она наконец отпивает свой чай, – девушка, за которой куроо следит уже пять минут, эта худощавая принцесса – засахаренный клубничный чай, и, куроо готова поклясться, он на вкус просто ужасен. девушка, впрочем, допивает – по её кислому лицу нельзя прочесть решительно ничего – и уходит, оставив на столе ровно столько, сколько прописано в чеке. куроо думает: плохой день.
плохих дней у девушки оказывается чуть больше, чем много. каждый вторник после обеденного перерыва куроо замечает её, стоящую на противоположной стороне дороги, просто стоящую и смотрящую на светофор. каждый вторник у неё кислое лицо и строгий тонкий нос, на котором сидят строгие металлические очки. когда она заходит в их кафетерий, куроо, готова поклясться, ёжится от холода.
– бизнес по продаже лимонов не идёт, да? – спрашивает она очень – очень – ехидно, когда девушка, ожидая заказ, злостно хмурит брови.
когда она поднимает глаза, куроо широко улыбается, но улыбка противно липнет к лицу от чужого сканирующего взгляда. шипящего взгляда.
она и говорит будто шипением, едва слышно, куроо приходится податься вперёд, чтобы уловить среди этого яркого весеннего шума:
– не хуже, чем в похоронном бюро для кошек.
в тот день она не задерживается.
и не появляется на следующей неделе. куроо как-то признаётся себе, что без лимонной королевны кафетерий становится скучноватым, обычным студенческим местом, где все хихикают и обсуждают, кого этой ночью не будет в общежитии. куроо как-то признается себе, что пропуск на месте «студенчество&юность» всё ещё зияет чёрной дырой. и учебных долгов как-то становится больше.
ей грозятся поставить незачёт в самом начале мая, и это почти катастрофа, потому что куроо никак не может нагнать весь семестр за неделю, а межуниверситетские соревнования ставят на пятнадцатое число, и она просто не успевает досдать шесть работ, и не успевает читать, и спать, и работать, и
что-то щёлкает, когда под ладонями оказывается холодный пол туалета. она – скорее догадывается, чем вспоминает – сползла по стенке, едва дойдя из аудитории и закрыв за собой дверь. это где-то почти финиш, думает куроо, ероша отросшие волосы. по шее ползёт холодок кафеля.
это где-то почти конец рабочего дня, когда в туалет заходит королевна. о.
куроо смотрит на неё снизу вверх, и грязная туалетная лампа сияет над её кремово-русым синим нимбом. королевна едва ли выглядит удивлённой, очки бликуют от яркого окна.
– решила податься мне в конкурентки? – спрашивает она, перешагивая вытянутые ноги куроо как ни в чем не бывало.
– выглядишь кисло, – поясняет в ответ на спутанный взгляд. куроо чуть дёргает углы губ в улыбке.
– да с учёбой... проблемы.
девушка вытирает помаду пальцем, не отводя глаз от зеркала, – куроо кажется, она сейчас так же уйдёт, как тогда, некрасиво и пусто – и отвечает серьёзно, развернувшись на своих невысоких каблуках. каблуки куроо видит отлично.
– помочь закрыть?
её зовут тсукишима кей, она второкурсница исторического факультета и сейчас пишет научную работу по археологии (куроо честно пыталась запомнить тему, но). она говорит так мало о себе, по зодиаку весы и на правах лучшей ученицы сумела получить отличную комнату в общежитии – приехала с севера японии, одна, но привыкла, все привыкают.
куроо вертит уведомление о допуске к экзамену в руках и не понимает, как за две недели общения успела узнать о какой-то девчонке больше, чем об учебном предмете за четыре месяца.
тсукишима внезапно оказывается подругой какого-то важного в профсоюзе парня, у него внезапно оказываются свои связи на химическом факультете, и куроо, готова поклясться, не успевает моргнуть, как получает улыбку от преподавателя и допуск. тсукишима, пряча глаза в кафешном чае, тихо просит не распространяться об этом слишком многим. куроо не собирается. куроо до сих пор не ясно, почему тсукишима помогла рандомке, распластавшейся на кафеле туалета в прекрасный весенний день.
тсукишима жмёт плечом. чай снова оказывается интереснее куроо.
– чтобы тебе совестно стало.
– а приходи на нашу игру в среду, – предлагает куроо, когда кей решает уйти, – трёхзальный, в шесть вечера. волейбол, ты, может, интересуешься.
тсукишима, тонко улыбнувшись, ничего не обещает.
и появляется на игре, не сняв длинного шерстяного пальто, в синем мареве балкона. куроо кажется, в помещении для него слишком жарко.
