Становясь супергероиней, Маринетт сразу понимала, на что подписывается: постоянная скрытность и враньё, отсутствие свободного времени и личной жизни (трудно было бы это всё совмещать), угроза каждый день погибнуть, если что-то пойдёт не так. Не то чтобы ей это всё нравилось, но между собственным спокойствием и жизнями сотен людей выбор был очевиден. Может, из-за таких альтруистических побуждений её и сделали героиней; может, она сама выбрала такую судьбу: отвернуться от нуждающихся было выше её сил. Вот Маринетт и не могла отвернуться уже пятый год. Жалела ли она об этом? Ничуть. Согласилась бы уйти, если бы ей предложили? Отнюдь. Ей казалось, должность героя была не тем, от чего можно просто так отказаться и бросить.
И она была как никогда права.
Ледибаг в своей героической трансформации никогда не чувствовала усталости, при длительном беге её не мучила одышка и никогда не кололо в боку, мышцы не болели, хоть тысячу отжиманий сделай, и разве что после боя было ощущение, будто она вернулась с пробежки. Тикки тратила энергию за них двоих. Разве мог такой привычный ход вещей дать сбой? Разве могла сломаться магия квами? Конечно нет. Не могла. Не должна была.
Оттого Ледибаг и смотрит недоумённо после боя на свою дрожащую руку, сжимающую йо-йо так крепко, как только возможно, и чувствует, как в груди заходится от слишком частых ударов сердце. Это же ненормально, да? Раньше использование способностей никогда не оставляло после себя каких-то побочных эффектов, так с чего бы теперь её вдруг начинало подкашивать после использования Талисмана Удачи? Проблема в ней? В камне чудес? Маринетт вешает йо-йо на пояс, глубоко вдыхает несколько раз, но дрожь не проходит, наоборот распространяется на всё тело, и её трусит как в лихорадке. Она постыдно сбегает с поля боя сразу же после его завершения, даже не справившись о том, как себя чувствует акуманизированный и не стукнувшись кулаками с Нуаром, списывает всё на приближающуюся обратную трансформацию, хотя в запасе у неё ещё остаётся довольно много времени, серёжки пропищали всего раз.
Маринетт запрыгивает в свою комнату, но к тому моменту, как она превращается в себя и всерьёз начинает волноваться — слабость проходит, будто и не было её до этого. Она решает, что всё же лучше спать по ночам, а не заниматься моделями для проекта в университете, и облегчённо выдыхает. Это всё домыслы, на самом деле всё в порядке, и ничего страшного нет, сама себя начала перегружать и даже магия тут ничего не может поделать, это логично. В какой-то степени даже нормально.
Успокаивать так себя приходится недолго — через пару недель её снова подкашивает после боя, и уже в этот раз скрыть всё от взгляда одного пытливого котёнка не получается, и на то, чтобы отмахнуться от его обеспокоенного вопроса, и ответить, что просто споткнулась, требуется очень много сил. Улыбка выходит натянутой и кривой, но Нуар делает вид, будто верит — она видит, что на самом деле волнение из его взгляда никуда не исчезает.
Так резко она не слабеет ещё месяц или два — даже забывает, когда это последний раз случилось, но начинает замечать, что трансформация спадает быстрее, чем обычно, Тикки для восстановления энергии требуется больше еды и собственная ловкость начинает давать сбои — то подвернёт ногу, неудачно приземлившись после прыжка, то дёрнется рука, отправляя в полёт йо-йо. Она собирает эти знания по крупицам день за днём, сначала думает, что это обычное совпадение, всё-таки удачливостью Маринетт никогда не отличалась, и её настоящая сущность может проскакивать через личину Ледибаг. Пока не спрашивает ненароком задумчиво у Кота:
— Ты в последнее время не чувствуешь себя слабее?
Нуар вскидывает на неё удивлённо голову, хлопнув пару раз глазами:
— Ты тоже? — спрашивает он, и ни о каких случайностях уже думать никак не получается.
