие слезы и кое-как выбросил окурок в урну, доставая пачку и с досадой обнаруживая, что никотиновая радость его закончилась.
— У кого можно взять одну? — Парень сморщился и осмотрел присутствующих, показывая пачку. Мальчишка, которого мысленно Куроо обозвал Мечтателем, сник. Двое других, которые наверняка предпочитали коротать вечера в качалке, тоже покачали головой.
Зато Котенок не разочаровал.
Чтобы он мог одолжить Тетсуро сигарету, здоровяку пришлось убрать руки, а в следующее мгновение его самого уже дернул к себе второй, улыбаясь и что-то шепча, обнимая так, что Куроо даже слегка смутился смотреть, как пальцы сползают вниз по спине, так и не притормозив на пояснице. Такого расклада он точно не ожидал — оба больше тянули на тех, кто берет, нежели отдается. Универсалы?
Куроо взял сигарету, но зажигалку брать не пришлось — Котенок прикурил, пока он разглядывал сцену за его спиной, а когда Тетсуро собрался уже было просить огонька повторно — дернул его за галстук, и кончики сигарет соприкоснулись. Бумага и табак довольно быстро занялись, но это не помешало пареньку остаться стоять, держа его за галстук и изгибая в спине.
Личико Мечтателя, который стоял сбоку и прекрасно видел эту сцену, исказилось жуткой злобой и досадой. Кажется, он даже заскулил, а потом резко отошел, растолкав вовсю лобзавшихся здоровяков.
Кто-то присвистнул, разглядев щекотливую ситуацию, в которой малыш продолжал удерживать их обоих.
Вкус, который было притих после пары ласковых, поднял голову и вякнул что-то в свою защиту. Брюнет даже рискнул присмотреться к первоначально привлекшему его внимание Котенку.
Смелость, вернее дерзость, с которой он держал его за галстук, это пикантное положение, когда глаза в глаза, сигарета к сигарете, ощущая дыхание на коже — Куроо это очень понравилось.
— Меня зовут Кенма. Я работаю до четырех. Встретишь? — Паренек взглядом показал на бейджик, а Куроо мысленно хмыкнул и прикрыл глаза. Снова такое смелое предложение. От этого малыша уже прямо ждешь признания, что он актив.
Куроо тоже актив. Не потому что пробовал. Из принципа.
Он открыл глаза, усмехнулся. Сигарета дрогнула, шапки пепла слетели вниз, едва не опалив нежные пальцы маленького бармена.
Тетсуро затянулся, потом зажал сигарету пальцами — рука его взлетела между их лицами, прервав зрительный контакт, медленно опустилась.
Кенма застыл, но ослабил хватку, позволяя Куроо выпрямиться, и брюнета даже зачаровал тот слышимый на грани возможности слуха шелест, с которым ткань галстука выскальзывала из цепких пальчиков.
Покрутив головой, чтобы снять напряжение с шеи, Куроо после еще минуты две думал, глядя на кусающего губы Котенка, который уставился на его чистую шею гипнотизирующим взглядом.
Снова затяжка. Выдох. Прямо в личико взволнованного юноши. Дым красиво разбился о преграду, а малыш сморщился.
— Лучше я подожду тебя за твоей стойкой. Проставишь мне стаканчик за счет заведения? — Хитрая, но обворожительная улыбка, от которой сердце тает, а в животе, напротив, что-то трепещет, стала ему ответом.
— Такая привилегия только для близких друзей, но для тебя сделаю исключение.
***
Кенма, как и он, курит только легкое, не слишком пахучее. Ему нравится музыка, самая разная, и иногда он тяготеет к классике, так что проснуться под Бетховена на будильнике — что ж, не так уж и плохо, хотя Скрябин с его быстрыми и звонкими композициями приводит его в восторг.
Обо всем этом Тетсуро узнает буквально тем же вечером, вернее ночью.
Он выпил всего стакан бренди, а потом был апельсиновый сок, куда малыш якобы добавлял мартини. На деле, это просто сок, а сам Кенма не слишком тяготеет к людям, склонным пить ради того, чтобы нажраться.
Куроо говорит, что нет, это не про него, и заедает свои слова оливкой с косточкой.
К трем часам клуб еще не думает пустеть, а в зале слишком знакомая, слишком шумная физиономия. Даже две.
— Бро?! — Ему показалось, или голос Бокуто сорвался на фальцет?
— Привет, бро, — вот уж нежданная, неловкая встреча. Но это бро, они быстро разберутся.
Акааши, которого Котаро держит за руку даже сев — от потрясения — за стойку, сдержанно кивает и быстро шепнув что-то на ушко Совеню, юркает к Кенме. Они переговариваются, и Котенок то и дело отворачивается, мягко отталкивает ладонь попытавшегося его погладить по волосам парня, потом краснеет и даже злится — это хорошо видно по лицу.
