Они выехали из палаццо Рояле поздней ночью, спустя пару часов с отъезда Эцио, настолько незаметно, что в это было трудно поверить.

Пока слуги тихо выносили вниз сундуки с вещами и убирали их в обычную телегу, Мария вместе со своей служанкой Анеттой отправилась будить детей. К своему удивлению, она обнаружила их обоих проснувшимися и собравшимися в комнате Клаудии. Девушка, судя по голосу взволнованная, утешала младшего брата.

— Я слышал, как Рэниро увел его к родителям, — плакал Петруччо. — И пошел послушать, о чем они будут говорить…

— И что же?

— Клаудия, они отослали его! Велели ему уехать оставить отца! И, что хуже всего, нам придется уехать тоже!

— С чего ты взял? — искренне удивилась Клаудия.

— Отец так сказал!

— Что еще ты слышал?

— Ничего! Рэниро заметил меня и велел вернуться в комнату.

— И правильно сделал, — прервала их разговор вошедшая Мария. — Не так вы должны были узнать об этом.

— Значит, это правда? — Клаудия поднялась с кровати, на которой сидела рядом с братом. — Матушка, что происходит? Куда услали Эцио? И почему должны уехать мы?

— У нас нет времени на вопросы, — Мария редко говорила строгим тоном, ярко характеризовавшим серьезность обсуждаемого вопроса и никогда не располагавшим к возражениям. — Так нужно для безопасности и благополучия нашей семьи. Слуги уже собрали наши вещи и подготовили вам одежду. Переодевайтесь и спускайтесь во двор. Я буду ждать вас там.

Дети, привыкшие верить родителям и знавшие, что им обязательно вскоре все объяснят, выполнили указание. Вскоре они, переодевшись в простую, ничем не выдающую их происхождения одежду, спустились во двор. Рэниро, провожавший их, помог им забраться в телегу и усесться среди коробок и сундуков.

— Я знаю, вы привыкли путешествовать иначе, — сказал он с грустной улыбкой. — С большим удобством. Но сейчас так надо. Перенесите этот путь терпеливо, с достоинством и пониманием ради ваших любимых родителей. Никто не должен знать, что вы едете так, поэтому ни в коем случае не выдавайте себя. Вы все поняли?

Смущенные торжественностью, сквозящей в его голосе, Клаудия и Петруччо кивнули, обещая не подвести. Рэниро, зная, что может им доверять, улыбнулся и отошел в сторону, позволяя забраться в телегу служанке Клаудии. Последними пришли Мария и Аннетта. Они не без помощи дворецкого устроились на козлах телеги.

— Не знаю, что бы мы делали без тебя, — сказала Мария, принимая вожжи из рук Рэниро. — И очень жалею о том, что ты не поедешь с нами. Ты уверен, что хочешь остаться?

— А разве у меня есть выбор? — удивился Рэниро. — Я должен оставаться рядом со своим господином до тех пор, пока нужен ему. Выезжайте. Пора.

Мария кивнула и хлестнула вожжами по бокам запряженных в повозку коней. Сидящие между ящиков и сундуков Клаудия и Петруччо смотрели, как закрываются за повозкой ворота дворца, что был их домом долгое время, и чувствовали почти то же, что Эцио пару часов назад. Разве что узнать об этом им предстояло еще не скоро. Пока же они тряслись в повозке, гадая, куда направляются.

Повозка, управляемая Марией, поехала к городским воротам. Караул сменился уже давно, и теперь выехать стало немного труднее. Досматривали каждого третьего покидающего город на своих двоих и каждую вторую повозку. Шансов проехать без лишнего внимания было очень мало. Но пока что оно не было слишком уж пристальным. Многие покинули город в последние недели — знать, решившая не оставаться в городе на сезон дебютанток, путешественники, посмотревшие город, бедняки, которым столичная жизнь была уже не по карману. За последних и приняли Марию и ее близких. Их даже не задержали. К чему останавливать двух женщин, вывозящих из города своих детей и немногочисленные пожитки на простой телеге, совершенно непримечательной? Ни к чему. Так рассудили стражники, выпустившие их из города. Вот так, совершенно никем неузнанные, они покинули Солэ.

Убедившись, что за ними не наблюдают, Клаудия высунулась и осмотрелась. Дорога показалась ей знакомой — в нескольких местах она разветвлялась на несколько новых дорог, две из которых вели к Монтериджони.

— Матушка, мы что же, едем к дяде? — спросила она, подобравшись поближе к матери.

— Нет, дорогая, — ответила Мария. — Мы едем в Сан-Лаго.

— Город у озер? — удивилась Клаудия. — И к кому же? Неужто нас там кто-то ждет?

— Ждет, дорогая, ждет. Мы едем… на мою родину, Клаудия. К моей семье.

Услышав это, Клаудия без лишних вопросов вернулась в свой закуток и затаилась в нем надолго, обдумывая услышанное. Их мать была из Моцци — семьи банкиров, гораздо более старой и знатной, чем семья Аудиторе. Они веками жили в Сан-Лаго, одном из старейших республиканских городов, некогда бывшем очень влиятельным, но сейчас превратившимся лишь в тень себя прежнего. И, что всегда интриговало Клаудию, почти никогда не общались с семьей Аудиторе, если дело не касалось банковских вопросов.

О семье Моции вообще было мало что известно, кроме этого. Они слыли затворниками, недолюбливавшими нынешнюю власть. Когда-то, когда вместо одной объединенной Республики на ее территории боролись между собою несколько небольших городов-государств, они правили Лагойей — несколькими городами и деревнями, сплотившимися вокруг Сан-Лаго, — и были банкирами правителей других крупных регионов. Но, проиграв в борьбе за право обслуживать Папу Ромуланского, они потеряли поддержку и большую часть влияния. Лагойя распалась, прежние земли отошли к другим районам, вступившим в Республику, клиентов у банка стало меньше. Дальнейшее существование их семьи было под угрозой.

Чтобы не потерять все, Моцци, наступив на горло собственной гордыне, также вступили в Республику, но сохранили независимость для своего родного города и нескольких окрестных деревень, подчинявшихся им. Их не трогали — сказывалось уважение к долгой истории их семьи и готовности работать с каждым, кто готов внести значительную сумму в их банк невзирая на своеобразные условия. Так они жили все это время. Затворники и гордецы, ностальгирующие об оставшихся в прошлом возможностях. Ничего больше о них не рассказывали и не писали. Даже сама Мария ни слова не проронила о том, каково ей жилось под фамилией, что она носила до замужества, как бы не расспрашивали ее друзья семьи и собственные дети.

Теперь же, когда каждый шаг везущих их лошадей и каждый поворот колеса повозки приближали их к родине матери, Клаудия не могла не думать — что их там ждет? Примут ли их Моцци или же прогонят, невзирая на то, что среди просящих будет часть их семьи? И, что более важно, чем им может помочь семейство, почти не обладающее властью? Множество вопросов тревожили Клаудию, и пока что она не могла найти ответа ни на один из них.

Мерная тряска по кочкам укачала ее, и девушка заснула, обнимая прижавшегося к ее боку брата. Сколько им удалось проспать — она не знала. Проснулась Клаудия лишь когда почувствовала, что повозка резко затормозила. Заспанная девушка встрепенулась и завертела головой, пытаясь понять, что происходит. Вокруг мельтешили люди — хорошие кони, плащи, легкое металлическое обмундирование. Окончательно проснувшись, девушка поняла — наемники преградили им путь.

— Откуда путь держите? — без обиняков спросил у ее матери один из них, видимо, командир отряда. — И куда?

— Переезжаем из столицы к родственникам, — спокойно ответила Мария.

Клаудия, присмотревшись к наемникам, поежилась, заметив отсутствие знаков отличия у них на плечах или плащей с гербом тех, кто их нанял. Это были безработные наемники, обитатели небольших городов и растущих как грибы придорожных таверн, люди, как правило, беспринципные и не гнушавшиеся заказных убийств. Все это Клаудия знала о них от дяди, часто имевшего дело с такими по долгу службы, и потому она не могла не переживать. Что нужно таким людям от них?

Командир нахмурился и проехался вокруг повозки, осматривая ее. Не преминул он и заглянуть внутрь, посмотреть на сундуки и сжавшихся в испуге детей. Наконец он вернулся к козлам.

— Странное время вы выбрали для путешествий, — сказал он. — Никак дело в столице дрянь.

— Поэтому мы и уезжаем, — Мария, как показалось Клаудии, говорила даже с улыбкой, с какой обычно объясняла им с братом уроки или читала в детстве сказку на ночь. — Пока не стало слишком плохо.

— Тогда мы проводим, — командир сейчас казался не сколько пугающим и опасным, сколько взволнованным.

— Очень щедро с вашей стороны. Надеюсь, мы не отвлекаем вас от ваших дел.

— Вовсе нет. Нам по пути.

Командир сделал знак своим людям, и они, построившись, окружили повозку.

— Как бы на нас не обратили лишнего внимания, — пробурчала Клаудия, убедившись, что наемники и правда намерены сопровождать их.

Ей казалось, что она говорила достаточно тихо, и что услышать ее мог разве что задремавший на ее плече брат. Но из всех людей ее услышал командир наемников, высокий, темноволосый и морщинистый от постоянных тревог.

— Что ты говоришь, девочка? — с насмешкой спросил он через плечо.

Клаудия задумалась — отвечать ли этому человеку? И, что самое важное, как изменит ее ответ обстоятельства, в которых они находятся? Наемники — люди непредсказуемые. Кто знает, почему они сопровождают их, и что с ними сделают, если ее слова не понравятся командиру.

— Клаудия, — услышала она голос матери, спокойный и даже любопытный, — раз уж ты говоришь что-то о других, имей смелость делать это так, чтобы тебя слышали.

Это немного успокоило Клаудию, и она подобралась ближе к матери и ехавшему рядом командиру наемников.

— Подобное сопровождение простых путников разве не привлечет ненужного внимания? — сказав это, она заметила, что командир смотрит на нее с любопытством. — Подумайте сами. Нам просто нужно доехать до родственников. Кому вздумается на нас нападать, если видно, что у нас нет ничего, кроме пожитков и нас самих. Сопровождение же… создает обратное впечатление.

Командир и Мария переглянулись и рассмеялись.