– у тебя жуткий блок.
она улыбается, будто знает, о чем говорит. куроо, растрёпанная, разгорячённая, тупо втыкает в лиловый закат; тсукишима впервые роняет реплику раньше неё. куроо опьяненная после трёх партий.
лиловый закат висит ещё двенадцать минут, пока куроо слепо провожает её до автобусной остановки, как завороженная слушая первое откровение: тсукишима играла со средней школы, попадала на национальные и теперь заочно зачислена в группу волейбола, но освобождена из-за здоровья. тсукишима впервые после школы загорается игрой, разминает холодные ладони, желая вернуться на корт – куроо это бьёт круче первой похвалы от тренерши: она вдохновила. тсукишима, будто жалея о расставании, тяжело выдыхает и опускает руки.
– приходи к нам на тренировку. среда-пятница, третья пара, я думаю, ты классно играешь. ты умная, ты классно играешь.
тсукишима скусывает со своих губ улыбку. и ничего не обещает.
лёд между ними трогается, хотя и не тает до конца: куроо видит тсукишиму в университете до неприличия редко, но каждую неделю встречает в кофейне, пьющую чай (куроо выучивается заваривать не такой отвратительный клубничный). они общаются до неприличия редко, ограничиваясь краткими кивками; у куроо много работы и мало смелости, чтобы подойти к ней ещё раз.
летом тсукишима обрезает свои волосы. просто приходит однажды с чём-то вроде пикси-боб и внезапно заострившимися чертами лица. куроо рассматривает её дольше, чем обычно, из-за малого количества посетителей имеющая возможность отсидеться, и впервые замечает: ломкость и угольность фигуры, уставший взгляд, нервно тарабанящие по поверхности пальцы. тсукишима кей. отличившаяся в науке второкурсница. горящие глаза на волейболе.
в науке. волейболе. куроо кажется, луна всё это время кружится не в ту сторону.
когда тсукишима наконец появляется в университете, это не убавляет тревожности: её всегда идеально выглаженная блузка теперь сменяется на серый свитшот, куроо замечает складку на стрелке брюк. они бегут мимо друг друга, будто специально теряя взгляды. экзамены, конец года, куроо кивает сама себе.
куроо не может продолжать играть в прохожих, когда тсукишима падает на ступени, едва выйдя из корпуса, и складывает локти на коленях; куроо дёргается за ней из кафетерия, бросая бокуто тряпку на ходу, перебегает дорогу на безлюдный красный. тсукишима, заметив её, дёргается, но потом смотрит, устало прикрывает глаза и – замирает.
– что-то случилось.
куроо подсаживается на корточки, заглядывает ей в глаза, – ореховые с манго, больше манго, и капля киви у лимба. тсукишима тяжело и медленно дышит, будто намеренно спокойно, сводит брови к переносице. трет её пальцами, взглядом блуждает по асфальту, шпилю главного здания, глупой кафешке напротив корпуса.
– я забрала документы. есть сигарета?
не помнит, как выбивает из помятой пачки, невесть откуда взявшейся, руки будто коченеют – подкуривает тсукишима сама, тут же некрасиво кашляет, давится дымом. куроо виновато и не слишком осознанно касается её плеча. приглашение зайти на чай тсукишима отклоняет с невежливым безразличием.
и они прощаются там же. тсукишима зажимает пальцами тлеющую сигарету, так и не затянувшись снова; куроо прячет ладони в карманах спортивок, неуютно поднимает плечи. не находится, что сказать. «ну, пока» звучит как вылепленное из речной глины самое пресное слово.
бокуто говорит, что она не виновата. не хотела зла, типа. куроо вздыхает: куроо и не имеет права злиться, тсукишима ей ничего не должна, но внутри будто что-то трескается и паутиной расползается по груди. в дальнем углу довольно урчит пустота. куроо, закрывая глаза, мешает в чей-то заказ слишком много молока.
четвёртый курс случается молочно-белым, туманным и вязким, куроо почти его не помнит. мальчишка из профсоюза, куда она вступает, чтобы было не так одиноко, как-то осенью рассказывает ей о тсукишиме-школьнице, девчонке с глупой улыбкой и брекетами, высокой и злобной, но чертовски умной, ленивой, высокомерной, как только подружились до университета, и
куроо понимает, что трещины внутри, оставленные тем летним полднем – её в тсукишиму кей влюблённость.
от осознания хочется выть.