Нуару было лучше, чем ей, во всяком случае пока что, — только трансформация спадала быстрее и вялость накатывала через раз после использования катаклизма. Ограничить свои превращения не представлялось возможным, не оставишь же город на растерзание злодеям под предлогом больничного, но они решили сократить время патрулей — просто на всякий случай.
Когда Маринетт едва доползает до дома через несколько дней в лихорадке, она понимает, что план срабатывает не очень хорошо.
— Тикки? — она сворачивается калачиком на кровати, обхватывает себя дрожащими руками и пытается унять подкатывающую к горлу тошноту — тошнота это что-то новое и пока непривычное. — Что со мной происходит? — голос у Дюпен-Чен слабый и надрывающийся, после каждого боя ей всё тяжелее физически, и усталость наваливается такая, будто она держала на своих плечах целый горный хребет.
Непривычно тихая квами в ответ только едва улыбается, тронув её лапкой.
— Всё хорошо, Маринетт, просто ты очень устала, — говорит она и прижимается своей головой к влажному лбу хозяйки. От прохлады этого прикосновения ей становится легче, пока через несколько минут жар сам не сходит, а дыхание приходит в норму, и она верит этим словам. Тикки бы сказала, будь это что-то серьёзное, она ведь никогда не врёт, просто университетскую жизнь сложнее сочетать с геройской, чем школьную, и слишком много сил тратится на это всё, вот она и слабеет.
Тикки… никогда не врёт, правда?
Но с каждым днём, после каждого сражения ей становится только хуже, Бражник как будто заметил это и начал насылать злодеев на город едва ли не через день, вот они, ослабевшие и сломленные герои, такая лёгкая добыча, он наверняка уже упивается предчувствием скорой победы. Но сдаваться так легко никто, конечно же, не собирается, и пусть дошло уже до того, что она начала пропускать все патрули и спасать людей от чего бы то ни было, кроме суперзлодеев. Со сниманием котов с деревьев и отпугиванием грабителей Нуар мог справиться (хоть и сам выходил на улицы города всё реже и реже), а вот очищать акум он не мог, на это уже приходилось выходить в штатном порядке.
Маринетт свела к минимуму свои трансформации и использование способностей, но Тикки продолжала повторять своё вечное «Ты просто устала, Маринетт, тебе нужно отдохнуть». Она отдыхала так, как не отдыхала никогда в жизни, но легче от этого не становилось. Может, и стало бы, верни она серёжки мастеру Фу, но пойти на такое Дюпен-Чен не могла: костюм — её вторая кожа, Ледибаг — вторая половина личности, она зачахнет без серёжек ещё быстрее, чем с ними. Кто она без них? Что у неё есть? Кто будет защищать город вместо неё? А если новая Ледибаг не справится? Бражник за эти годы стал умнее и хитрее, и герои развивались вместе с ним — но что смогут ему противопоставить новички?
Это так опасно, это так страшно, даже одна мысль о провале её пугает и заставляет забыть обо всех своих проблемах, она справится и с этим. Рано или поздно всё пройдёт.
Маринетт теряет вес — слишком быстро и много, по паре килограммов в неделю, и сама боится смотреть на себя в зеркало, рёбра начинают отчётливо проглядываться под посеревшей кожей и острые колени выпирают из-под джинсов. Родители и друзья уверены, что она морит себя голодом — хотя на самом деле она каждый день пытается запихнуть в себя хоть кусок еды, но то немногое, что удаётся съесть, всё равно тут же выходит обратно. Магический костюм подстраивается под её тело, обтягивает выпирающие кости, и если раньше взгляду было за что зацепиться в её фигуре — округлость бёдер и груди, изгибы талии, плавность движений в меру тонких рук и ног, — то теперь его хочется отвести и не смотреть на то подобие героини, которой она раньше была. Но повседневная одежда становится велика с каждым днём, и она едва успевает покупать новую или перешивать старую под свои размеры.