— Умную вещь ты говоришь, девочка, — сказал командир. — Будь вы обычными людьми, подобное и вправду было бы подозрительным. Но вы… другое дело. Вы нужны вашим врагам. Они бросятся на ваши поиски сразу же, как заметят ваше отсутствие. Это быстро случится, уж будь уверена.

— И что же? — Клаудия нахмурилась. — Неужто они и правда нападут?

— Нападут, нападут. — командир кивнул. — Нападут, схватят вас и запрут где-нибудь. Будут держать вас как пленников и шантажировать главу вашей семьи до тех пор, пока он не выполнит условия. Но вряд ли вас освободят, даже если он их выполнит. Живыми вы им не нужны. Как и он.

— Какой ужас! — ахнул маленький Петруччо, подобравшийся поближе вместе с сестрой и внимательно слушавший взрослый разговор. — Давайте же вернемся домой и будем вместе защищаться!

Мария бросила через плечо неодобрительный взгляд. Не так она хотела объяснить детям, особенно впечатлительному сыну, причину их отъезда и серьезность их положения. Но ничего с этим уже было не сделать. Они в любом случае узнали бы правду.

— Наше возвращение невозможно. Пока, — даже краем взгляда она видела, какое облегчение принесли эти скупые слова. — Потому что только так мы можем защитить и себя, и вашего дорогого отца. Иначе бы мы никогда не расстались. Довольно разговоров об этом. У нас есть более серьезные поводы для волнения. Рассвет скоро, а мы еще и трети пути не проделали.

Ее строгий голос заставил детей беспрекословно повиноваться и вернуться на свои места. Убедившись, что они молча сидят, переплетя руки и ноги и прижимаясь друг к другу, подобно котятам, Мария вернула свое внимание дороге.

Мария беспокоилась. Сильнее, чем должна была в текущих обстоятельствах, что было трудно себе представить. Казалось невозможным, что что-то может беспокоить ее сильнее, чем то, что она с детьми находилась в бегах, пытаясь укрыться от врагов. Их могли обнаружить и атаковать в любую минуту. И даже если им удастся избежать этого на пути в земли Моцци, каковы шансы, что родная семья, чудом отпустившая ее больше двадцати лет назад, примет ее и поможет? Она не выглядела так, словно волновалась об этом, но она волновалась, и лишь чудом ей удавалось это скрывать.

Вскоре Мария устала волноваться. Дорога была неровная, колеса то и дело подпрыгивали на камнях и попадали в мелкие выбоины. Это помогло Марии отвлечься и убаюкало всех, кто был в повозке. Спустя пару часов езды Мария снова обернулась и увидела, что дети и слуги уснули, теперь уже крепко.

— Наконец-то, — выдохнула она, повернувшись к молчавшему до этого момента командиру наемников. — Я боялась, что весь путь будут тревожиться. Теперь они спят благословенным сном, и мы можем поговорить. Расскажи мне о своих делах, Бартоломео. Мы давно не виделись.

— Нечего рассказывать, — Бартоломео сухо усмехнулся. — Пока Джованни не вызвал меня, я торчал в той убогой таверне. Это все не для меня. Для Лиса, быть может, но не для меня. Мне бы носы ломать да зубы выбивать в хорошей драке, а не элем торговать.

— Это точно, — Мария рассмеялась. — До сих пор не могу представить тебя где-то помимо поля боя или казармы. И я восхищена твоей смелостью и решительностью. И твоих товарищей тоже. Как вы собрались так быстро ради нас?

— Не пойми меня неправильно, но деньги творят чудеса. Все эти парни, — легким кивком указал на них Бартоломео, — осели в окрестных деревнях, завели семьи, занялись кто чем. Бернардо заделался в фермеры. Лодовико работал на мельнице. Марко чинил крыши. Кого ни спроси, услышишь что-то подобное. Деньги им нужны. Очень. Поэтому просьба Джованни пришлась как нельзя кстати.

— Я понимаю, — сказала Мария, выслушав его и помолчав несколько минут, раздумывая. — Теперь понимаю. Всегда лучше выполнять привычную и любимую работу и получать за нее достойную плату.

— Даже если это убийство?

— Даже если это убийство.

Они снова замолчали и проделали еще какое-то время молча. Занялся рассвет, его они тоже встретили молча. Почему-то сейчас это ощущалось правильным. Это были чуть ли не последние мгновения спокойствия, что они могли себе позволить себе. Кто знает, когда их жизнь будет так же спокойна и безмятежна, как и сейчас.

Проснулись дети и попросили есть. Аннетта, служанка Марии, разбуженная ею, сказала им, где найти еду среди вещей, и так, не прекращая пути, они позавтракали наспех холодной солониной, сыром и хлебом, запивая его вином, чтобы согреться. К гордости Марии, дети разделили свою еду с наемниками, которых признали как друзей и защитников. А путешествие и не думало кончаться.

— Мы подъезжаем к Эмилии, — сказал Бартоломео спустя три часа с рассвета. — Мы с парнями готовы ко всему. Надеюсь, вы тоже.

— Ах, Бартоломео, если бы у нас был выбор, — Мария с трудом улыбнулась. — Конечно, мы готовы. Как жаль, что нет другого удобного пути, лишь через Эмилию.

За поворотом показались стены города. Высокие, покрытые воронками от некогда попадавшими в них пушечными ядрами, которые почему-то еще никто не поправил. Ничего хорошего о городе, который им положено было защищать, они не говорили.

— Как странно, — вяло удивилась Мария, бросив на них взгляд. — Пацци стали плохо заботиться о своих владениях. Не похоже на них.

— Ничего удивительного, — Бартоломео закатил глаза. — Вот что бывает с городом, чей хозяин отдает свою армию в услужение папе и вкладывает деньги в его крестовые походы. Вот что бывает, когда он забывает о своем родном доме.

— Раз город почти не охраняется, значит, мы проедем без проблем, — предположила служанка Аннетта, молча слушавшая разговор до этого.

— О, поверьте, город еще как охраняется, — рассмеялся командир наемников. — Франческо не может отказать папе, но Якопо может. Он оставил в гарнизоне столько людей, сколько смог.

— Надо же! — теперь удивление Марии было искренним. — В кои-то веки Якопо овладело здравомыслие.

— Благодаря ему-то он из города носу не кажет в последнее время. Проблема не в нем. Проблема во Вьери.

— Что с Вьери? — снова подползла к козлам Клаудия, потирая сонные глаза. — Он же в Солэ.

— Ну уж дудки. Он вернулся в Эмилию с неделю назад, если не больше, — сказал Бартоломео, положив руку на рукоять своего двуручного меча. — Собрал шайку головорезов и вместе с ними нападает на всех, кого сочтет подозрительным. Нам повезет, если мы избежим столкновения.

— Удивительно, что мы еще не столкнулись, — пробормотала, оглядываясь, Клаудия.

Закон подлости мог бы сработать с ними, лишить их удачи, но не сработал почему-то. Под палящим полуденным солнцем они покинули земли Пацци, не встретившись с Вьери и его головорезами, и выехали дальше, в Сольдино, последнюю провинцию, отделявшую их от Лагойи. Сольдино они также проехали без происшествий. К вечеру Мария с детьми и сопровождающие их наемники въехали в Лагойю.

И почему-то именно сейчас все начало ощущаться странным. Теплые солнечные лучи пропали, скрытые тяжелыми грозовыми облаками. Ухоженные засеянные поля и сочные зеленые луга Сольдино, богатой и преуспевающей провинции, сменились измученной землей Лагойи, сплошь захваченной дикими травами и не имевшей ни намека на иную, благородную растительность. Деревья с подгнившей листвой росли сгорбившись, словно некое горе сломило их волю и стремление к небесам. Копыта коней увязали в болотистой почве, словно раскисшей после долгих дождей.

— Здесь так… мрачно, — прошептал Петруччо. — Как будто солнце никогда не касается этих мест.

— Не говори так, — одернула его сестра. — Это родина нашей мамы. Она не может быть такой ужасной.

— О, дети мои, — Мария, услышав их, вздохнула с непередаваемой печалью. — Боюсь, вас ждет разочарование. Прекрасные в Лагойе лишь озера. О людях, живущих рядом с ними, я такого сказать не могу.

Напуганные ее словами, дети снова затихли. А унылый пейзаж продолжал тянуться и становился все более пугающим. Они проехали несколько деревень одна хуже другой. То запертые наглухо дома, из которых ни звука не доносилось, то заброшенные или разграбленные.

— Не нравится это мне, — пробормотал Бартоломео, осматриваясь в очередной деревеньке. — Все попрятались, как моллюски. Что за чертовщина тут происходит?

— Я не знаю, но так не должно быть, — ответила Мария. — В этих деревнях всегда было много людей. Они жили суровой жизнью и боролись с обстоятельствами, но ни от чего не прятались. Что-то случилось, что-то очень плохое.

— Ты знаешь что-нибудь об этом?

— Ничего. Я писала брату, но, отвечая мне, он не упоминал ничего подобного.

— Значит, он тебя обманул.

Впереди, наконец, замаячил сам Сан-Лаго. Серый город, ощетинившийся темными от влаги и времени камнями и решетками, он угрюмо нависал над окружавшим его озером. Озеро, имевшее то же название, что и город, построенный на холме в его центре, измельчало с годами и больше напоминало гигантскую лужу. Холодный промозглый ветер тревожил водную гладь, покачивал торчащие илистые коряги, сушил мох на неровных валунах гранита. Таким был Сан-Лаго, и подобраться к его открытым воротам можно было лишь по окружавшей его воде.

Понимая, что им больше ничего не остается, Мария направила лошадей вперед. Телега, подобно лодке, въехала в воду. Наемники следовали за ней с осторожностью – было бы некстати, поранься лошади об острый камень или споткнись кто-то об корягу, спрятавшиеся в густом, закрывавшем землю иле.

— Мы как будто переплываем океан, — прошептал Петруччо, осмотревшись.

Клаудия ничего не сказала. Она думала о словах Бартоломео, решившего, что семья Моцци обманула их, и о кинжале из комнаты Эцио, который украла перед уходом и спрятала в правом сапоге. Она успела забыть о нем за эти долгие часы путешествия, но лишь сейчас, двинув затекшей ногой, почувствовала его ножны. Это был хороший кинжал. Маленький, но очень острый, он вполне мог ей пригодиться.