она обещает себе закончить университет хорошо, не быть позорищем, не сделать бесполезной её весеннюю заботу – просто чтобы была цель. она зашивается на работе, берёт ещё одну смену и пишет диплом в перерывах между чисткой аппарата и приёмом посетителей, это оказывается жутко сложно, но – возможно, а, значит, куроо справится. не может не.
весной она ловит своё отражение в зеркальной поверхности кофе-машины, чуть не роняет из рук рычаг. бокуто, перехватив её запястья, пугается сам; помолчав, пыхтит, что куроо бы отдохнуть вотпрямщас, выйти и прогуляться. смену он берёт на себя. куроо, умывшись в служебке водой, всё-таки цепляет с вешалки свой символьный бомбер.
весна в этом году выходит холоднее, чем в прошлом: дуют ветра с севера, несколько дней льют дожди. куроо жмурится под шартрезным буком, стоит в тишине.
с другого конца парка на неё смотрит девушка. когда девушка разворачивается и, ссутулившись, торопливо направляется к выходу из парка, куроо понимает, кто это – дёргается, переходя на бег, чтобы догнать.
– ты извини, но нам надо поговорить.
тсукишима спустя год выглядит как второкурсница. всё те же короткие пряди. очки сменяются на линзы. но так жалобно выгибаются её светлые брови, что куроо – о Боже, я думала, оно всё – хочется её руками спрятать от мира. обнять.
тсукишима ерошит волосы. выдыхает. просит уйти подальше от студгородка.
куроо рассматривает её всю дорогу до прохожего кафе, рассматривает, когда она занимает столик и, Боже, куроо не видела человека несчастнее – разве что в зеркале сегодня утром.
– почему ты ушла? тебе же нравилось учиться, у тебя получалось, почему так внезапно?
тсукишима натянуто улыбается. размешивает в чае – чёрном, обычном чёрном чае – сахар. слишком долго для одного кубика.
едва ли не шёпотом отвечает:
– потому что появилась ты.
и, зажав переносицу, сквозь неприятную тишину, исповедуется чистосердечным, будто каждое слово застревает у неё в гортани сиплым и тихим звуком.
– у меня не было друзей. поэтому у меня получалось, я просто не общалась с людьми, зачем. а потом появилась ты, и. мне стало. интересно? проводить с тобой время, слушать и видеть, пересекаться. смотреть.
она делает паузу, чтобы сменить позу. закрывает руки на груди, к чаю не прикасается, только смотрит.
– и когда поняла, что на чаше весов человек перевесил учёбу, мне стало страшно. и я ушла.
куроо на неё наверное смотрит как-то очень глупо – тсукишима трёт ладонью шею, складывает локти на столе – и ничего не может понять. тсукишима не поясняет. сквозь толщу неправильных слов осторожно сверкает одно:
ты стала важнее учёбы.
и куроо взрывается осознанием.
– сори, подруга, типа...
тсукишима её прерывает: потирая виски просит выйти на улицу. от индийских благовоний бьёт в голову.
– типа, – сухая скамья находится в глубине парка, пяти минут хватает, чтобы привести мысли в порядок.
– типа, в каком смысле перевесила? стала важнее?
– типа, – тсукишима не помогает.
куроо, попросив богов, бормочет, чувствуя, как жар заливает шею и уши. надо помыть кроссовки.
– типа, я тебе понравилась, ну, как девушка, как романтический интерес, или, если нет, то, ну, что плохого в дружбе, я имею в виду...
– как девушка, – прерывает тсукишима. смотрит нечитаемо вдаль голубого парка, где-то там лает собака, – как романтический интерес.
трещина внутри, кажется, полноценно раскалывается, дробит мозг на части: куроо абсолютно не ясно, почему какая-то влюблённость стоила тсукишиме отчисления, почему она сама не додумалась спросить раньше, осознать раньше, почему тсукишима ей не сказала, и,
о Боже мой,
– стой, мы типа? если я тебе сейчас нравлюсь, типа, взаимно? мы. я тебе нравлюсь?
– господи, – тсукишима – ангельская дочь, когда смотрит на неё так прямо и сияюще, улыбается странно и осторожно, держит уверенно подбородок, и её вымокшие волосы смешно вьются на концах, – ты катастрофа. да. до сих пор нравишься.
– а мы можем, типа... встречаться? если я тебе нравлюсь.
куроо чувствует себя самой глупой, когда тсукишима, перехватывая её пальцы, отворачивает голову совсем в противоположную сторону, прячется за волосами. у неё ладонь узкая и холодная, куроо растекается с того, какие глупости творятся в таких умных высших заведениях.
тсукишима говорит: только если ты разучишься говорить «типа».
куроо отвечает: только когда я волнуюсь.