Куроо нравится наблюдать, а то, что малыш оттолкнул Акааши, вынуждает его задуматься о прошлом этих двоих и, разумеется, о настоящем.
— И что тебя привело… Сюда? — Бокуто осторожен. Скрывать свои отношения от бро, свою ориентацию и почему они с Акааши вообще сошлись было сложно. Теперь еще и неловко, и стыдно.
— Кто, — поправляет его Тетсуро, для которого тайны бро вообще не тайны — три часа разговоров об Акааши Кейджи, фотка Кейджи на телефоне, где раньше аналогично был Куроо — шифруется Котаро дерьмово, ничего не скажешь, зато криков отрицания было выше крыши, когда Куроо высказался в данном направлении — и насчет себя, и насчет Акааши. И угадал, как было видно тогда, а уж тем более сейчас. — Вон то чудо в жилетке. Подстава со стороны моего вкуса, но и уйти не попробовав не дает. Вякает, — Куроо хмурится, когда бро улыбается слишком уж радостно.
— Так ты тоже… Этого… Того? — Изъясняется Бокуто еще хуже. Но догадаться не трудно. Куроо усмехается и поворачивает к нему голову, подперев щеку кулаком, постукивая ноготками по стакану.
— Не знаю пока, но, кажется, есть шанс попробовать. Почему нет? — И пьет свой сок, кожей ощущая не только давящие басы, но и совиный восторг.
— Охо-хо, бро, значит, можно теперь обсуждать с тобой симпатичных мальчиков? — Бокуто выгибает бровь со вставленными в нее сережками, а Тетсуро думает о том, что развитость лицевых мышц Котаро даст десять баллов вперед некоторым зверькам.
И задумчиво трогает свою сережку под губой, ощущая, как металл холодит горячие подушечки пальцев.
— Не знаю пока, хотя, по-моему, тебе и раньше ничто и никто не мешали обсуждать мальчиков. Это я был строго по-девочкам, а на шикарные руки заглядывался вместе с тобой, — повторяет Тетсуро и улыбается в своей кошачьей манере, со скрытым ехидством, обводит кончиком языка нижнюю губу, начиная терзать небольшую трещинку, где апельсиновый сок успел вызвать болезненную припухлость.
Он точно знает, что бро раньше заглядывался на его задницу. И принципиальность Тетсуро приводила его едва ли не в состояние клиента обитой поролоном палаты.
Потом они стали учиться в разных местах, разъехались — от Бокуто осталась только гитара-семиструнка — и Котаро влюбился в другого.
Этого другого звали Акааши Кейджи, он подрабатывал моделью и ориентация его не была секретом после однодневного романа с мужчиной-фотографом. Акааши пытался качаться, чтобы не быть таким худеньким и нежным, но больше, чем красиво обрисованная мускулатура по всему телу, не добился. Теперь он был зверьком, а не птичкой, гибким, даже сильным, но не давил массой, как хотел.
Зато вместо него массой давил Бокуто с его широкими плечами и сильными руками, роскошной спиной, ногами, который самого Акааши мог поднять одной рукой и часами носить на плече особо не потея.
В итоге — сошлись два одиночества. Куроо, который предсказуемо все знал, был согласен, что пара вышла гармоничная — флегматичный внешне Акааши и энергичный до неприличия Бокуто.
Подробностей он не знал, но стойкое ощущение, что Кенма как-то связан с этой историей любви, не давало ему теперь покоя, и он задал интересующий вопрос бро.
— Твою кошачью интуицию бы на благое дело, — Бокуто играет бровями и тянет чужой стакан к себе, через трубочку уполовинивая объем имеющегося сока.
— Рассказывай давай, — Куроо смеется и тянет стакан назад, глядя, как Кенма стоически терпит руку на своем плече. Обычно Акааши не трогал без нужды, а тут столько попыток за такой короткий срок…
Сок прохладный и приятно пощипывает горло, и не важно, что в клубе и без того морозилка.
— Акааши — бывший парень Кенмы, — негромко говорит Бокуто, который тоже следит за происходящим. Куроо поперхнулся и был вынужден заткнуть нос, через который все полилось, салфетками. — Они два года вместе жили в общаге, встречались чуть ли не со второго дня знакомства там. Спали вместе. Без секса, правда. Но поцелуи были и напряжение снимали руками друг друга. Короче все то, в чем ты отказал мне в свое время, когда я спалился, — Бокуто хмыкает, видя, как друг сморщился. — Знаю, знаю. Ты недотрахом не страдал и спать со мной не грезил. Плотские страсти тебя мало волновали, хотя для такого жаркого парня, как ты — это было минимум странно, — он смотрит с подозрением в желтых глазах — двадцать четыре на семь вместе, а Куроо почему-то всегда удовлетворен, сволочь, даже не подловишь его на дрочке с томным личиком и сбившимся дыханием.