Девушка постаралась вытащить его как можно незаметнее для других. Это удалось ей не сразу, но удалось. Клаудия засунула его за пояс и накрыла сверху шалью, надеясь, что он не выступает через ткань. Почему-то это внушило ей чувство безопасности, хоть и слабое. Она смотрела на приближающиеся ворота и пыталась не представлять, что же их ждет за ними.

Мария с детьми и их сопровождающие преодолели ворота и оказались в городе. И то, что открылось их взгляду, заставило их напрячься еще сильнее. Сан-Лаго был пугающе пустынен. Людей они почти не встречали, а если и встречали, то ненадолго. Стоило горожанам заметить их, как они прятались по дворам и домам, захлопывали калитки садиков, двери и оконные ставни. Люди словно знали, кто они и зачем приехали, и не были от этого в восторге. Все вокруг было пропитано тревогой и страхом.

— Вот и все, — сказала Мария, въехав во двор замка Моцци, находившегося на другом конце города, и остановив телегу. — Мы приехали. Вылезайте.

Дети и слуги повиновались. Они, разминая затекшие конечности, выбрались из телеги и, пошатываясь, последовали за матерью к главному входу. С ними шел и Бартоломео, оставивший своих людей охранять вещи в телеге. Мария подвела их к большим дверям темного замка и трижды громко постучала в них специальным железным кольцом. Подождав немного, она постучала еще и еще, и стучала до тех пор, пока им наконец не открыли.

— Эм-м, — это был юный лакей, должно быть, сын кого-то из местных, взятый на службу по знакомству. — Кто вы? И по какому делу?

— Меня зовут Мария Аудиторе, а это мои дети, — Мария сказала это с присущими ей грацией и спокойствием, которое всегда производило на людей неизгладимое впечатление. — Я приехала к своему брату, кондотьеру Моцци, по личному делу.

Лакей вытаращился на нее с таким удивлением и даже испугом, словно увидел привидение. Он не сразу смог собраться, а как смог — со всех ног поспешил докладывать.

— Чего это он, — удивился Бартоломео. — Так сильно удивляться посетителям… Словно нас здесь совсем не ждут.

— Даже если и так, нас примут и выслушают, — ответила Мария так невозмутимо, что это успокоило наблюдавшую за ней Клаудию.

И, словно подтверждая ее слова, двери открылись полностью, пропуская их внутрь. Лакей, что открыл им, продолжал выглядеть напуганным, но сейчас он хотя бы не смотрел на гостей как на привидения. Он вел процессию из посетителей по коридору, задуманному как парадный, освещая им путь свечой в маленьком подсвечнике. Пламя свечи нещадно чадило и пускало едкий дым, почти не давая света.

— Матушка, здесь так жутко, — прошептала Клаудия, подобравшись к матери поближе и взяв ее за руку. — Ты правда здесь жила?

— Да, дорогая, — Мария грустно улыбнулась. — Я знаю, здесь неуютно. Но, как и у всех старых замков, у этого есть свое очарование.

— И в чем же оно заключается?

— В долгой истории этого места и секретах, что оно успело накопить.

Они не успели поговорить о чем-то еще. Лакей подвел их к еще одним дверям и толкнул их, после чего указал на соседнее помещение ладонью.

— Проходите. Господин вас ждет.

Мария и ее спутники сделали шаг внутрь и попали в большой и некогда красивый зал, бывший, как помнила женщина, парадной столовой. Она была облицована розовым и серым гранитом, потемневшим спустя годы и оттого казавшимся грязным и неаккуратным. Когда-то это помещение было хорошо и красиво обставлено и богато украшено картинами модных художников, статуями знаменитых скульпторов и гобеленами лучших мастеров.

Но сейчас Мария не увидела ничего из этого. Рамы пустели, петли для гобеленов в стенах было не разглядеть при плохом освещении. Места, отведенные под статуи, были заняты сложенными друг на друга лавками и столами, за которыми никогда пировали хозяева дома и их гости. Ничего, что напоминало бы о статусе владеющих замком людей, в этом зале не было. Даже двери — та, через которую вошли гости, и еще одна напротив, — некогда отличавшиеся прекрасной резьбой и крепкими замками, держались на честном слове. Все здесь вопило о бедственном положении хозяев дома.

Лишь два кресла, предназначавшиеся хозяину и хозяйке дома, стояли на другом конце зала, у большого камина. Они были повернуты спинками к двери, так, чтобы входящие не видели сидящих. Видимо, в одном из них и сидел брат, решила Мария. Она глубоко вздохнула и, понадеявшись, что это шумное проявление тревоги не разнесется под высокими сводами каменного зала, выдавая ее, направилась к нему. Все остальные, пребывая в крайней степени напряжения, следовали за ней на расстоянии пары шагов.

— Дорогой мой брат Горацио, — сказала Мария, подойдя так близко к креслам, что смогла разглядеть над спинками две мужские черноволосые макушки. — Я рада вернуться домой.

Одна из макушек зашевелилась — ее обладатель поднялся на ноги и повернулся к Марии. Это и вправду оказался ее младший брат, Горацио, унаследовавший земли и титул отца после его смерти. Нынешний кондотьер Лагойи был очень похож на свою сестру. Такой же крючковатый нос и густые каштановые волосы, даже морщины, подобно кругам в стволе дерева, отмечали его возраст в тех же местах его лица, что и у Марии. Он, немного бледный, широко улыбнулся и распростер руки, приглашая сестру обняться. Мария поспешила принять его приглашение.

— А уж как я рад, сестренка, — сказал Горацио, обнимая Марию. — Ты не представляешь, как я был удивлен, получив твое письмо. Мы не виделись с самой твоей свадьбы, и вот, нежданно-негаданно, ты приезжаешь в гости. Ах, как жаль, что отец не дожил до возможности увидеться с тобой и внуками…

Они отстранились друг от друга. Прежде, чем вернуть внимание брату, Мария бросила мимолетный взгляд на макушку второго мужчины, все еще сидящего в кресле, и нахмурилась. Что-то знакомое было в этой голове с черными, как смоль, волосами и темно-синем, как чернила, берете накребень. Прежде, чем она сумела озвучить свое подозрение, незнакомец поднялся с кресла и повернулся. Угли, тлевшие в камине, осыпались, и желтые тени остатков огня осветили его лицо.

— Я рад нашей встрече, мадонна Аудиторе, — улыбнулся Марии кривой улыбкой Вьери Пацц. — Надеюсь, вы по достоинству оценили нашу заботу во время путешествия.

— Боюсь, не понимаю, о чем ты, Вьери, — холодно ответила Мария.

— О, неужто? — Вьери подошел ближе. — Разве препятствовал вам кто-то по пути сюда? Нет, никто. Я взял на себя смелость избавить вас от угрозы нападения безработных головорезов…

— Приняв их в свою шайку, как я слышала, — Мария поджала губы, стараясь не выдать клокотавшей в ней ярости. — Но это твое дело, которое нас не касается.

— Ценю вашу мудрость, мадонна. Могу ли я полюбопытствовать о причине вашего прибытия сюда?

— Боюсь, не можешь. Это уже не твое дело, а мое и моего брата, хозяина земель, на которых ты находишься. Надеюсь, ты поспешишь оставить нас и вернуться к своей более занятной жизни.

Эти слова заставили Горацио побледнеть и нервно оглянуться на Вьери, что не укрылось от глаз Марии. Дурные предчувствия усилились.

— Горацио, — сказала она, — что ты сделал?

Горацио не ответил, лишь отвел взгляд и сделал шаг назад, чуть не споткнувшись о кресло. Вместо него заговорил Вьери.

— Ваш брат всего лишь разорил семейное предприятие и в попытке сохранить целостность своей земли продал ее нам, — он нагло улыбался, видя, как мрачнеет лицо осознающей степень совершенного Горацио предательства Марии. — И, что более важно, он присягнул нам на верность и с радостью сообщил о вашем скором прибытии. Потому все свои дела вам придется вести со мной, мадонна Аудиторе.

Смотря на брата, некогда уверенного, острого на язык и мысль и даже смелого, Мария не могла до конца поверить в услышанное. Чтобы Горацио, всю жизнь мечтавший вернуть семье утерянную славу, разорился и продался Пацци, коих ненавидел больше всего? Это казалось невозможным. Но человек, стоящий сейчас перед ней, имел лишь внешность Горацио, которого она помнила, знала и любила. Личность же его нынешняя не имела с прошлой, такой знакомой, ничего общего. Этот мужчина, сгорбившийся, нервно теребящий край своего потрепанного платья и стыдливо уклоняющийся от ее взора, был сломлен и не вызывал ничего, кроме жалости.

Вьери, этот ухмыляющийся юнец, чуть не лопался от гордости. Всматриваясь в его кривящееся от наслаждения имеющейся у него над кем-то властью лицо, Мария видела, какой он на самом-то деле слабый и несчастный. Только такого человека могло обрадовать чужое отчаяние и горе. Только такой человек, лишенный принципов и чести, наслаждался обманом и считал допустимой подлость. Вьери был совсем еще юным, но его душа, настрадавшаяся от отеческой жестокости и равнодушия, огрубела и зачерствела, делая для него невозможным сопротивление искушениям и грехопадению.

Но, каким бы он ни был, сейчас Вьери был в лучшем положении, чем Мария и ее спутники. Он определенно где-то прятал своих наемников, которым заплатил достаточно много ради верности, пусть и временной. Даже если Мария и дети смогут скрыться, ничто не гарантирует их безопасности в любом другом месте — у Вьери и его семьи повсюду тоже есть информаторы, способные выдать их преследователям. Но ускользнуть им было необходимо. Оставалось лишь понять как.

— Что же, в таком случае нам незачем здесь более задерживаться, — сказала Мария. — Я полагала, что еду в гости к брату, готового принять меня как члена своей семьи, но никак не ожидала встретить здесь тебя, Вьери. Мы уезжаем.

Мария развернулась и пошла была к дверям, у которых замерли в мрачном ожидании дети и Бартоломео. Но, как она и боялась, отпускать их в планы Вьери не входило.

— Боюсь, мадонна, обратный путь вам придется отложить, — он быстро догнал ее и схватил за локоть. — Именем Пацци я задерживаю вас как нарушительницу установленных мной на своей земле законов. Ваших подельников я также задерживаю. Воины, — позвал он, — заприте этих людей в свободных комнатах и держите там до тех пор, пока мы не соберемся в путь.

