Reminder of the past

"...И глядя в зеркало, я вижу в нем себя - и в этом вся ирония, потому что, кажется, зеркало запоминает меня другого - того меня, которого я сам не вспомню никогда."

***

Он видит в отражении свои глаза - самые привычные, какие только можно там увидеть, небесно-голубого цвета, который так восхищённо восхваляют люди в каждой своей поэме, посвящённой любому голубоглазому объекту воздыхания.

Он видит в отражении свои черты лица, свой цвет волос, свой рост - и все это такое привычное, разве что волосы длиннее, чем были до этого, и бородка какая-то появилась, абсолютно непривычная - но это мелочи, вполне вероятная смена имиджа после очередного перерождения, и это он спокойно может изменить в любой момент - это успокаивает.

Не успокаивает только то, как на душе при взгляде в зеркало скребется что-то напрягающее, кажется, даже страшное - что-то, что он никак контролировать не может, и именно отсутствие контроля ощущается так противно и до скрежета зубов.

Особенно тогда, когда цвет глаз на секунду меняется на совершенно другой, близкий к карему (такой подозрительно, до глубины души болезненно знакомый), чтобы потом вновь стать прежним - но этот глюк сознания (это же глюк, да?) заставляет вздрогнуть и почувствовать стремительно забирающийся под кожу вместе с сомнениями холод.

Но вдох, выдох, улыбка, оборот на 180 (чтобы видеть не себя и не до мурашек знакомые глаза в отражении, а кого-то, кто даёт тебе ощущение приземленности и того, что ты действительно существуешь) - и улыбка, такая необычно влюблённая, уже обращена не в пустоту, а к Ракшору, который, оперевшись на дверной косяк, ждёт его, слегка склонив голову набок и наблюдая.

- Ну что, ты готов? Можем идти?

- Конечно, mon ange~

***

Просыпаться от кошмаров уже стало чем-то обыденным, и это начинает напрягать с каждым подобным утром - когда в очередной раз просыпаешься в холодном поту, с тяжёлым дыханием и головной пульсирующей болью - все больше и больше.

Чувствовать себя отвратительно после этого - не предел мечтаний того, кого эти кошмары настигали в течение всей жизни - такой чертовски, невыносимо бесконечной.

Это ведь даже не кошмары - самые обычные сны...

...Которые становятся давяще ужасными от присутствия там того, с кем ты по ощущениям будто бы неразделим.

И сам факт этого пугает куда больше, чем утрированные монстры из детских страшных сновидений.

Во сне он - как бы странно это ни звучало для других (хотя, в принципе, об этом никто и не узнает никогда), видит Иисуса.

Иисус не даёт наставлений, не смотрит с укором, не висит на кресте - Иисус стоит чуть поодаль, в пустом, таком далёком и таком близком одновременно пространстве (кажется, обратиться к Богу так просто - но, не зная расстояния между вами, никогда не знаешь, услышит ли он тебя на этот раз), смотрит мягко, с каким-то странным пробирающим тебя самого сожалением, и молча улыбается, не весело, а...

Понимающе.

И Антихристу это не нравится.

Лучше уж чувствовать, что тебя осуждают, знать, как к тебе относятся и за что, понимать таким образом, что человек хочет от тебя - но не видеть, как тебя жалеют, ещё и с таким пониманием, будто бы лживым - вот только Иисус лгать не способен.

И ненавидеть Антихриста тоже.

После очередного такого сна хочется закурить.

Антихрист тянется к пачке сигарет на прикроватной тумбочке - стоп, кажется, вчера он оставлял сигареты на столе, разве нет? - и слегка подрагивающими руками открывает пачку, по привычке мысленно подсчитывая количество сигарет - после этого ловя себя на мысли, что вчера перед сном их было больше.

Или это было не вчера?..

***

Ракшор смотрит на него так странно, что аж неловко становится. И причина такого взгляда абсолютно неясна - Антихрист же утром сказал, что все в порядке, и вчера ничего такого не произошло...

Вроде бы.

Так в чем дело?

Не выдерживая, он все же спрашивает это у Ракшора напрямую, тут же получая встречный вопрос:

- С тобой точно все хорошо?

Ракшор спрашивает, кажется, даже слишком взволнованно - и голос в голове так некстати подкидывает ужасную, пробирающую до неприятных мурашек мысль о том, что заботятся об Антихристе потому, что больше Ракшору заботиться не о ком.

Теперь не о ком.

Отбрасывая эту мысль в сторону и незаметно морщась от выкидонов собственного сознания, Антихрист как можно спокойнее и даже с привычной улыбкой отвечает:

- Конечно, но к чему такие вопросы?

- Ты... Вчера был другим. Звучит странно, но ты должен понимать - и, с твоего позволения, я хотел бы знать, с чем это связано, все же твоё состояние...

-...Тебя волнует? - зачем-то на автомате, задумчиво и как-то безэмоционально, продолжает Антихрист.

-...Да, если тебе так нужно это знать. В чем дело?