Тетсуро скромно улыбается, потупив взгляд, и помешивает остатки сока в стакане ядрено-зеленой трубочкой.
— В общем, им вечно чего-то не хватало, чтобы нормально переспать. Кенма пассив, вообще без отклонений от этой роли, но в отношениях он, как правило, умеет быть движущей силой. Так Кейджи говорит. Сам Акааши тогда еще толком не мог понять, кто он — ласкать он любит, да, но не был уверен, что быть активом его стезя. Хотя, ты сам знаешь — он может быть и жестким, и даже жестоким, и давит — ух! Но ведь не этим определяется, кем ты будешь в постели. Они с Кенмой пару раз ссорились по этому поводу. А потом Акааши познакомился со мной, мы влюбились, переспали. Кейджи понял, что актив — это не его. Признался Кенме. Тот обиделся очень. Думаю, он правда Акааши любил, а потом всплыли наши отношения. И все, и он стал… Как бы сказать… Незаинтересованной стороной. Никто не интересует, никого к себе не тянет в открытую, — Бокуто успел допить сок и вдохновенно грыз остатки льда, перемежая это покусыванием зонтика из коктейля.
Куроо сидел, как статуя, борясь с раздражением и желанием съездить Акааши по морде. Хотя бы разик. Просто так, профилактики ради.
Нет, то, что между Акааши и Кенмой что-то было — очевидно и ему, стороннему наблюдателю. Но Куроо, например, не любил, когда бывшие лезли в его жизнь. И на месте Кенмы, он бы отделал Акааши за столь грязное предательство — сначала изменил, потом бросил. Интересно, грызла ли его совесть, и если да, то как долго?
Подобные истории для него секретом не были, и вроде как Кейджи тоже не виноват в том, что он пассив. Может быть, Акааши испытывал извращенное удовольствие от той остринки, которую принесла ему попытка быть с кем-то другим. Может быть, все вышло так спонтанно, что подумать никто не успел.
Но ведь можно было иначе все сделать с Котенком. Мягче, благовоспитанней.
Ведь можно же?
Куроо отбирает стакан и ложится на стойку, дергая своего личного бармена за рукав — Акааши почти удалось его обнять и прижать к себе, устроив голову поверх макушки. Почти. Куроо влез очень вовремя, и малыш тут же опомнился, вытолкал горе-бывшего из своего укромного уголка и принялся обслуживать понятливую клиентуру, ждавшую, когда что-нибудь решится.
Акааши не обиделся и принял к сведению грозный взгляд и сам факт, что у Куроо уже виды на крашеного малыша. Кивнул своим мыслям и протанцевал прочь от прохода к бару красивой, равнодушной тенью.
Судя по покрасневшим щечкам и тихому «спасибо» одними губами от малыша — Тетсуро сделал доброе дело.
И сложно сказать, почему от этого стало так приятно, так тепло в груди.
Может быть, его вкус все еще безукоризнен и советует ему того самого человека, которого он искал? Того, которого не жаль позвать к себе, которому можно без страха дать дубликат ключей. Который будет брать его футболки из шкафа, сидеть с ним под пледом, есть пиццу и смотреть фильмы.
Черт возьми, они курят одинаковые сигареты.
Это точно судьба.
Куроо даже вполне может признать, что Котенок кажется ему привлекательным, и его маленькие ладошки с тонкими длинными пальчиками — рай для маленького фетиша брюнета, который частенько бредит затеей отснять нравящиеся ему ручки и развесить удачные кадры дома.
Куроо всерьез думает над тем, натурал ли он, и пропускает момент, когда у него уводят стакан. Судя по лицу Бокуто, который явно готов сказать что-то не шибко умное, думает Тетсуро слишком красноречиво.
— Я тебе въебу, если ты скажешь хоть слово, — предупреждает Куроо. Тупая ухмылка становится больше и больше, Совень пускает в соке пузыри и сдерживается — больше за счет руки Акааши, которая провела по позвоночнику и вызвала трепетную дрожь даже раньше, чем сам парень сел на свободный стул рядом с Котаро.
— Не думал, что ты по мальчикам, а не только по девочкам, и не знал, что Кенма в твоем вкусе — давно бы вас свел, — сука, зато этот не смолчал.
Акааши тонко улыбается его убийственному взгляду, и не сиди он за Бокуто — Куроо полез бы его душить, без шуток.
Кенма бросает на Куроо внимательный взгляд, но молчит.
Тетсуро ощущает себя на редкость паршиво и досадует — не каждый день понимаешь, что преступил через собственные принципы.
Переступил ради незнакомца.
И тебе совершенно уютно там, куда ты после этого попал.
Куроо полагает, что это сумасшествие, и старается не смотреть на две физиономии по правую руку от себя. Он вообще не хочет думать о том, что по-настоящему ощущает сейчас.
Он просто не знает, насколько сильно недооценивает этих двух сов и то, как они обмениваются улыбками между собой, а потом и с загадочно улыбающимся Кенмой.