Из соседнего коридора, закрытого от взора второй дверью, вышли вызванные Вьери наемники. Числом они превосходили наемников Бартоломео и были лучше вооружены. Им не составило никакого труда выполнить данный им приказ.

Пленников заперли в разных местах. Бартоломео, ругающегося и сопротивляющегося, несколько дюжих наемников с трудом завели в какую-то из комнат первого этажа. Марию, Петруччо и служанок увели на второй этаж и заперли в двух комнатах в разных коридорах замка — в одной женщин, в другой мальчика.

Клаудию собирались запереть с братом. По крайней мере, так подумала Мария, когда их еще уводили из общей залы, но ее надежды на то, что Клаудия позаботится о Петруччо, рухнули пеплом. Краем уха услышала она приказ Вьери оставить Клаудию, и тут же двери захлопнулись за ними, пленниками, и наемниками, тянущих их за собой вопреки всем попыткам сопротивляться, отрезая их друг от друга. И так почти что все члены семьи Аудиторе, их слуги и верный союзник остались размышлять о том, как бы им снова воссоединиться.

Клаудии же было не до этого какое-то время. Крепко удерживаемая высоким и сильным наемником на месте, она наблюдала за Вьери так, как наблюдает загнанная в угол хищником дичь, еще способная оказать сопротивление, но не желающая дать ему это понять. Вьери, что совершенно неудивительно, не видел никакой опасности в ее взгляде и напряженной позе. Он подошел ближе и тепло улыбнулся, удивив этим Клаудию.

— Ну что это за обращение с дамой, — шутливо пожурил он наемника. — Отпустите бедняжку, не пугайте ее.

— На вашем месте я бы не стал, — пробормотал наемник, чувствовавший силу рук выжидающей девушки.

Вьери не обратил внимания на его слова, лишь сделал знак повиноваться. Наемник разжал руки, отпуская Клаудию, и она отступила в сторону. Делая вид, что замерзла, она укуталась в шаль и сжала ладонью рукоять кинжала. Вот и настала пора его использовать, подумала она. Сейчас она не видела иного выхода, кроме как убить Вьери или хотя бы ранить его, любым способом лишить его права приказывать наемникам и позволить тем самым их семье сбежать. Потому она ждала правильного момента.

— Уж прости, Клаудия, что тебе пришлось иметь дело с неотесанным сбродом, — сказал ей Вьери, делая еще шаг в ее сторону. — Эти наемники — такие мужланы в том, что касается обращения с девушками твоего положения. Должно быть, растеряли свои манеры на ратном поле.

От Клаудии не укрылось, как побагровело от ярости лицо наемника, что отпустил ее мгновение назад, и это подало ей идею.

— Они мужланы не больше твоего, Вьери, — возразила она. — Они занимаются этим только потому что ты им платишь. Что же подтолкнуло к столь гнусному преступлению тебя, Вьери? Как ты посмел сотворить подобное?

Теперь разозлился уже Вьери. Но Клаудия его не боялась. Она знала, что может дать ему отпор, раз уж мечником Вьери все еще был посредственным, да и умом особым не отличался.

Больше всего ее волновал наемник, командир служащего Вьери отряда, должно быть. Сможет ли она убедить его отказаться служить Вьери и перейти на ее сторону, даром, что ей нечем ему заплатить? Сможет ли она напомнить ему о гордости и чести воина, не терпящей такого мерзкого обращения, какое наверняка он получал от Пацци?

Наемник помалкивал, наблюдая, и Клаудия вернула свое внимание Вьери. Юноша с трудом сдерживался, не решаясь ее ударить, но очень того желая. Должно быть, они нужны не самому Вьери, и даже не его семье. Кто-то более влиятельный отправил юного Пацци захватить Марию и ее детей, даже денег на это дал — Пацци и в лучшие времена не выкупали чужие земли, предпочитая завоевывать их чужими руками.

Это понимание все усложнило. Было бы неплохо узнать, кто организовал это предательство, подумала Клаудия, только вот как? Вьери уже в бешенстве, и одному Триединому известно, насколько хватит его выдержки.

— Ты так же остра на язык, как и твои братья, — Вьери с большим трудом подавил приступ гнева и даже улыбнулся. — В этом есть что-то привлекательное, врать не буду. Поэтому я не буду наказывать тебя… пока что.

Теперь испытанию подверглась уже выдержка Клаудии. Она хотела бы от всей души пнуть Вьери ногой по месту, где полагалось находиться его достоинству, или отвесить ему звонкую полновесную пощечину. Все, что угодно, лишь бы дать ему знать — с ней нельзя так обращаться. Но пока что у нее не было такого права. Ее семья в его руках. Она не имеет права подвергать их лишнему риску.

— Зачем же я тогда нужна тебе здесь?

Вьери ответил не сразу. Он указал ей на кресла у камина, возле которого серой тенью замер молчащий Горацио Моцци. Дядя не смотрел на нее, лишь стоял, опустив глаза к полу. Он был так незаметен и сер, что Клаудия совершенно не удивилась тому, что не замечала его столько времени. Было очевидно, что на его помощь можно не рассчитывать. Вот Клаудия и прошла мимо него и села в кресло, что было ближе к окну. Вьери, даже не задумавшийся о том, что его «пленница» может попытаться сбежать, сел в кресло напротив.

— Я хочу попробовать договориться с тобой, — сказал он. — Твоя матушка, уж прости за откровенность, женщина старых правил. Это, конечно, не плохо само по себе, но вот то, что у нее, как и у всей твоей семьи, есть предубеждения насчет моей, очень удручает.

— Не сочти за грубость, Вьери, но эти предубеждения возникли не без причины, — не удержалась-таки Клаудия. — Кроме того, и Пацци много кого не жалуют. Не потому ли ты сам еще недавно задирал моего брата?

Клаудия понимала, что ее слова могут ухудшить ситуацию, но было бы странным, проглоти она эти слова без всяких возражений. Словно подтверждая ее мысль, Вьери криво улыбнулся, очевидно ожидавший чего-то подобного.

— Это… дело прошлых дней, Клаудия, — он выпрямился и неестественно замер. — Сейчас все иначе.

— Возможно. Так о чем же ты хотел попробовать договориться?

— О нашем браке.

Сквозняк задул свечи на подвесных люстрах и в канделябрах. Потянуло едким дымом и могильным холодом, и Клаудия поежилась от дурных предчувствий, принесенных этим холодным сквозняком. Казалось, это из недр ее души вырвался молчаливый протест против этой идеи.

Она, не зная, что и сказать, раздумывала. Все это казалось логичным и могло оказаться в равной степени как ловушкой, так и настоящим приказом, отданным Вьери кем-то вышестоящим. Но в то же время это все было чересчур. Настолько, что даже привыкший повиноваться Вьери должен был взбунтоваться и поступить по-своему. Эта смесь дипломатичности и покладистости была совершенно несвойственна ему, что пугало не меньше нахождения у него в плену.

— Я понимаю, как это звучит, — вдруг сказал Вьери совершенно другим голосом. Он как-то сник на мгновение, отвел взгляд в сторону, спрятав его за длинной сальной челкой. — И понимаю, как бессмысленно все это выглядит. Но таково предложение моих покровителей. Если мы с тобой поженимся, и ты будешь хорошей, верной и послушной женой, они устроят все так, что твоего отца освободят и даже оставят в живых. Твоя мать и брат вернутся домой. Все будут жить как прежде. Просто твой отец больше не будет дожем. Никогда. Должность в обмен на собственную жизнь и жизнь целой семьи, на твой брак с кем-то при деньгах и власти… Неплохая сделка, не находишь?

— Столько выгоды для нас и для твоей семьи и покровителей, но что получишь ты? — спросила Клаудия, пытаясь выгадать времени на лихорадочные размышления. — В твоих словах о тебе самом ничего. Почему же ты сам согласен на это?

— Потому что это моя единственная возможность стать свободным и самостоятельным, — Вьери поднял на нее глаза, и, заглянув в них, Клаудия увидела, что он говорит правду. — Им нужно, чтобы мы поженились, чтобы сохранить хоть что-то из состояния твоей семьи. И многое из этого отдадут мне. Деньги, украшения, оружие. Даже дома на меня перепишут. Я смогу начать свое дело. И… даже позволю твоим братьям помогать мне.

У Клаудии, уставшей и взволнованной настолько, что она не находила в себе сил поверить в услышанное, вырвался вздох возмущения.

— Как можно произносить столь бессовестную ложь с таким невинным видом, Вьери! — воскликнула она. — Ты, твоя семья, вы все ненавидите нас! Всегда ненавидели! И сейчас ты пытаешься убедить меня в том, что готов жениться на мне… Как у тебя смелости хватает…

— Не смей так со мной разговаривать! — взорвался Вьери. — Я был честен с тобой, надеялся, что хоть ты поймешь, как тяжело мне приходится, и согласишься на эту сделку! Ведь так мы могли бы все исправить, и никто бы не пострадал! Но, должно быть, я ошибся, и ты отравлена предубеждениями так же сильно, чем вся твоя семья. Эй, верзила, — обратился он с горечью в голосе к наемнику, — уведи ее в темницу и держи там.

— Ей там не место. Мало того, что там бегают крысы мне по колено, так еще вода вокруг, — возразил наемник. — Пусть посидит с остальными и подумает о своих словах. Глядишь, родня ее переубедит…

— Она будет сидеть там, где я сказал, — Вьери, взбесившийся этим возражением еще сильнее, подскочил с кресла и в несколько шагов пересек разделявшее их с наемником расстояние. — В темнице! Пусть хоть утонет там, хоть крысами будет съедена, мне все равно!

— Но ее отец не выполнит требования, если она умрет или пострадает, — впервые за последнее время подал голос Горацио. — Пусть этот человек и правда отведет ее в комнаты…

— Заткнись, Горацио, — рявкнул Вьери, и Горацио, удивив Клаудию, и вправду умолк и отступил. — Вы все здесь верно сговорились против меня! Предатели! Ублюдки! Один другого хуже! Вон с глаз моих, чтоб я вас не видел до самого отъезда!

И, даже не посмотрев на Клаудию, Вьери покинул залу так стремительно, что растерявшаяся девушка даже не успела вытащить из ножен кинжал и что-нибудь ему сделать. Использовать же его против громилы-наемника она не решилась. Наемник сжал ее предплечье и вытащил из залы в коридор.