Дюпен-Чен обводит пальцами контуры своего отражения в зеркале, тощего и измождённого, оценивает, в состоянии ли ещё макияж скрыть её синяки под глазами, и не может справиться с подступающей к горлу тошнотой от одного своего вида. Что с ней происходит? Это когда-нибудь прекратится? Она оборачивается на кровать и осматривает прикорнувшую квами, ни словом не обмолвившуюся о причинах такого состояния. Не то чтобы Маринетт не начала догадываться — месяцев так пару назад, но подтверждение… Ей нужно подтверждение.
— Тикки? — зовёт она, и квами отрывает устало голову от своей подушки, ей в последние дни тоже приходится несладко. — Я ведь не умираю, правда?
Квами молчит. Медленно перелетает хозяйке на плечо, прижимается к щеке и молчит.
Маринетт сглатывает вставший в горле ком. Тикки с самого начала говорила, что герой — должность пожизненная, Маринетт тогда с трудом пыталась представить, как летает по Парижу с седыми волосами и покрывающими лицо морщинами, как во время битвы её хватает радикулит или вылетают вставные зубы прямо злодею в лицо. Маринетт смеялась. На лице квами почему-то не появлялось даже подобия на улыбку, она, конечно же, знала всё с самого начала и смеяться ей хотелось в последнюю очередь. Теперь Маринетт самой не смешно. Должность героя пожизненная, но весьма короткая.
— Верни камень чудес, — наконец говорит Тикки ей на ухо почти шёпотом, будто боясь произнесённых слов, — и ты сможешь прожить дольше.
Невысказанный вслух вопрос насколько дольше? застревает у неё в горле, потому что ответ она на самом деле не так уж и сильно хочет услышать. Наверняка ненамного, пару месяцев или максимум лет, она уже и без трансформации чувствует себя древней старухой, которой осталось недолго, практически не пользуясь своими способностями. Что уже толку от того, что она отречётся от камня? Если бы сделать это раньше…
Разве она бы это сделала, даже зная, что скоро умрёт? Разве смогла бы отречься от жизни, к которой привыкла за столько лет, от образа, к которому приросла, смогла бы смотреть, как другая вместо неё защищала бы Париж и спасала людей? Не смогла бы. И не сможет.
Но в ответ на предложение квами кивает.
— Верну, только чуть попозже, — отвечает она, слыша, как та под ухом вздыхает, прекрасно осознавая, что значат эти слова. Верну, когда совсем не смогу пользоваться.
Камни чудес питаются силой своих владельцев, высасывают из них все соки и постепенно убивают. Магия. Чёртова магия. Тикки рассказывает, что даже полгода их использования хватит для того, чтобы укоротить жизнь владельцу на пару лет, двух лет — чтобы умереть молодым. После проявления слабости и болей — времени остаётся уже совсем немного и даже прекращение использования сил и отречение от них может только отдалить неизбежное. В её случае даже это мало чем поможет.
Маринетт бы стоило обижаться и ненавидеть квами за то, что та смолчала и не рассказала самого важного, ей всего восемнадцать, она слишком молода для того, чтобы сгореть; ей бы выкинуть серьги прямо в окно и попытаться прожить оставшееся ей время как нормальный человек, Мастер Фу уже нашёл ей замену и не надо беспокоиться о том, что Париж на время останется без защиты. Но она не может: понимает, что это всё правила и Тикки не виновата, понимает, что серёжки слишком вросли в её уши, чтобы отказаться от них. И если ей всё равно суждено скоро умереть — так не лучше ли сделать напоследок как можно больше хороших дел?
Маринетт рыдает по ночам в подушку и слышит, как рядом тихо всхлипывает квами, но сделать уже ничего не может. Рассказывает Нуару всю правду — ему ещё не поздно уйти, он сможет прожить дольше; но он остаётся рядом. Как и все эти годы.