Все-таки искусить натурала — уже не натурала, по крайней мере по образу мыслей — надо уметь.
Козуме Кенма, маленький крашеный бармен из гей-клуба, может собой гордиться и продолжать предлагать Тетсуро сигареты из своей пачки, чтобы завороженно смотреть, как высокий брюнет курит — просто курит — а у всех вокруг от его движений стоит колом, о чем он даже не подозревает.
***
Четыре часа утра — время не то позднее, не то раннее. Для тех, кто еще даже не думал ложиться — позднее.
Малыш закрыл кассу, прибрался и слинял через служебный вход вместе с Тетсуро, звеня ключами.
Сладкая совиная парочка ушла еще раньше, шепчась и переговариваясь, улыбаясь чему-то своему и хихикая. Судя по взглядам — обсуждали Куроо и его съехавший на мальчиков «радар».
Такси везет их домой к брюнету, которому вдруг неуютно один на один с Котенком. Потому что Тетсуро не знает, как себя вести, что делать и говорить.
Никогда раньше у него не было проблем с выбором тем.
Но малыш и правда ему нравится, черт возьми, можно не врать себе. И то, что Акааши знает его, как облупленного, бесит; еще бесит, что Куроо понятия не имеет, с кем имеет дело, не знает почти ничего о прошлом, о вкусах и предпочтениях. Не может влезть в душу и узнать все без приукрашиваний.
Не понимает даже того, каков ход мыслей крашеного паренька, почему не пускал никого к себе до Тетсуро, почему именно сегодня, именно его, который ничем не напоминает индиффирентного во многих отношениях Акааши.
И это возвращает потерянного Куроо к необходимости начать ухаживания и сближение.
Однако стоит ему только заготовить фразу в духе: «Эй, малыш, с чего ты такой прелестный котик?» (а любовь Куроо к котикам безгранична, с пятого раза стоит запомнить), как оказывается, что сам Котенок уже сладко посапывает, обняв руку Тетсуро и пристроив взъерошенную головку на его плечо.
Куроо закрывает рот, глотает заготовленную фразу и кончиками пальцев ведет по линии щеки, невольно засматриваясь на расслабленное личико и приоткрытые нежные губки.
С этим приходит понимание, что он попал.
Заплатив таксисту — вышло подозрительно дешево — Куроо закинул сумки себе на плечо и поднял малыша на руки. Подъем на лифте на тринадцатый этаж был почти бесшумным, а вот чтобы открыть дверь пришлось повозиться.
Легкий беспорядок был совсем легким — как говорили Куроо друзья, рядом с их свалкой, из-за которой орали родители, у него было просто образцово убрано.
Уложив малыша на диван в гостиной и сняв верхние вещи и обувь, парень разделся сам, стянул с себя форму, натянул домашние штаны и отправился на кухню, чтобы сделать кофе им обоим и захватить пепельницу — его любимую, в виде свернувшегося клубком кота.
Благодаря шороху и вздохам он не пропустил момент, когда Кенма изволил проснуться; парень усмехнулся, слушая возню, и выглянул с кухни, отсалютовав готовой чашкой.
— С пробуждением. Мой руки и иди сюда, я сделал тебе кофе. С молоком. И пенкой. И котиком, — да, именно. Любовь Тетсуро к кошачьим безгранична и чиста.
Кенма захлопал глазами, мотнул головой, проверяя, что голый торс брюнета ему не привиделся. Облизав враз пересохшие губы, юноша бесшумно отправился мыть руки, пытаясь успокоиться, но выбросить из головы ласкающую взгляд картину не смог.
Делал он все очень поспешно, а на кухне оказался меньше чем через минуту, широко раскрытыми глазами оглядывая красивую спину с перекатывающимися под кожей буграми проработанных мышц.
Захотелось водить пальчиками и ласкать губами все это великолепие. Да с такой силой, что пришлось сглотнуть густые слюнки и поспешно отвернуться, потому что щеки явно покраснели, а вслед за ними и лицо, и уши, и даже шея.
Обычная невозмутимость, которой он придерживался большую часть жизни или изжила себя, или давала сбои. Этот парень вызывал в нем странные метаморфозы с самого начала, но теперь Кенма совсем не знал, как их контролировать.
Куроо тем временем даже не подозревал, какие страсти бушуют в головке прелестного Кенмы, и рисовал на пенке милых котят с помощью какао-порошка.
Послышался звук отодвигаемого стула, ерзанье и все стихло.
Тетсуро закончил свои художества и поставил чашки на стол. В холодильнике нашлись макароны с сыром, которые он решительно подогрел и тоже поставил в качестве угощения.
— Знаешь, я и не думал, что будет… Так, — Кенма долго смотрел на кофе-произведение-искусства-два-в-одном и отпил напиток почти с сожалением.