— Не надо ее в темницу, — сказал ему тихонько Горацио, шедший следом. — Отведите ее к брату…

— Чтобы этот щенок меня жалования лишил? Ну уж дудки, — ответил наемник.

— Не лишит, не бойтесь, — Горацио подмигнул удивленно обернувшейся на него Клаудии. — Скажите, мол, я вам ключей от них не дал, а вы де не решились его собственность портить. Покричит и забудет, благо отходчивый…

— Дядя, — вмешалась в разговор Клаудия, не дав остановившемуся от удивления наемнику что-то еще сказать, — почему вы позволяете ему так с собой обращаться? Почему предали мою матушку?

Горацио вздохнул и опустил глаза.

— Это долгая история, дорогая. Успею ли я ее рассказать, не знаю, право, но вот, что я тебе скажу, — он огляделся и, убедившись, что кроме них троих в коридоре никого больше нет, наклонился к ее уху и зашептал. — Ты сможешь найти дорогу к близким, если услышишь, как ходит ветер по замку.

Он отстранился и позволил наемнику потащить отпирающуюся Клаудию дальше по коридору. Клаудия то и дело оборачивалась, но все никак не могла увидеть в Горацио своего родственника. Видела лишь сгорбившегося под тяжестью душевного груза мужчину, неспособного посмотреть в ее сторону.

К счастью, наемник повел ее не в темницу, а на второй этаж. Поднимаясь, он почти что проволок ее по всем ступенькам, отчего Клаудия набила себе множество шишек и синяков и чуть не вывихнула лодыжку. Девушка едва не разжала руки и не выронила свой кинжал. Она даже не успела запомнить путь, которым они шли по второму этажу — наемник шустро подтащил ее к какой-то двери, отпер ее ключом и, втолкнув девушку внутрь с такой силой, что та упала, запер дверь.

— Клаудия! — подбежал Петруччо к сестре. Он помог ей подняться. — Как ты?

— Ничего страшного, братишка, — поспешила утешить его Клаудия. — Но нам с тобой нужно выбраться отсюда и найти маму с остальными. Нужно скорее бежать отсюда, пока Вьери не вывез нас к своим союзникам…

— Как же мы сделаем это? — Петруччо с большим трудом удерживался от слез. — Нас крепко заперли, на окнах решетки… Отсюда не сбежать.

Клаудия осмотрелась.

Комната, куда ее втолкнул наемник, была такой же бедно обставленной, как и общая зала. Это, наверное, была женская спальня, решила Клаудия, увидев остатки деревянной кровати с обломанными балками для балдахина, покосившийся туалетный столик с разбитым зеркалом и старый комод. Теперь же это был склад всяких ненужных вещей — старой мебели, украшений вроде статуй в виде воина в доспехах, щитов и гербов, как попало развешенных на стенах. И в комнате этой было холодно, холоднее чем на улице. Поежившись, Клаудия вспомнила слова матери и дяди и вдруг догадалась.

— Нет, все же можно, — воскликнула она, подбежав к стенам и начав их ощупывать. — Как-то Леонардо рассказывал нам с Эцио про сеть катакомб под Солэ, и про то, как многие аристократы делали ходы и тайники в своих дворцах и замках. Матушка говорила, что у этого замка много секретов, а дядя сказал, что мы сможем выбраться, если услышим, как по замку гуляет ветер. Должно быть, они имели в виду именно это! Нам нужно найти какой-нибудь тайный ход и таким образом добраться до остальных!

— И что нужно делать? — ожил мальчик, получивший хоть какую-то надежду.

— Ищи, Петруччо. Это может быть все, что угодно. Щель, через которую проникает воздух. Механизм, замаскированный под вещь в комнате. Скажи, если хоть что-нибудь найдешь.

Так они принялись прочесывать всю комнату. Заглядывали под жалкие остатки мебели, ощупывали каждый доступный им миллиметр стен и каждое украшение, до которого могли дотянуться. На это у юных Аудиторе ушла пара часов. К моменту, как они осмотрели большую часть комнаты, их надежда потихоньку начала испаряться. Но именно в этот миг Петруччо, прислонившись ухом к полу, позвал сестру:

— Клаудия! Сюда! Мне кажется, тут что-то есть!

Девушка поспешила подбежать к нему и, наклонившись, прислушаться. Почему-то ей показалось, что в щели между двумя тяжелыми, на вид неподвижными плитами проникает холодный, почти что мертвецкий холод. Тщательно ощупав ближайшие плиты, Клаудия поняла: одна из них ощущается легче и тоньше других, она словно проседала под руками, но отказывалась опускаться до конца. Ее явно поддерживало что-то, мешая проникнуть вниз.

— Ты умница, — похвалила она брата. — Скорее всего, тут и правда что-то есть. Давай попытаемся осмотреть ближайшие вещи еще раз. Вдруг сможем задействовать какой-нибудь старый механизм, и этот ход — надеюсь, что тут ход, — откроется.

Они начали с начала, проверяя плиты, стены и украшения одно за другим. Но спустя час попыток ни одна из тех вещей, до которой они могли бы достать, им не помогла.

— Пора уже смириться, Клаудия, — вздохнул Петруччо, устало облокачиваясь на руку железного рыцаря, стоявшего неподалеку от заинтересовавшей их плиты. — Я ошибся. Нет там никакого хода. Мы тратим силы зря.

— Ну уж нет, дорогой, — отрезала Клаудия. — Я не сдамся, пока мы не выберемся отсюда.

Петруччо, понимая, что упрямая сестра и правда не сдастся, застонал и окончательно повис на рыцаре. Под весом его тела рука металлической фигуры из доспехов словно хрустнула и просела под мальчиком. Петруччо было отскочил, едва удержавшись от испуганного возгласа, но задрожавший под ногами пол и восторженный вздох сестры все-таки заставили его вскрикнуть.

— Получилось! Петруччо, получилось! — позволяя плите, которую они ощупывали битый час, и соседней с ней опускаться вниз, на верхушку некой каменной лестницы, Клаудия бросилась к брату и наградила его объятием. — Ты нашел ход!

— Но кто знает, куда он нас приведет, — сказал мальчик, с опаской косясь на появившуюся лестницу. — Вдруг в катакомбы, где крысы. Или вообще в двор, где сплошь и рядом стража.

— Неважно, — отмахнулась его сестра. — Самое главное — мы будем свободны и сможем добраться до остальных. Нужно уходить.

Она хотела уже начать спускаться, но, бросив взгляд на дверь, подумала: лучше сделать маленькую ловушку для тех, кому вдруг вздумается зайти их проведать. Не без помощи брата она натаскала старых тканей и мешков на кровать, придала им форму двух спящих тел. Оба она накрыла остатками какой-то шторы и собственной шалью, чтобы еще больше запутать возможных посетителей. Наконец, убедившись, что сделали все возможное, чтобы хоть как-то сбить вражеских наемников со следа, Клаудия и Петруччо вернулись к ходу. Клаудия поставила ногу на ступеньку и оглянулась на брата, но тот заартачился:

— Там очень темно.

— Ничего. Возьмем это.

Клаудия сбегала к двери, сняла с подставки на стене единственный источник света в комнате — маленький, едва горящий факел. Подпитав его бумагой и старыми тряпками, чудом нашедшимися где-то в углу, Клаудия сунула за свой крепкий кожаный поясок на талии ножны с кинжалом и взяла в освободившуюся руку ладошку брата. Так, стараясь не показывать ему своего страха, Клаудия ввела Петруччо в пугающую темноту.

Они спускались совсем недолго — почти столько же, сколько поднималась Клаудия перед тем, как попасть в одну с братом комнату. Лестница уперлась в маленький закуток, с трех сторон огражденный стеной.

— И что теперь? — с трудом сдерживаясь, спросил дрожащим голосом Петруччо.

— Тише, тише, — шикнула на него сестра. — Я пытаюсь услышать, одни ли мы тут.

Девушка старательно ощупывала камни в стене и вскоре нашла впадину, в которую легко вошли три ее пальца. Двинув ими влево, она заставила тоненькую плитку, имитировавшую камень, спрятаться в настоящий камень, и открыла тем самым маленькое окошко. К счастью, оно оказалось примерно на уровне ее глаз, и Клаудия смогла осмотреться.

— Отлично! Мы в коридоре первого этажа, по которому нас уводили. Сейчас, найду выход!

Всучив брату импровизированный факел, Клаудия принялась интенсивнее ощупывать стену перед ней. Она вскоре убедилась, что больше никаких спусковых камней для механизмов в ней нет, и принялась за оставшиеся стены. Удача ей снова улыбнулась, и уже куда быстрее — в стене слева, почти у самого угла, она нащупала и вдавила один из каменных кирпичей. Стена перед ней тихо щелкнула, и Клаудия поспешила надавить на нее плечом. Левый край стены повернулся и остановился на половине, открыв проход в коридор. Девушка с тихим возгласом упала.

— Скорее, скорее, — прошептал Петруччо.

Он бросил и затоптал факел, помог сестре подняться. Вместе дети выскочили в коридор и поспешили вернуть стену и окошко в ней на место.

— Какое хитроумное устройство, — восхищенно сказал мальчик. — Как будто ничего и не было!

— Позже нахваливать будешь. Пойдем. Разыщем наемника для начала.

Дети направились вперед по длинному коридору, ступая так тихо, как могли. На ближайшем перекрестке им послышались шаги. Клаудия быстро сориентировалась и втащила брата в углубление в стене, где прежде стоял, должно быть, какой-нибудь железный рыцарь, собрат того, что помог им сбежать. Слух их не обманул — по соседнему коридору действительно шли наемники Вьери.

— Ну и дело, — сказал один из них. — Нужно больше денег просить.

— Верно говоришь. Один тот мужик чего стоит. Его не то, что убить — удерживать тяжко. Едва затащили его в комнату.

— Говорю тебе, он скоро двери в щепки разнесет. Даже отсюда слышно, как он ломится.

— Коли мальчишка прикажет — я в драку с этим не полезу за такие гроши. У него шея бычья и глаза бешеные.

— Так и скажем командиру. Он таких видел, принуждать нас не будет.

Голоса отдалились и утихли, и Клаудия выглянула осмотреться. Наемники ушли куда-то направо, должно быть, там есть еще какой-то выход. Раз пришли они слева, значит, и их наемник заперт где-то там. Поняв это, Клаудия потащила брата за собой.

