Любовь – это как?
Он так и не узнал. Нет, не потому, что сам не захотел; лишь потому, что не вышло, не дали, не с кем было, а знать любовь в одиночестве... грустно. Такое событие должно отличаться от жизни.
Должно.
Наверное.
Ну, ему так рассказывали.
А ещё уборка в офисе – дело скучное. В скуке человек как раз начинает думать, и руки двигаются машинально... заученные движения. Только голова по-другому работает.
Рассказывали, что люди когда друг друга любят, они заботятся. И знают досконально: когда и что человеку нравилось-нравится, что и как он на что думает-думал, где у него на теле точки болевые и прошлое. Рассказывали, что люди любящие друг друга любыми принимают, или это не любовь, а издевательство.
Те лисица и кошка его, в принципе, не впечатлили. Кабанэ вообще оттуда мало что вынес.
А ещё то, что когда любишь – не ждёшь этого в ответ.
А Кабанэ в то поверил. Нет, нет, Акира умнее, он лучше это знает, а мастер, мастер точно видел любовь своими глазам звон стекла шипение п а у з а визг вдох.
Любовь – это точно не разбитый стакан, сжатые губы и трясущаяся рука над полом; Акира заткнулся сразу же, как коснулся стекла и так и стоял, полусогнувшись. Кровь капала медленно-медленно, но капала, капала – обращалась багряным льдом и разбивалась снова, продолжив песню стекла.
Кабанэ голову склонил. Если ему больно, то почему Акира не пойдет и не перевяжет ладонь? Так странно. И вообще, он его из мыслей вывел, а Акира теперь с любовью смешался.
— Кабанэ-э-э, — протянул Акира недовольно и высоко слишком, — ну не смотри, не смотри, не смотри!
Отвернись, Кабанэ, Акире до жути обидно. Тебе руку отрубят, тебе голову срежут, тебе сердце вырвут, ты и глазом не моргнешь. А он, а он? А Акира от такого бреда,
бреда,
осколки всё ещё на полу,
пугается, ему больно, у него кожа тонкая, а нервов много, заживать будет до-о-олго.
Кабанэ в его страдания-мышления уж достал аптечку. Даже Акира не знал, где она в этом доме находится.
— Помочь?
— Н-н-м-мет, — Акира прижал ладонь к груди, голову наклонил, улыбнулся натянуто. — Само, с-само пройдёт.
Кабанэ поставил аптечку прямо на заляпанный столик возле них.
Не понял, не понял, Кабанэ снова не понял.
Акира плюхнулся на диван, стоило Кабанэ вернуться к уборке своей части помещения, и руку сжал. Болело. Только лёд тихо-тихо разбегался по ладони, рану эту стремясь стянуть.
Только лёд тихо-тихо лез куда-то внутрь и иглами обволакивал грудь, меняя боль пореза на боль сожаления. Это глупо, глупо, глупо. Кабанэ не умеет заботиться, не умеет напирать, он не сделает первый шаг под дулом пистолета; надеяться не на что. Кабанэ – человек хороший. Но не в нужном смысле.
В каком смысле, Акира?
Он сглотнул испуганно и голову понял на подметавшего свою часть Кабанэ.
Тот мальчик, кинувший руку в печку, и глазом не моргнувший. Мальчик, который сможет сгнить заживо, и с ним ничего не случится. Мальчик, который не ел пиццу и удивлялся любому сюжету в фильме. Мальчик, которому даже с лисицей ходить пришлось, лишь бы познать "любовь".
Столько прекрасных слов можно найти на каждое действие Кабанэ, сколько Акира мог найти ужасных на каждое свое.
Кабанэ выкинул мусор с пола. Акира в последнее время вёл себя страннее, чем раньше. Это... это не было так заметно. Просто пах по-другому, слова тянул больше и глаза отводил. И вот сейчас — Кабанэ посмотрел украдкой — Акира пялился на сжатую руку, всхлипывал редко, головой мотал.
Почему не смотреть?
Кабанэ ногой отодвинул совок с метелкой подальше. Шаг у него тихий-тихий, пуганный, так люди обычно не ходят. И замер Кабанэ прямо перед Акирой, подождал пару секунд. Заметит. Нет, пусть сам заметит. Сказать четыре слова надо будет, если сразу начнет – Акире не понравится.
— Ха? — Акира снова сжал губы, да так сильно, что они снова заболели.
Что Кабанэ надо было? Он не убрался до конца, только столешницы протер да подмёл. Нет, нет, он определённо сделал больше, чем Акира, но это ведь не причина появляться тут, да?
А Акира подмечал. Кабанэ каждое свое действие контролировал, двигался, как робот, по чёткому плану. Допусти ошибку, забудь какую-то мелочь – и он опешит, застынет, не поймет, как делать. Кабанэ вот подошёл к столику с аптечкой, посмотрел выжидающе снова две секунды, открыл, замер, достал перекись с бинтами и снова остановился.