— Как? — Тетсуро садится напротив и вручает палочки, после чего ставит тарелку, доверяя разделить с ним трапезу — во всех смыслах.
— Думал, что будешь доказывать себе, что ты натурал. Или что не натурал. Сразу понесешь в кровать, и проснусь я не от того, что ты варишь кофе, а от кое-чего более жаркого, — Козуме невозмутимо приступил к еде, выбирая среди спиралей те, на которых сыра больше.
— Разочарован? — Куроо усмехнулся и приподнял бровь, глядя на своего собеседника. Тот на него даже взгляда не поднял, предпочитая качнуть головой в неопределенном жесте.
— Скорее нет, чем да. Приятное удивление, очень похоже на нормальное знакомство, а я отвык. Последние полгода все больше отбрыкиваюсь от чужих постелей своими силами, а тут вдруг решил отдаться незнакомцу. Который в итоге кормит меня и угощает хорошим кофе. Даже неловко за свои мысли насчет него, — Кенма говорит неторопливо и пряча глаза — видно, что долгие разговоры не его, но поделиться с кем-то надо, а Тетсуро кажется не худшей кандидатурой.
— Я просто не знал, как себя вести. И как минимум, я не слишком люблю связи на одну ночь, хоть и выгляжу этаким ловеласом, — Куроо отпивает из своей чашки и поспешно забрасывает несколько макаронин в рот. О том, какое первое впечатление он может произвести, можно говорить часами.
— Рад, что ошибся. Можно закурить? — Кенма, неожиданно оробев с концами, кивает на лежащую на столе пачку и зажигалку. Куроо придвигает пепельницу и показывает, как открыть большое окно.
Они курят, пьют кофе. Еда пока что ждет своего часа, отставленная на плиту.
Кенма рассказывает о своем детстве. О школе. О спортивных соревнованиях. О непопулярности среди девочек. О том, как ему уже за двадцать, а он еще девственник, еще учится и две-три ночи в неделю подрабатывает барменом. О том, что серьезные отношения были всего с одним человеком, и он не знает даже, что чувствует после всего произошедшего между ними.
Чертов Акааши так много ему показал и так много переломал своей изменой.
Куроо его немного жаль. Он делает им чай и ставит сковороду назад, намеренный доесть. Кенма, превратившийся из уверенного в себе парня в натурального мальчишку, берется помогать ему с посудой и быстрой уборкой.
— Знаешь, такое чувство, будто я пришел к тебе в гости и… Не знаю, имею ли право остаться, — он кусает губы и будто забывает о том, как сам соблазнял Куроо при встрече тогда, возле курилки. Дерзкий Котенок сменяется домашним, и он нравится Тетсуро не меньше.
Он даже рискует обнять его, уткнуться носом в макушку, вдыхая запах сигарет и яблочного шампуня, а потом ласково оглаживает прямую спинку и шепчет:
— У тебя есть двадцать минут, чтобы сходить в душ. Не закрывай дверь, у меня точно есть лишняя большая футболка для сна.
Кенма, кажется, краснеет. Перестает дышать точно, а о красноте можно судить только по кончикам ушей, которые увешаны сережками. Отталкивает, глядя в сторону, прижимая руки к груди, и идет в ванну, тихо прикрыв за собой резную дверь.
Куроо безумно доволен собой.
Он идет в свою комнату и стаскивает покрывало с кровати. О том, чтобы они легли раздельно, и речи быть не может, хотя комнаты есть.
Большая черная футболка с глазами и улыбкой Чеширского кота Кенме будет как раз до бедер и даже длиннее. А еще очень подойдет к волосам, подчеркнет бледную кожу и глаза, лишившиеся черных линий искусно сделанной подводки.
Куроо без сожалений вешает ее на крючок и уходит за своими пижамными шортами.
Котенок выходит даже быстрее, мокрый и подрагивающий, в его футболке и с полотенчиком на голове; быстро соображает, в какой стороне теплая и мягкая кровать, нежное и заботливо согревающее одеялко.
Сомнений в нем вроде нет, но Тетсуро точно знает — сегодня ничего не будет, потому что уже половина шестого и солнце светит в окна, птички поют, а мерзкие соседи скоро разведут возню.
Сам он управляется не менее быстро и в комнату идет в свободных шортах — которыми Кенма сможет обмотаться дважды — да в футболке — не менее большой, чем та, с Чеширом.
Малыш занимает левую сторону кровати, и правильно делает, а когда Тетсуро ложится — тот робко подползает и после пары минут сомнений все же прижимается, рукой скользнув по боку за спину. Личико его как раз оказывается в выемке шеи, носик чуть выше ключиц. Он ухитряется сплести их ноги и кажется, ему даже становится уютно, когда Куроо обнимает его в ответ, притягивая в изгиб своего тела и желая сладких сновидений.