Нуар замечает в ней каждое изменение, каждый потерянный килограмм и угасшую в глазах искорку, кто, как не он, знает это тело — любимое тело — до мельчайших подробностей, и не может смотреть на то, что с ней происходит. На себя ему всё равно, его тело страдает пока не настолько сильно, и даже будь это так — плевать, она страдает, она мучается, а он не может ничего сделать.
После боя у них ещё есть немного времени, талисманы пусть и отбивают оставшееся время трансформации быстрее положенного, но пара минут в запасе остаётся всегда — на то, чтобы уйти от посторонних глаз и отдышаться, приходя в себя после изматывающей битвы — люди не должны видеть, что происходит с их героями. Они запрыгивают на крышу многоэтажки на какой-то пустынной улочке и устало приваливаются спинами к дымоходу — ноги почти не держат.
— Я так устала, Котёнок.
Ты просто устала, Маринетт.
Ледибаг доверительно опускает голову ему на плечо, расслабляется и сползает вниз на крышу, утягивая Кота за собой.
— Может нам взять отпуск? — Нуар привычно усмехается, пусть и сцепляя зубы от расползающейся по телу боли. — Уедем на тёплые острова, только ты и я, и уж вдвоём мы найдём чем заняться.
Она коротко смеётся ему в плечо, пусть и горло сжимает спазм боли.
Тебе нужно отдохнуть.
— Только в твоих мечтах, Котёнок, — серёжки снова в какой-то-там-раз пищат, у неё остаётся совсем мало времени, лишь бы успеть добраться до дома. Ледибаг поднимает голову, встречается взглядом с живыми когда-то зелёными глазами, сейчас в них нет ничего, кроме усталости и тоски, а под маской наверняка скрываются тёмные синяки; и она не может от этих глаз оторваться.
— Моя Леди, — он склоняется чуть ниже к её голове, не отводя взгляда. — Тебе не нужно уходить, всё равно…
Всё равно уже нет смысла скрываться — он не договаривает, но эта мысль повисает в воздухе слишком плотно и отчётливо, чтобы её не заметить.
Нуар склоняется ещё ближе, не целует — только прижимается губами к её волосам, чуть выше виска, в последней и отчаянной попытке хоть что-то между ними наладить. Ледибаг сжимает рукой его плечо со всей доступной ей силой, зажмуривается, пытаясь проглотить подкатывающую боль и запечатлеть этот момент в своей памяти.
— Прости, — говорит она и отстраняется, вскидывает йо-йо, цепляясь им за дымоход соседнего дома, взмывает в воздух, почти такая же прекрасная и гибкая, как и раньше. И такая же недоступная. Она не оборачивается напоследок, душит в себе слёзы и не перестаёт мысленно извиняться — даже сейчас, даже когда всё почти кончено, раскрыться выше её сил, тайны нужно соблюдать до конца.
До самого конца.
Нуар смотрит героине вслед и печально улыбается. Ничего другого можно было и не ожидать.
Адриан иссыхает следом за ней, немного медленнее и не так стремительно, катаклизмом приходится пользоваться чуть реже, чем талисманом удачи, справляться в битвах со злодеями без его сил иногда получалось, а вот без сил Ледибаг — нет. Пусть он слабел и с запозданием, но всё же слабел, и фотограф с визажистом не раз упрекали его в том, что гримировать его синяки под глазами и впалые щёки становится всё сложнее, и тренер по фехтованию сетовал на то, что он теряет форму. И в сражениях слишком часто жезл выпадал из рук или пальцы промахивались по кнопке, прыжки становились всё ниже, а удары — слабее. Нуар постепенно терял свои силы.
Ему приходится ловить теряющую сознание после очищения акумы Ледибаг, когда у самого начинают подкашиваться ноги. Плагг продолжает советовать только больше отдыхать, меньше использовать силы, а лучше и вовсе сдать кольцо обратно, если хочет это прекратить. Адриан-то хочет, но не такой ценой. Не тогда, когда Ледибаг продолжает сражаться, хоть и сил уже нет, он отречётся от своего камня только если она сделает так же.