Пальцы ангела слегка напряженно стучат по ножке полупустого бокала с вином, выстукивая определённый ритм и, как ни странно, ничуть не раздражая, но и не отвлекая от собственных навязчивых мыслей. Ракшор же продолжает - без капли давления в голосе, лишь с еле скрываемым волнением:

- Может, я смогу чем-то помочь, если ты наконец расскажешь. И твои глаза...

Дальше Антихрист уже не слышит - шум в голове усиливается с каждой пульсацией сознания, а в голове начинает маячить смутный образ - который он никогда в своей жизни, тем более новой, не пожелал бы вспомнить.

И образ этот вновь не на кресте - лишь, кажется, безмолвно взывает к разговору, которому не суждено состояться.

***

Смотреть на Ракшора странно.

Антихрист видит в нем ангела, такого горячо любимого, по-неземному прекрасного и восхитительного до упомрачения, сошедшего с икон; ангела, которого он любит и готов назвать идеальным, поистине идеальным творением самого Бога (ведь так оно и есть, не так ли?); ангела, которого он хочет любить - но которого подсознательно начинает отталкивать.

Не сам, точно не сам - что-то другое.

Что-то, что не даёт ему мыслить спокойно и самому.

И при очередном взгляде на Ракшора в голове набатом звучит такая резкая, выводящая из себя до отчаяния мысль -

"А ты точно вернулся ради него?"

И самое страшное - Антихрист не может ответить на этот вопрос даже самому себе.

Потому что не знает, зачем он здесь.

Он уже ничего не знает - и от этого хочется взвыть, не чувствовать, не думать, не задаваться вопросами, не видеть и не слышать, вырвать сердце у себя из груди - лишь бы остаться в покое.

Чтобы никто, ни единая живая душа не спросила у него, что с ним - и не заставила задуматься об этом самому.

Он хочет это понять, но боится - боится того, какое осознание его может настигнуть.

Антихрист боится правды - звучит настолько сюрреалистично и вместе с тем правдиво, что заставляет нервно рассмеяться.

Он не должен сломаться, пока не поймёт.

А в подсознании все также сидит чужой голос - говорящий что-то, что Антихрист разобрать не в силах. Что-то, что пугает и странно успокаивает одновременно.

Что-то, чего не должно быть.

Возможно, как и Антихриста.

***

- Отстань. Отстань, отвали, отъебись, не трогай меня, уйди, перестань, ОСТАВЬ МЕНЯ В ПОКОЕ!

Антихрист срывается на крик, но его не слышат - тут, в собственном сознании, нет никого, кто бы услышал.

Никого, кроме Иисуса, смотрящего на него все с той же скорбью - во взгляде, в соболезнующей, отвратительно всепрощающей улыбке, в невесомых жестах и в самой своей сути.

Он весь излучает скорбь, всепрощение и благо - и этим так сильно раздражает, потому что ни одно из этих качеств не спасло Иисуса от распятия, а Антихриста - от душевной боли (как иронично, даже боль пополам поделили - одному пытки физические, другому - душевные).

- Прости, я не могу.

В этих словах такое искреннее сожаление - как будто Иисус понимает его боль.

Проблема в том, что сам Антихрист уже записал его в свое прошлое - и в настоящем видеть не желает.

Резко бьёт по голове новое осознание - и приводит в такой искренний ужас, что Антихрист уже не в силах стоять на ногах, которые перестают держать, заставляя упасть на колени, крича то ли от злости, то ли от боли - а может, эти чувства уже слились в одно, как и личность Антихриста постепенно сливается с личностью того, кого он так старательно пытался забыть.

В отражении зеркала, в отражении собственных глаз, в отражении своей души пытаться забыть настоящее живое отражение самого себя.

Он не может забыть Иисуса - но он так отвратительно забывает все то, что происходит с их общим телом, когда им управляет не он, а его... Святое, божественное отражение души?

Как омерзительно.

Одно осознание кроет вслед за другим - он не сможет начать новую жизнь, как хотел.

В новой жизни не должно быть того, ради кого ты готов был пожертвовать миром и человечеством в прошлом, но кто не захотел пожертвовать человечеством ради того, чтобы быть с тобой - и был за это наказан, о боже, самим человечеством.

Наказан путем распятия из-за жалких, мерзких, безобразно тупых и неблагодарных людей.

Как иронично.

Как больно.

Как страшно.

Ни о какой новой жизни не идёт и речи - он делит тело, сознание и существование с тем, кого предпочёл бы забыть навсегда.

С тем, кто прямо сейчас так близко, так кошмарно близко - и теперь точно не сможет уйти от него.

Вот только на этот раз Антихрист и сам хочет, чтобы он ушёл.

С тем, кто прямо сейчас шепчет извинения - кажется, за то, что они оказались в такой ситуации, когда разлучиться уже не смогут.

С тем, кто сейчас обнимает его, трясущегося и едва ли не воющего от боли и отчаяния.

С тем, кого он оттолкнуть не может, как бы ни хотел.

С тем, с кем теперь его жизнь связана на целую вечность против воли обоих.

С тем, с кем он является одним целым, но с кем давно уже расколот и не должен был воссоединиться вновь.