Реакции ждал. Ждал, пока Акира украдкой исподлобья за Кабанэ следил.
— Можно я тебе помогу?
— Что? — Акира руку отдернул и к груди прижал да пальцы расставил. — Мне не надо помогать! Сам, сам! Я сам!
Только Кабанэ сел рядом с ним на диван и голову наклонил. Акира играл человека шокированного, знал бы – сравнил с принцем средневековым, которому слуга верный предложил с крестьянством прогуляться. Кабанэ протянул руку ладонью вперёд, мол, клади, не бойся, я же не сделаю плохого.
Он и правда плохого не сделает.
— Я хочу о тебе... позабот-иться? — Кабанэ проглотил половину слова.
Кабанэ-то.
Об Акире.
Позаботиться.
Осознание в голову ударило неправильно: Акира засмеялся слабо, руку от груди отнимая и перед Кабанэ показав рану: она вся уже покрылась льдом, крови не было, только розовые кристаллики по линиям мешались.
— Видишь, Кабанэ? Ничего не болит, всё само затянулось, — он смотрел так, что сам бы в свою ложь поверил.
Кабанэ в ответ также ладонь поднял, перевязку всю оставил на диване и пальцем провел круг. Только потом сказал:
— Вот тут. Промыть надо. Пожалуйста, — и те же руки вытянул вперёд, разложив лодочкой.
Пожалуйста, Акира.
В тех коротких фразах закрадывается-рождается то, о чем ты и подозревать не хочешь.
А может всё-таки...
— Я просто уберу кровь. Застывшую.
— Я сам, — Акира собирался вставать с дивана. Говоришь – делай.
Говоришь – делай.
Кабанэ не двинулся, всё ещё смотря на Акиру, на этот раз – глазами потерянного щенка. Акира даже не понял, когда и зачем сел обратно. Кабанэ осторожно пальцами дернул, будто маня. Акира только усмехнулся:
— Когда так делаешь, подзываешь собаку, — и нормальной рукой показал, как двумя пальцами подзывают жестом, — и правильно так.
— Но я не подзываю. Просто прошу тебя положить руку.
Акира судорожно выдохнул. В этом уже правда не было нужды, но если Кабанэ... так уж и быть – и тепло его рук так приятно и щекотливо плачется под кожу, сразу в мышцы и в кровь. Кабанэ взял ватный диск, смочил его перекисью.
При таких грубых пальцах и манерах движения были на удивление ласковыми.
— Акира, — начал Кабанэ, глаз не отрывая от руки, — помнишь ту кошку?
— А?
— Которая дурачила мужчин.
Акира рукой дернул, гримасу недовольную сморщил, как сейчас слышит запах из сумки с кучей мышек.
— Как такое забыть... думай-то о слова-ай!-ах, Кабанэ-э-э! — диском на рану заехал.
— Прости.. я просто спросить давно хочу... — Кабанэ замолчал, и лицо у него такое усердное было, пока он брал новый диск и аккуратно, даже слишком медленно по руке вел. — Он же ее любит? А она его не любила. Ему же больно. Зачем?
— Давно – два дня спустя? — Акира улыбнулся, голову наклонив. — Он ее не любил. Просто... понимаешь, это как проклятие. Она-а-сторожне-ей! Она его не любит, а просто пользовалась. И я уверен, что до сих пор.
— Значит, любовь – проклятие? Но...
— Нет!
Нет-нет, нет, Кабанэ, только не думай об этом, любовь – то самое прекрасное, что на свете есть, любая, любая, пусть брат брата любит, или мать сына, или друзья любятся, или любовники... разницы, разницы-то! Когда любишь – всё отдашь, когда любишь – умрёшь, но рядом будешь, только любовь проклятая – когда ни о чем другом думать не може...
— Я понял.
Акира говорил вслух.
Щеки инеем вмиг покрылись, а Кабанэ выпрямился и все обратно в аптечку клал, мусор – в кулаке сжал.
— Ч-что ты понял?
Любовь – это так.
Когда будешь в человеке уверен, как никто другой.
Когда не побоишься о нем не думать. Он-то знает, что ты ему важен.
Кабанэ выпрямился, и губы его как-то непонятно скривились.
— Ну, что...
Кажется, любишь ты Акиру, Кабанэ?
А ты-то что услышать хочешь, Акира?
— Чт я по-настоящему люблю вас. Весь... весь офис, да.
Акира разочарованно опустил взгляд и плечи.
— Ну, любовь еще – когда заботишься, хотя этого не просят, — пробубнил под нос и отвернулся.
Ну, четыре слова были совсем не те, да, Кабанэ?