Но делать это она явно не будет до последнего.
Через месяц его рука впервые из-за слабости дёргается и едва не цепляет заряженным катаклизмом живого человека. В тот же раз он впервые не успевает подхватить падающую без сил Леди.
Она падает неожиданно, уже после того, как акума очищена, а город восстановлен от разрушений, её серёжки начинают пищать (с промежутком по двадцать секунд вместо положенной минуты), но Ледибаг не двигается с места, не спешит скрыться и замирает неподвижной статуей на несколько долгих секунд. И когда Нуар провожает с радостной (сводящей челюсть) улыбкой исцелённого пострадавшего, за спиной раздаётся тонкий и едва слышный всхлип. Он оборачивается в тот момент, когда она падает на землю, даже не пытаясь, или не имея сил, удержать равновесие.
— Моя Леди! — Кот кидается тут же к ней, пытаясь помочь встать, потому что ещё ни разу она не падала на землю, он её ловил, поддерживал, помогал удержаться, но не видел и не хотел видеть, как она падает окончательно. Она уже не встаёт, только и получается посадить её и опереть о своё плечо, рукой придерживая и прижимая к себе за талию, удержаться в таком положении самой ей уже не удаётся. Ей нужно пару минут для того, чтобы вернулись силы, только и всего, и она поднимется снова, как всегда поднималась, обязательно.
Ледибаг тянется ослабевшей рукой к его лицу и закрывает ею глаза.
— Не смотри на меня, Котик, — говорит она едва слышно, но со смешком, как всегда говорила, и он кожей ощущает, как исчезает с её ладони перчатка мгновением позже, и едва заставляет себя не двигаться и не убрать её руку. — Тикки, — обращается она к своей квами, и та в ответ тихо всхлипывает, — я ведь не умираю, правда?
Ответа Нуар не слышит, а может, его и не следует вовсе, потому что рука Леди на его лице слабеет и соскальзывает, и он даже не пытается её удержать. Она сама должна это сделать, это она бережно хранит их тайны и не сможет допустить того, чтобы он её увидел, вот сейчас она вернёт ладонь обратно и хихикнет с того, что почти смогла его подловить, покажет ему язык, когда он надуется от обиды за то, что почти поверил.
Рука падает ему на колени. Кот медленно и настороженно поворачивает голову — сейчас она должна ударить его по лицу за то, что попытался подсмотреть, и возмутиться такой наглости, ведь она же говорила, много раз говорила, не смотри. Она должна.
— Ты просто устала, Маринетт, — шепчет красная квами, прижимаясь своей головой ко лбу хозяйки. — Теперь ты можешь отдохнуть.
Нуар смотрит на худое и изнурённое лицо Маринетт Дюпен-Чен, которую видел последний раз два месяца назад и не мог даже представить, что она настолько изменилась не потому, что её гоняют в университете, а потому, что способности Ледибаг вытягивают из неё все силы. Он смотрит на неё, на свою Леди, на свою подругу и бывшую одноклассницу, на ту, что всегда была так близко, на ту, дыхание которой больше не вырывается из груди и прекрасные синие глаза которой теперь навсегда закрыты потяжелевшими веками. Внутри у него что-то обрывается.
Он не уверен в своих наблюдениях, пелена застилает обзор и перед глазами всё почему-то плывёт, но, кажется, по застывшему лицу Маринетт стекают тоненькими дорожками слёзы квами. Когда она отлетает от тела, его трансформация уже спадает, и Адриан осторожно прижимает Маринетт к себе. Такую хрупкую и ранимую, он прикасается к ней осторожно, боясь сломать тонкое девичье тело; невесомо касается губами её волос, чуть выше виска, и руки его дрожат сейчас вовсе не из-за использования магических сил.