***
Как часто вы просыпалась в одной кровати с тем, кого знаете меньше суток? Как часто вы при этом спите обнявшись всю ночь? Как часто вы понимаете, что ваш мир из-за этого человека перевернулся с ног на голову?
Как часто вы смиренно принимаете тот факт, что любовь с первого взгляда, кажется, все-таки может накрыть похлеще любого наркотика или выпивки?
С Куроо такое случалось впервые, и он жаждал, чтобы с ним поделились бесценным опытом.
Кенма спал значительно дольше него. Это стало ясно уже к часу, когда Куроо уже два часа как возился на кухне, делая уборку и готовя им ланч — завтрак они проспали.
Блондин проснулся только после того, как Тетсуро влез обратно и не придумал ничего лучше, чем будить своего соседа ласковыми поцелуями и поглаживаниями. Так он узнал, что у Кенмы пробиты соски, на запястье и плече татуировки, и что он очень легко возбуждается.
После болезненного укуса ушка тот открыл глаза и хрипловато оповестил, что предпочитает ставить метки и засосы, а не получать. Брюнет рассмеялся и погладил его по волосам, которые торчали во все стороны, напомнил, что завтрак стынет, а сигарета ждет своего часа.
Малыш в ответ приподнял одеяло и заглянул под него. Заглянул туда и Тетсуро, а в следующий миг Кенма накрыл их обоих и прижался, ластясь и отираясь о него, дыша сбито и жарко, прямо в шею.
— Ты… Чего? — Куроо хрипло выдохнул, когда его куснули за шею, потом присосались, терзая кожу до багряной метки. Кенма успел закинуть ногу ему на пояс и в живот недвусмысленно уперся стояк. — Оя-оя-оя, малыш, так бы сразу и сказал, что я переборщил, когда тебя будил. Виноват — отвечу, ммм… — ему не дали договорить, затыкая поцелуем, в котором он мгновенно перехватил инициативу, открывая еще один немаловажный факт: у Кенмы проколот язык.
Вот и его первый поцелуй с парнем, кто бы мог подумать, что он будет столь сладок.
Куроо целует его, не закрывая глаз, положив ладонь на шею, притягивая к себе. В редких проблесках света видно, как Козуме раскраснелся, как дрожат темные ресницы, как он облизывается в перерыве и тянется снова.
Он похож на голодного котенка — часто кусается и издает тихие беспомощные звуки. Тетсуро это нравится, и он опрокидывает парня спиной на постель, скинув одеяло, скользя рукой под футболку, лаская горячую кожу прохладными пальцами, от чего та мгновенно покрывается мурашками.
Белья нет — это он понял уже давно, но в голове это засело только теперь. Малыш согнул руки в локтях и нервно сжал ворот футболки, сверкая глазами. Черная материя скользит вверх вместе с ладонью Куроо, открывая молочно-белую кожу, росчерки теней от ключиц, нежно-розовые затвердевшие соски с небольшими сережками, плоский живот, изгиб талии, худые бедра, тонкие ноги.
В пах плеснули нежно-красным, а оглядывавший то, что ему досталось Тетсуро выдохнул чуть ниже живота, и Кенма заерзал, прикусывая губу. Запахло смазкой, и брюнет усмехнулся, подняв глаза.
Красивый. Представить, что он еще и никем не был тронут, сложно, но Тетсуро чертовски льстит. На коже ни единой метки, и Куроо понимает этого маленького любителя оставлять свои следы — когда перед тобой чистый холст, устоять сложно.
В голове шумит кровь и бьется мысль, что он хочет долго ласкать это тело. Он почему-то уверен — малыша давно так не касались, а сам он не из тех, кто будет трогать себя.
Куроо нависает и ложится сверху. Шею тут же обвивают тонкие руки, поцелуи мутят рассудок.
Поцелуй горький — брюнет ощущает никотиновый привкус, который въелся в кожу, но Кенма только урчит и позволяет задрать футболку до самого горла, а потом и вовсе стянуть. Глаза у него — как солнечный свет, теплые, с золотыми искорками и прожилками.
Куроо фыркает со смехом, когда Котенок тащит и его футболку через голову, и тут же жадно целует широкую грудь, заглядывая в глаза, будто спрашивая, можно ли.
— Я собирался зацеловать тебя первым. Хочешь проскочить вне очереди? — Куроо шутит, но малыш серьезнеет и кивает ему:
— Рискну.
Куроо не понимает, почему, но позволяет уложить себя на подушку. Малыш забирается сверху и мгновенно кусает высоко под подбородком, прямо в мышцу. Кожа синеет, потом становится фиолетовой по краям, а Кенма идет дальше, оставляя собственнические следы, улыбаясь ворчанию своего Кота.