Наемники Вьери оказались правы. Сил Бартоломео, долбившемуся в крепкую, но маленькую деревянную дверцу, было не занимать. Более того, его словарный запас оказался гораздо более обширным, чем Клаудии показалось в первые минуты знакомства.

— Я вас на пики насажу, да так, что из горла полезет, — удар и грохот. — А потом сниму и утоплю в кипящем масле, как чертей адовых, — еще один мощный удар. — Гниды парнокопытные, кастрирую, чтоб меринами стали, — теперь двери прилетело, судя по всему, ногой. — Бабы на смех поднимут, мужи брезговать будут. Да я вас…

— Мессер наемник, мессер наемник, — едва встряла в паузу, понадобившуюся Бартоломео чтобы перевести дух, Клаудия. — Мы здесь, мы вышли.

— Девочка? — недоверчиво спросил Бартоломео. — Ты что ли?

— Я, мессер, и брат со мной.

— Чужаков, стало быть, поблизости нет?

— Нет, только мы, мессер. — Клаудия присела на колени так, чтобы замочная скважина оказалась на уровне ее лица, и вытащила свой маленький клинок. — Не бейтесь в дверь, я попробую ее открыть. Лучше покрушите что-нибудь еще, чтобы нас не услышали или не решили, что вы куда-то делись. И покричите тоже.

— Хорошая мысль, девочка. Только брату скажи, пусть уши закроет.

Бартоломео затих на миг, должно быть, ища новую мишень для своих кулаков. Стоило ему эту мишень обнаружить и обрушиться на нее, и Клаудия принялась ковырять замок. Когда-то Федерико пытался научить ее взламывать замки и механизмы небольшими клинками и даже шпильками для волос, и сейчас Клаудия как никогда жалела, что оказалась безалаберной ученицей. У нее ничего не получалось до тех пор, пока она не заметила покрытые ржавчиной края замка. Болты, прижимавшие их к дереву, держались на честном слове, и Клаудия поспешила выкрутить все, что были на ее стороне.

— Мессер наемник, — снова позвала она Бартоломео в одну из его передышек. — Я ослабила замок. Если вы чем-нибудь замотаете свои кулаки и ударите прямо по нему, он наверняка выскочит, и дверь откроется.

— Молодец, девочка. Сейчас я его чем-нибудь выбью, — пошумев чем-то в комнате, Бартоломео отошел куда-то на несколько шагов и велел им. — Отходите прочь. Отошли?

— Отошли, мессер.

Вместо ожидаемого крика или сильного удара Бартоломео одним сильным, но точным ударом выбил замок. Старая ржавая рухлядь вылетела из двери, прогнившей наполовину, и с грохотом ударилась о противоположную стену. Дверь открылась, и Бартоломео вышел.

— Как славно, — сказал он, по очереди крепко обняв радостно бросившихся к нему детей. — Без вас я вряд ли бы выбрался. Пойдемте вашу матушку вызволять. Где она и слуги? Знаете?

— Нет, к сожалению.

— Что же, придется искать.

Именно в этот миг удача их оставила. Не успел наемник и дети, едва за ним поспевавшие, дойти до перекрестка коридоров, как навстречу им выскочили знакомые — главарь наемников Вьери, сопровождаемый бледным Горацио. Должно быть, их привлекли звук выбиваемой двери и голоса.

— Ах вот вы где, — воскликнул Горацио. — Сбежали из комнаты и пытались покинуть замок…

— У нас приказ, — сухо прервал его возможные разглагольствования наемник. — Перевести вас двоих в повозку. Мы снимаемся с места.

— Ну уж нет, — Бартоломео, готовый пробиваться с боем, встал в стойку. — Никто не снимется с этого места, пока эти дети не встретятся с матерью и не покинут этот проклятый замок вместе с ней. Немедленно освободите их и моих людей.

— Твои люди мертвы, — наемник загородил собой Горацио и положил руку на рукоять висевшего на его поясе боевого топора. — Сидели бы вы тут иначе? Они хорошо сражались, и нам жаль было их убивать, но таков был приказ. После мы похороним их как должно. Но вы этого не увидите. Тебя нам придется убить, а детей все равно увезут. Не противься, и, возможно, я смогу сохранить тебе жизнь. Даже предложу Вьери нанять тебя. Пацци много платят.

— Если б ты, дурак, знал, — взревел Бартоломео, — какие ужасные вещи творит эта семья, и сколько крови впитали в себя их деньги, ты бы засунул их им в глотки! Знаешь ли ты, кому служишь на самом деле? Предателям! Заговорщикам! Эти люди десятилетиями разоряли свои города и помогали папе тянуть деньги и кровь из других! Они собираются развязать кровавую войну в стране! Подмять все под себя! И ты соглашаешься с этим и позволяешь им совершать новые преступления против таких, как ты и я! Хоть одно порядочное дело сделай. Дай нам забрать женщин и уйти. Раз ты так доверяешь Вьери, то знаешь, что он ничего тебе не сделает.

На безразличном лице наемника впервые проявились эмоции. Слова Бартоломео явно задели что-то в нем, но Клаудия, набюдавшая за всем со стороны, не понимала, что именно, и как это повлияет на возможность их спасения.

— Не нужно быть таким агрессивным! — Горацио, напуганный возможной дракой в непосредственной близости от себя, побледнел еще сильнее. — Дети увидятся с матерью, обязательно! Я даже постараюсь устроить это перед их отъездом… Но им нужно уехать. Такой приказ. Моя сестра поедет вслед за ними позже.

— Мы никуда не поедем без матушки, — рявкнула Клаудия, сжав рукоять кинжала и выставив лезвие вперед, как ее учили братья.

— Опусти клинок, девочка, — сказал вражеский наемник. — Мы вам не навредим. Просто отвезем вас в другое место.

— Я не опущу, — девушка покачала головой. — Я хоть и вижу по глазам, что вы человек чести, чтущий порядки добросовестных наемников, и мне жаль будет вас ранить, но кинжала не уберу. Вы человек Вьери. Вы хотите нам навредить.

В такие моменты, думала Клаудия, настоящий жестокий или беспринципный человек оставил бы попытки уговорить ее словами и бросился бы на нее, чтобы выбить кинжал из рук и взять в заложницы, обезоружив тем самым Бартоломео. Но, к ее удивлению, вражеский наемник словно поник, расстроился. Видимо, их с Бартоломео слова достигли его совести и сердца. Он убрал руку с рукояти топора.

— Я хотел бы вам помочь, — сказал он. — Но не могу. Ваш друг-наемник понимает, почему. Мне позарез нужны деньги, чтобы моя жена и наш последний ребенок выжили. Если Вьери не заплатит — а он не заплатит, если я вас отпущу, — я не смогу отправить им деньги. Они несколько месяцев не смогут покупать еду, не запасутся дровами на зиму и умрут либо от голода, либо от холода. Я уже отправил им весь аванс и знаю, что эти деньги на исходе. Я ценю справедливость и все в этом роде, но жизни моих близких мне дороже. И пока что только мерзавец Пацци может помочь мне их сохранить.

— Вам не обязательно служить Вьери или кого-то убивать, чтобы ваша семья жила, — вдруг вмешался маленький Петруччо, до этого момента прятавшийся за сестрой. Он вышел вперед и вытащил из-под одежды семейное распятие Аудиторе, которое мать заставила его надеть перед отъездом. — Эта реликвия очень дорогая. Тут золото, камни. Вы можете разобрать их и продать, и денег вам дадут достаточно. Или можете принести в церковь в богатом городе и кормиться при ней сколько нужно.

— Петруччо, ты разве не понимаешь? — возразила Клаудия. — Это фамильное распятие. Все порядочные ювелиры и церковники знают, кому оно принадлежит. Если этот человек продаст его или принесет в церковь, его сочтут вором и казнят. Или того хуже — начнут пытать, пытаясь выведать что-то о нас. Ну уж нет. Если и давать им что-то на продажу, то простые драгоценности. И у нас такие есть.

Наемник, слушавший это, сглотнул. Эта идея явно дала ему надежду.

— И вы правда… думаете, что хотите мне их дать? — спросил он, переводя взгляд с детей на все еще напряженного Бартоломео и следом Горацио.

— Конечно! — воскликнул обрадованный Горацио. — Какая же это хорошая идея! Более того! Я могу употребить в дело последние сокровища Моцци! Они никому неизвестны, и их достаточно, чтобы оплатить все ваши расходы. Это гораздо больше, чем заплатят Пацци.

— Думаю, если вы отведете нас к моей матери и поможете ускользнуть от Вьерри, она добавит часть наших украшений и денег, — сказала Клаудия.

— Вы им только наши деньги не отдавайте, — проворчал Бартоломео. — Мне их еще семьям погибших выплачивать, знаете ли.

— Конечно нет, мессер, — возмутилась девушка. — Матушка не позволит такому случиться, — она повернулась к вражескому наемнику. — Что же вы решили? Не медлите! Вьерри может хватиться нас в любую минуту.

Наемник колебался. Он явно понимал, что рискует нажить себе могущественного врага в лице Папы Ромуланского и семьи Пацци, которой тот покровительствовал, но так же видел перспективы в сотрудничестве с семьей текущего дожа. Неизвестно, была ли то совесть или же обоснованная алчность и желание избавиться от гнета самодовольного, грубого юнца, обещавшего крупную сумму в перспективе, в пользу людей, готовых заплатить на месте, но под влиянием этого неизвестного обстоятельства наемник принял решение.

— Так и быть, — сказал он. — Мы ослушаемся Вьери и поможем вам. Более того. Мы откажемся ему служить. В стране достаточно гораздо более беспринципных наемников, чем мы.

Под каменными сводами раздался единодушный вздох облегчения.

— Тогда нам нужен план, — сказал Бартоломео. — Говоришь, детей должны увезти?

— Да, — кивнул наемник. — Перед отъездом Вьери хочет снова поговорить с ними. Я сам отведу детей к нему и прослежу, чтобы он не навредил им. Пока они будут говорить, мессер Моцци отведет тебя к мадонне и слугам. Вместе вы выведете их во двор и спрячете в той же телеге с вещами, в какой они приехали. Когда Вьери выйдет их проводить, мы либо свяжем его и велим слугам развязать через несколько часов, либо вырубим его и велим всем разбежаться по окресностям, а сами дадим деру. Как вы с нами рассчитаетесь — наши дороги разойдутся.