— Сколько мне осталось, Плагг? — Адриан сидит, откинувшись на спинку дивана и вперившись невидящим взглядом в потолок. Синяки под его глазами проступают ещё более отчётливо, чем раньше, но не из-за вытягивающего силы кольца — он просто не спит уже двое суток, стоит только закрыть глаза — и видит её, падающую на землю и теряющую трансформацию, тощую, измождённую, хрупкую и такую родную. Видит гроб и охапки хризантем, слышит всхлипы мадам Чен и как она цепляется мужу пальцами в рукав пиджака, чтобы не упасть.
Квами молчит, слишком для него долго молчит, не чавкает сыром и не бубнит о чём-то своём, просто молчит, пока стрелки часов на руке Адриана отстукивают секунду за секундой.
— Если будешь так же пользоваться силой — максимум полгода, без силы, может быть, год, — наконец-то говорит он, и Агрест ухмыляется. Звучал ли квами хоть раз в жизни до этого более сдержанно и печально, чем сейчас? Оказывается, для того, чтобы он замолчал, всего-то и нужно, что умирать.
Мысль о половине года его пугает. Не оттого, что так мало, а оттого, что так много.
Пока Адриан молчаливо вытрушивает в походный рюкзак все запасы сыра, какие только может найти, не отвечая ни на один вопрос квами, по включённому телевизору (он не может находиться в тишине, в ушах только и раздаётся её тихий всхлип и не смотри на меня, Котик, и рыдания Альи ему в плечо) показывают, как у Эйфелевой башни с акуманизированным сражается новая Ледибаг. Бражник всё ещё на свободе, он понимает, что терять время нельзя и замену нужно найти как можно быстрее, и он должен быть там, помогать новой героине расправиться с новой угрозой. Должен, конечно же. Но разве он в силах теперь геройствовать?
Адриан трансформируется и выпрыгивает из окна с рюкзаком на плече, находит старую заброшенную стройку на краю города, недостроенное здание разобрано почти по камешкам, и это самое лучшее место для исполнения его плана. Нуар призывает в руку катаклизм, бьёт в первый попавшийся на пути бетонный пласт и сбрасывает трансформацию, тут же суя под нос квами кусок сыра.
— Ешь, — приказывает холодно он, даже не давая ему вставить и слово.
После второго такого цикла и разрушенного ещё одного камня, Плагг осознаёт его план без всяких объяснений.
— Одумайся, парень, — говорит он строго, когда трансформация опять спадает.
— Ешь, — вместо ответа снова приказывает Агрест и пихает ему сыр. — Тебе предстоит сегодня работать за полгода вперёд.
Квами противится и отпирается, уклоняясь от рук, насильно впихивающих ему в рот еду, но Адриан угрожает в таком случае трансформироваться без восполненной энергии, и терять силы тогда уже будут они оба.
В перерывах на восстановление энергии Агрест сидит молча и только смотрит на свои дрожащие и слабеющие руки, сжимая и разжимая кулаки — сражаться со злодеями ему этими руками уже всё равно не получится. Новой Ледибаг нужен новый Кот Нуар, молодой и полный сил, а не старый потасканный жизнью дворовой кот, неспособный защищать родной город. Кого ему теперь защищать, если её больше нет? Если он протянет от силы полгода в одиночестве, терзаясь и мучаясь кошмарами и при всём желании он не сможет сражаться рядом с ней, новой, чужой и заменившей его Леди, будет смотреть на неё, забравшую её костюм, её силы и движения, а перед глазами будет Маринетт. Хрупкая. Сломанная. Утонувшая в море хризантем. И прожить остатки своей жизни без неё тоже не сможет. Камню чудес нужна его жизнь? Так пусть забирает сейчас, а не растягивает свои мучения. Он уже все равно считай что мёртв.
Наблюдая за тающим на глазах хозяином, Плагг первый раз за всю свою долгую жизнь ненавидит вкус своей самой любимой еды и давится каждым куском сыра до тех пор, пока это не перестаёт быть необходимым.
Снимая кольцо с его пальца, Плагг осознаёт, что никогда в жизни больше не сможет взять и крошки камамбера в рот.