— Ты первый, кому я был нужен не просто погреть постель. Не на одну ночь. Не ради секса. Обычно меня не пытаются даже напоить — думают, раз я низенький, то можно зажать, трахнуть, унизить и уйти, — он лижет его соски, но не метит, удовлетворенный тем, что сотворил с его горлом. — Ты не такой, как остальные — это было очевидно сразу и поражало. Я видел, как ты смотрел на меня на улице. Сомнения в самом себе. В том, что это реально. Как будто я тебя ударил, хотя я даже не подходил. А потом ты подошел сам. То, как ты нервничал — было видно, что ты удивлен своим поступком не меньше, чем мы. Потом ты закурил, и… Ты в курсе, что будь ты пониже — тебя бы за первым углом нагнули? Нельзя быть настолько красивым, когда куришь, — Кенма водит губами по его прессу, а у Куроо его слова дурманом втекают в одно ухо и вытекают через другое.
— Забавно, но ты умудрился ни разу нигде не ошибиться. Человеческое отношение — вот, что меня подкупило. Ты не сказал, что зайдешь потом, в свободное время. Ты остался, и я спокойно отработал ночь, потому что все знали, что у того здоровяка на меня виды. Никто не подкатывал, не шутил сальные шутки. Не пришлось звать охрану. Среди геев хватает быдла, но впервые меня было кому защитить, — Кенма целует все более легко и дразняще, пробует кожу языком. Пальцы поддевают шорты и плавно тянут вниз, а Куроо задыхается, когда кончик языка чертит влажный узор под головкой.
— Ты был довольно забавным объектом для наблюдений. Весь вечер тебя волновал только я — маленький, худой, измотанный, привыкший быть более наглым, чем нужно — иначе просто задавят. Ты не видел, как по тебе стонали и как на тебя облизывались, — на лице брюнета мелькает мутное выражение недоумения, а Кенма смеется.
— Проехали. Потом был Бокуто, и я… Признаться, я злюсь на него. Из-за Акааши. Но сегодня впервые я был немного рад — потому что я знал, как он напивался. И весь клуб знал, как он по кому-то страдает. И сегодня я понял, что его влажная мечта весь вечер смотрит только на меня. Как самая сладкая месть — он разбил мне сердце, а потом мне досталось то, чего он так и не добился. Да, я даже рад. И ты ведь ревновал. Я видел, и мне было хорошо — будто не было полугода слез и срывов, — Кенма тихо улыбается и посмеивается сам над собой, а у Тетсуро что-то в груди тает от этого смеха.
Козуме прерывает свой рассказ, пока его дорогой Кот весь во власти его голоса, горячий и возбужденный, сильный и ласковый, обещающий нежность и страсть, уют и заботу.
Кенма очень соскучился по чужой заботе и ласке, по нежным и сильным рукам. И впервые за долгие месяцы ему хочется самому быть ласковым с кем-то.
Он вбирает горячую плоть в рот и посасывает, втягивая щеки. Языком приминает набухшие венки, губы смыкаются тесным кольцом. Аккуратно пуская в ход зубы, малыш доводит Куроо до глухих стонов — так минет ему еще никто и никогда не делал.
Тетсуро смахивает капельку пота и усмехается — светло-темная макушка, прикрывшая волосами его бедра, ритмично двигается вниз и вверх, и он не удерживается от своевольничества — давит ладонью раз, второй, мягко зарывшись пальцами в волосы, намекая брать глубже, а потом и вовсе толкается так, что малыш давится, пока он кончает ему в горло, дрожа всем телом и задыхаясь в тягучей неге.
Кенма поднимается, в отместку тут же кусает его за бок и сбегает в туалет. Слышно, как он кашляет.
Куроо ощущает себя виноватым и, натянув штаны, идет следом, придерживая длинные волосы, пока тот отплевывается.
— Не люблю глотать, — делится Котенок, позволяя поднять на руки свое худенькое тельце.
— Я запомню, — клятвенно обещает Куроо, и они возвращаются к тому, на чем остановились.
— Наверное, все мечтают быть любимыми, — Кенма свернулся рядом с Куроо, и тот мягко гладил его по волосам, настояв на перерыве. — Когда ты отвез меня к себе, я думал, что ты предпочтешь секс и тянуть с ним не будешь. Но ты поступил против всех моих расчетов. Выбирая между воспитанием и одноразовыми отношениями, ты выбрал воспитание, и я тогда подумал, что снова не ошибившись ошибся в тебе.
— Потому что я не привык спать с кем попало, — терпеливо напомнил Куроо, а Кенма кивнул и ткнулся носом ему в грудь.
— Чувствую себя слегка обманутым. Я думал, что ты будешь зверем. Но ты собирался меня ласкать, даже когда помнил, что я девственник — и это не оговорка, некоторые считают, что главное показать, как трахаться, остальное приложится. Я будто бы выпал куда-то в другую реальность. Куроо, ты точно настоящий? — Весь рассказ малыш вел с невыразительным лицом и осторожными глазами, а Тетсуро хотелось заржать до слез на глазах.