— План хороший, — сказала Клаудия. — Должен сработать.

— Ты уверена, девочка? — Бартоломео нахмурился. — Можем ли мы им доверять?

— Мы должны им доверять, — воскликнул Петруччо. — Иначе в чем смысл сотрудничать с ними?

Такая непосредственная мудрость маленького ребенка почему-то стала окончательным аргументом в пользу наспех придуманного наемникам плана. Проводив взглядом спешащих к лестнице Горацио и Бартоломео, наемник повел детей к зале, где их разлучили.

— Мессер, — осмелилась спросить Клаудия перед тем, как он ввел их внутрь. — Скажите мне ваше имя, чтобы я знала, как просить за вас в молитвах Триединому.

Наемник криво усмехнулся.

— Мое имя не так уж важно, — сказал он. — Но если нам удастся уйти от Вьери невредимыми, я тебе его скажу.

Он открыл дверь и втолкнул детей в залу.

В ней заметно потеплело с последнего раза, когда Клаудия там была. Но несмотря на яркое пламя в единственном камине, холод ощущался весьма явно. Клаудия хотела по привычке поправить шаль и оторопела — теперь шали с нею не было, и ножны, куда она вернула кинжал, на поясе было никак не спрятать. Она попыталась прикрыть их большим рукавом и лишь надеялась, что Вери не будет присматриваться к складкам ее одежд.

— Вот и вы, — Вьери, гревший руки у камина, повернулся в их сторону. — Наконец-то. Где Горацио?

— Пошел проверить сестру и задержать ее, — спокойно ответил наемник. — На случай, если она увидит, как вы увозите детей, из окна.

— Ладно, — закатил глаза Вьери. Ему и в голову не пришло, что наемник может ему солгать. Юноша приложился к фляжке, висевшей у него на поясе, и икнул. — Пошли. Нам пора отправляться. В худшем случае к утру Якопо их примет.

— Как быть с остальными?

— Мадонну Аудиторе держать здесь столько, сколько нужно. Когда мой дед решит, что с ней делать, я приеду и разберусь. Последнего наемника, эту крысу дожа, убить.

Клаудия вздрогнула, поняв, что еще немного, и их поведение будет выглядеть подозрительным. Им нужно дать знать Вьери, что все идет по его плану.

— Зачем ты разделяешь нас, Вьери? — вскрикнула она. — Неужели тебе заплатят лишь за часть пленников?

— Заткнись, глупая девка, — рявкнул Вьери, вышагивая в сторону двери. — Не твое дело. Еще хоть раз спросишь про вещи, тебя не касающиеся, и я велю выпороть тебя как нерадивую служанку! Вы с братом поедете со мной, хотите вы того или нет.

Оскорбление Клаудия пропустила мимо ушей. Наблюдая за Вьери, нетрезвой походкой шевствующим к выходу, она подумала: должно быть, он, разочарованный ее отказом и разрушением своей последней надежды, упивался вином или чем похуже все это время. Это объясняло его халатное отношение к происходящему в замке и равнодушие к перемещениям и делам собственных прислужников и упрощало их задачу. Вьери может просто упиться до беспамятства и остаться в замке, дав тем самым им возможность сбежать.

— Пусть так, — сказала Клаудия. — Но ехать с тобой в таком состоянии безумие. Ты не сможешь управлять людьми. Что если на нас нападут, а ты не сможешь сохранить нас в безопасности?

Эти слова привели к ожидаемой реакции. Вьери разразился ругательствами.

— Да как ты смеешь сомневаться во мне, Вьери Пацци! — заорал он неразборчиво и сделал еще несколько мощных глотков. — Я в любом состоянии могу все!

Бахвальство сыграло с ним злую шутку. Во двор замка Вьери не вышел, скорее, выпал. Он несколько раз падал в грязь и поднимался не без помощни юного служки, открывшего гостям двери. На смех столпившихся во дворе наемников он отвечал неразборчивыми ругательствами и угрозами, на что те смеялись пуще прежнего. В очередной раз он упал у ограждения, где держали тройку крупных боровов, характерным образом пахнувших. Перевернувшись с бока на спину, Вьери закричал:

— Эй, командир! Командир! Дай мне воды! Воды!

— Сейчас, сейчас, — беззлобно отвечал командир его наемников.

Но идти на помощь к Вьери он не торопился. Сначала он усадил детей в повозку и сделал им жест молчать, после крикнул наемникам седлать коней. Среди них дети увидели Бартоломео, который, должно быть, позаимствовал одежду другого отряда и теперь не выделялся из толпы. В повозке же детей ждали Мария, Аннетта и Шарли, служанка Клаудии. Как Горацио и Бартоломео удалось так быстро освободить их и привести на улицу незамеченными оставалось только догадываться. Они молча обнялись и перевели напряженные взгляды на наемника, направившегося в сторону Вьери.

Мужчина опустился на одно колено рядом с лежащим на земле и стонущим юношей и, сняв с пояса одну из двух крупных фляг, дал Вьери из нее напиться. Вместо того, чтобы поблагодарить его или просто почувствовать себя лучше, Вьери громко рыгнул, пукнул, выругался и крепко уснул.

— Пусть спит, не тревожь его, — сказал наемник мальчику-служке, удивленно наблюдающему за этой сценой. — Мы с моими людьми повезем пленников к Якопо Пацци в Эмилию. Как он проснется, скажешь ему это слово в слово. Пусть поедет вслед за нами. Как он уедет — скажи всем уходить из замка и никогда сюда больше не возвращаться, если хотят живыми остаться. И сам уходи. Понял?

— Понял, мессер, понял, — кивнул мальчик. Он посмотрел на Вьери с жалостью. — И что, его так тут и оставить?

— Дело твое, — ответил наемник, направляясь к повозке. — Хочешь — попроси кого и перенеси в замок. Хочешь — тут оставь. Я бы на твоем месте перенес. Так он ругаться меньше будет.

Мальчик снова кивнул и убежал куда-то — должно быть, искать кого-то из немногочисленных оставшихся слуг себе в подмогу. Не успела за ним закрыться входная дверца, как пришлось ей открыться вновь. К повозке, прихрамывая от веса наплечного мешка и сундука, который пришлось тащить по земле, бежал Горацио Моцци.

— Постойте, — блеял он. — Постойте.

— Чего еще ты хочешь, Горацио? — сказал Бартоломео, подъехав к нему на единственной способной выдержать его вес лошади.

— Возьмите это, — не без помощи детей Горацио втащил нехитрые пожитки на последние свободные участки в повозке. — Тут обещанные сокровища для расплаты с наемниками. Все, что останется, возьмите в дорогу, вам пригодится. В мешке одежда да всякое по мелочи. Вам потребуется переодеться, чтобы остаться неузнанными.

— Что будет с тобой, брат? — спросила Мария. — Ты разве не поедешь с нами?

— Куда мне, милая, — смеясь, ответил он. — Нет у меня права бежать с вами — не заслужил. Сохрани я наши земли и не растеряй богатства, ничего бы этого сейчас не произошло. Не пришлось бы вам странниками становиться. Раз не могу я вам дать ни крова, ни защиты, то и права бежать с вами я не имею.

— Так дело не пойдет, — возразил подъехавший второй командир. Он одной рукой подхватил Горацио и втащил его в седло перед собой. — Ты, конечно, знатных дел натворил. Но при этом ты единственный был добр ко мне в этом замке до их появления. Мы своих не бросаем. Поедешь с нами. Глядишь, представится тебе еще случай искупить свою вину.

Горацио попытался возразить и слезть, но командир помешал ему. Он сжал ногами бока коня и возглавил процессию, состоящую из наемников и телеги с бывшими пленниками. В таком составе они покинули стоящий на озере замок.

Спустя несколько часов пути командир подъехал к повозке.

— Нам нужно укрыться где-то, — сказал он. — Вьери наверняка проснулся и уже послал за нами.

— Думаю, нам стоит разделиться, — ответила Мария. — Вы все поезжайте в Монтериджони и поступите в услужение к моему сыну, Федерико Аудиторе. Назревает серьезный конфликт. Им понадобятся хорошо обученные люди.

— Как же наши семьи?

— Вам лучше забрать их с собой. У города крепкие стены. Они помогут вам защитить близких.

— Куда же отправитесь вы? — воззрился на сестру Горацио. — Почему не укроетесь там же?

— Я не могу сказать, куда мы отправимся, ибо это очень большая тайна, — Мария тяжело вздохнула. — Скажу лишь что это очень далекое место. Но задача, которую мне предстоит там выполнить, очень важная. Коли все оказалось хуже, чем мы ожидали, нам нужно обратиться за помощью ко всем союзникам, что у нас есть. Отправляться же в Монтериджони нам нельзя. Мы помешаем сыну вести активную деятельность.

— И что же, отправитесь одни, без охраны?

— Да. Как мы уже поняли, она привлечет лишнее внимание. Ничего страшного. Есть немало способов, как добраться до нужного мне места незаметно и безопасно.

И почему-то никто из мужчин не нашел что возразить. Они были так вымотаны волнениями последних трех дней и устали от долгой дороги, что согласились на все условия Марии. В сумерках въехали они в предместья Сан-Флорино, небольшого городишко между Солэ и Эмилией. Пристанищем их ненадолго стал заброшенный придорожный трактир. Пока наемники и дети отдыхали от тяжелого пути на чудом сохранившихся немногочисленных лавках и столах, Мария и помогавшие ей служанки рассчитывались с командиром наемников.

— Вы спасли моих детей, — сказала ему Мария, убедившись, что импровизированных мешочков, сделанных из разрезанных на куски старых одежд и поясов, с украшениями и деньгами хватит на всех его людей. — И помогли нам уехать. Я у вас в долгу. Пожалуйста, назовите свое имя и скажите, как я могу вас отблагодарить.

— Меня зовут Нико, — ответил наемник. — И все, что вы могли, вы уже сделали. Вы дали мне денег, которыми я могу оплатить переезд моей семьи, и возможность защитить их. Я сделаю как вы сказали. Уверен, что остальные последуют моему примеру. Люди вроде Вьери Пацци не заслуживают того, чтобы мы им служили.