— Точно, я существую, запомни. Знаешь, какой вывод я сделал после всего рассказа? — Куроо резко перекатился, нависнув над блондином. — Ты полгода был в отвратительных условиях, и не удовлетворен настолько, что чуть не отдался первому встречному просто потому, что он не был похож на остальных. Малыш, я тебя сейчас разочарую. Ты исхитрился привлечь к себе внимание самого злобного собственника из всех существующих, и если в течение полугода от тебя бы после одного секса отстали, то со мной это не прокатит, — Куроо шепчет прямо в алеющее ушко, ощущая смутное удовольствие от своего разоблачения. — Я буду добиваться тебя, твоей любви, твоего тела, займу все твои мысли. На тебе будут мои метки, а на мне твои, и ты даже не заметишь, когда переберешься ко мне с концами. А потом… — Куроо затихает для большего драматического эффекта.
— И что же потом? — Кенма дрожит от удовольствия, тихо выдыхая.
— А потом я познакомлю тебя с моими родителями, и ты поймешь, что попал в ад, — заключает парень. — Тебе придется пережить самые дотошные смотрины, какие только можно вообразить, потому что родители с ума сойдут, когда поймут, с кем я собрался провести остаток жизни. Тебя научат вязать и готовить семейный суп, будут ругаться, что мы курим и ты мне в этом не противоречишь. Мы заведем двух котов и построим самые нежные отношения, какие только может построить жуткий собственник и его бедная жертва, — Куроо смеется и утягивает покрасневшего Кенму в новый поцелуй, который плавно переходит на шею и грудь, на ребра и живот, на худые бедра и длинные ноги.
Куроо осмеливается лизать Котенка там, куда обычно никого не пускают, ласкает пальцами жаркое и отзывчивое тело, захватывая его объятиями и поцелуями. Он вылизывает тонкие запястья и изящные пальчики, слушая сбитые стоны, а потом отирается, требуя ласку, и Кенма смеется, когда он мурлычет от поглаживаний.
Пальцы самого Куроо с утолщениями суставов, длинные и цепкие, и Котенок с ума сходит, когда он берется за растяжку. Теперь слова не рвутся из груди, Кенма больше не хочет болтать, а Тетсуро не стесняется принять, что хочет его.
Он изучает хрупкое тело, как не изучал ничье ранее, наслаждается реакцией на каждое свое действие, на каждую ласку и учится на своих собственных наблюдениях.
Миг, когда он входит, Кенма запомнит надолго — никаких промедлений и нерешительности, никаких колебаний. Лежащий на животе малыш не то стонет, не то кричит, царапая сильную руку, держащую его поперек груди.
Тесно, жарко и немного больно. Потом укус в заднюю часть шеи и Козуме ощущает себя течной кошечкой, которую в весеннюю пору поймал похотливый кот.
Хотя Куроо ведь и есть похотливый кот. Запах его тела, звук его дыхания, его пот и искусительный шепот — Кенма почти с ума сходит и забывает, сколько раз он кончил.
Он забывает, что день, забывает, что их слышат соседи. Что сегодня выходной. Обо всем забывает, ощущая себя нужным, удивленным тем, что было сказано, тем, что было сделано.
Внутри разливается чужая сперма и малыш отстраненно вспоминает о такой вещи, как презервативы.
Куроо сползает с пресыщенного удовольствием Котенка и ложится, прижав его к себе. Тот глухо мурчит и слабыми руками обнимает его.
Брюнет находит свои сигареты и прикуривает одну для себя, вторую для Кенмы. Тот кутается в одеяло, оставляя нимало не смущенного Куроо голым, и садится на край постели, ерзая, потому что задница ноет, а завтра будет еще хуже.
Тетсуро посмеивается и сгибает ногу, на которую Котенок откидывается спиной, сидя абсолютно прямо. Теперь его очередь голодным взглядом смотреть, как курит Кенма.
Блондин держит никотиновую палочку расслабленно, часто стряхивая сыпучий пепел.
Припухшие, ярко-алые губки обхватывают фильтр, и после последних трех часов, сгинувших в огне страсти, Куроо может думать только о разврате.
Кенма трет глазки кулачком, а Тетсуро вспоминает, что он забрал у малыша девственность и облизывается, жутко собой довольный.
Котенок выдыхает длинные струи сизого дыма, а его Кот вспоминает протяжные жалобные стоны, которые исторгались во всю силу легких.
Малыш изредка облизывает пересыхающие после затяжки губы, а Куроо после одной такой поднимается и, повернув к себе милое личико, целует так жадно, будто готов съесть.
Для него Кенма курит не менее сексуально, чем он для Кенмы.
Сигареты прогорают до фильтра, тушатся в пепельнице.
Куроо вспоминает об одной безумно важной вещи и, прижавшись к горячему ушку губами, тихо и с хрипотцой спрашивает, отмахиваясь от алеющего за окном заката:
— Эй, малыш, как насчет приготовленного мною завтрака?