— Мне отрадно это слышать, — Мария похлопала Нико по плечу и передала ему запечатанное письмо. — Я написала это пока вы размещались. Пожалуйста, отдайте это письмо моему сыну, когда доберетесь в Монтериджони, и передайте, что я его очень люблю и горжусь им. Он обязательно позаботится о вас.

— Благодарю, мадонна. Я сделаю все как вы сказали.

Нико убрал письмо за пояс и, подхватив мешочки, отправился раздавать их своим людям. После него к Марии подошли Горацио и Бартоломео.

— Сестрица, я знаю, это опрометчивая просьба с моей стороны, — сказал Горацио. — Но ничего другого мне не остается. Прошу, позволь мне отправиться с вами. Меня уже ничто не держит в родных землях. Но, смею надеяться, что пригожусь тебе в пути.

— Ты прав, эта просьба весьма опрометчивая, — согласилась женщина. — Более того, она глупая. Я не могу взять тебя с собою, Горацио. В этот путь должны отправиться только я, дети и слуги.

— Я тоже отправлюсь с вами, — твердо сказал Бартоломео, помешав Горацио возразить сестре. — Все мои люди мертвы, но я уверен — они хотели бы, чтобы я завершил начатое. Должен быть с вами хоть кто-то владеющий оружием.

— На это я соглашусь, мой добрый друг, — Мария улыбнулась и повернулась к брату. — Ты же, Горацио, поезжай с Нико и его людьми в Монтериджони. Сразу по приезде ступай к Федерико Аудиторе, моему сыну, и покайся ему в своих делах. Расскажи все, что знаешь о Пацци, и помоги их победить, после будь подле Федерико советником. Его другой дядя — отличный воин, он будет его генералом. Ты же будь его политиком и банкиром. Заслужи их с Марио доверие и право на прощение. Так ты искупишь свои грехи перед семьей.

— Я поступлю так, как ты говоришь, — покорно и смиренно сказал Горацио. — И сделаю все, чтобы оказаться полезным племяннику.

— Возьми, — женщина протянула ему еще одно написанное в большой спешке письмо. — Ни в коем случае никому не давай этого письма, защищай его ценою жизни. От него будут зависеть не только наши жизни, но и благополучие всей Республики. Ни в коем случае не читай и не показывай его никому.

— Обещаю, — Горацио торопливо убрал письмо во внутренний тайный карман жилета. — Я сделаю все, чтобы донести твои слова до племянника.

— В таком случае выезжай первым. Наемники задержутся — им нужно перевезти свои семьи. Поезжай же скорее. Попроси наемников распрячь для тебя одну из наших лошадей и поезжай.

Горацио кивнул и поторопился выполнить ее указ. Он покинул покосившееся здание, и через четверть часа Мария увидела в окне скачущую вдаль тень — Горацио торопился в Монтериджони.

Спустя несколько часов двинулись в путь и отдохнувшие наемники. Провожая их взглядом, Бартоломео сказал:

— Нам нужно замаскироваться лучше.

Мария кивнула и сходила к повозке за мешком с одеждой и прочими мелочами. Она заставила всех переодеться в дряхлое, покрытое заплатками тряпье. Волосы Петруччо она подстригла и вымазала в грязи, лицо испачкала известью, чтобы придать ему болезненной бледности. Клаудию она сама переплела так, что ее простая, но модная прическа превратилась в тугую косу, обвившую затылок, по монастырскому обычаю. Свои волосы она остригла по плечи и спрятала под грязным чепцом. Старую одежду они сожгли в каменном камине.

— Хватит еще огня на мое тряпье? — спросил Бартоломео, подойдя из другого угла старой таверны.

Он, переодевшийся в крестьянина и сбривший густые усы, кинул в остатки огня свою одежду, и пламя, ярко вспыхнув, принялось пожирать свою новую пищу. Дождавшись, пока огонь не уничтожит большую часть свидетельств их здесь пребывания, Мария, Бартоломео и дети покинули заброшенный трактир.

Они выехали спустя два часа с отъезда наемников. Дорога была пуста, к счастью для них. Убаюканные дети и служанки уснули так крепко, что пропустили большую часть пути, что они проделали в повозке. Проснулись они лишь почувствовав изменившийся воздух — отсыревший, пропахший рыбой, отходами и людским горем.

— Где мы, матушка? — спросила, зевая, Клаудия.

— Почти подъехали в Фьюме, — ответила Мария.

— Там, где речной порт и рыбу ловят? — удивился проснувшийся вместе с сестрой мальчик. — Отец рассказывал, что почти все реки Республики соединяются в Фьюме, и что оттуда куда угодно можно попасть.

Мария улыбнулась, счастливая от того, как хорошо усваивал мальчик отцовские уроки. В конце концов, ничего из того, чему учили детей в их семье, не было преподано им просто так. Она не сказала больше ни слова насчет места, куда они направлялись, зная, что дети в какой-то момент догадаются сами. Лишь надеялась, что пока они будут помалкивать. Особенно при людях, с которыми им предстояло встретиться.

Очередной день их путешествия склонился к закату. В промозглых сумерках они въехали в усталый Фьюме, потихоньку засыпавший после долгого насыщенного дня. Не спал лишь центр города, наиболее близкий к порту район. Люди непрерывно прибывали и отбывали, оттого золотой от горящих фонарей район казался сердцем, от которого тянулись вены пропадающих в глубинах города приезжих и фонарей, затухающих то тут, то там.

Но не порт пока что был целью Марии. Она держала путь к рынку.

— Он почти такой же большой, как рынок в Солэ! — заметила Клаудия, осматривая закрытые лавки по обеим сторонам широкой дороги. — Отец что-нибудь рассказывал про этот рынок, Петруччо?

— Что если хочешь купить самый лучший товар одним из первых, приезжай сюда, — ответил ее брат. — Сюда свозят не только пойманную рыбу, но и республиканские и имперские ткани, королевские украшения, островные фрукты и древесину. Часть из них переправляют во дворцы купцов, остальное на рынки по всей стране. Но лучшее продают все равно здесь.

— Звучит прекрасно, — Клаудия мечтательно вздохнула. Она перевела взгляд на большой, суровый замок, стоявший в двух кварталах от порта. — Это там живут правители Фьюме, Сфорца?

— Там, — Петруччо поежился. — Говорят, что здесь столетиями правили Сфорца. Они очень жестокие, а их замок самый оснащенный после Монтериджони и городских стен Солэ. Еще говорят, что этот город невозможно взять измором. С какой стороны не подойди — все жители убегут отсюда со своими вещами по свободному речному рукаву, а Сфорца запрутся в своем замке с большими запасами и сильной армией и просидят там до тех пор, пока осаждающие не устанут и не уйдут. В крайнем же случае они, говорят, покинут город подземными дорогами. Но это невозможно. Здесь слишком болотистая почва, чтобы можно было вырыть подземный ход.

— После всего, что мы пережили, я готова поверить во что угодно, — проворчала Клаудия. На этом ее вопросы иссякли, и она принялась молча рассматривать их окружение.

— Куда мы направляемся? — тихо спросил Бартоломео. — Туда, куда я думаю?

— Туда, туда, — Мария вздохнула. — Только там можно встретиться и поговорить без лишних ушей. И только оттуда можно уехать.

Проехав рынок, Мария направила повозку в сторону порта. Но не доехала до него, свернув в какой-то проулок. Это был жилой дом, и, судя по темным окнам, все его жители крепко спали. Дорогу повозке преграждали ворота, что вели в рабочий квартал, плотно прилегающий к докам. Кто-то, дежуривший на крышах, свистнул. Мария, чем удивила детей, свистнула несколько раз с разной интенсивностью в ответ. Это оказался пароль, и неизвестные приняли его. Ворота с хорошо смазанными петлями открылись на достаточное расстояние, чтобы пропустить гостей, и закрылись стоило им проехать. Все было проделано так тихо, что никто даже не заметил путников.

Повозка выехала на деревянную набережную, такую узкую, что Клаудии на миг показалось, что они вот-вот свалятся в воду. Но все же ширина досок была достаточной, чтобы они не упали, и так по трещащему дереву путешественники выехали на уже каменную набережную, занятую старым, покосившимся домом из бледно-серого кирпича, больше похожим на склад или корабельный док. Ворота, заменяющие двери, уже были открыты. Их словно ждали. Мария завела повозку внутрь, Бартоломео въехал следом. Двери за ними закрылись.

Стоило в абсурдно-маленьком закутке большого здания, где оказались путешественники, установиться темноте, как на стенах сами собой загорелись факелы. Привыкнув к свету, все смогли осмотреться. Если Мария и Бартоломео совершенно не удивились — или, по крайней мере, не выказали своих чувств, — странной планировке, то Клаудия и Петруччо то и дело на что-то показывали друг другу. Первым, что привлекло их внимание, стали удивительные следы на полу.

Это и правда был старый сухой док, где некогда чинили корабли. Теперь же все участки, находящиеся ниже уровня земли, были выровнены землей и покрыты деревом и камнями, а гигантское здание превратилось в многоэтажный дом. Некие умельцы построили крепкие кирпичные стены, потолки и полы из камня и балок из привозного дерева, разделили их на комнаты. Закуток, куда они попали, был лишь странной прихожей, куда могла заехать одна повозка или пять лошадей, чем-то нагруженных. Три двери и большая лестница на второй этаж, на балкон с несколькими дверьми, скрывали от них удивительных людей, что все это выстроили и населяли.

Одна из дверей вскоре открылась. К ним вышли два человека, похожих друг на друга — высокий черноволосый мужчина с щегольскими усами и темными глазами, весело поблескивающими в свете факелов, и девушка ненамногим ниже его. Девушка была худа, долговяза и короткострижена, носила она мужское платье и шапку, отчего была больше похожа на юношу. Она держалась позади мужчины и смотрела на приезжих с высокомерным недоверием, презрением даже. Как будто знала их и уже заведомо недолюбливала.

Мужчина же явно был настроен гораздо благожелательнее. Он помог Марии спуститься с повозки и крепко ее обнял.

— Мадонна Аудиторе, — сказал он, отстранившись. — А я и не верил, что вы направляетесь в наши края. Решил, мои доносчики спятили совсем.

— Теперь тебе придется их наградить, — засмеялась Мария. — Я рада, что хоть здесь нас ждали, Антонио. Как славно видеть тебя после стольких лет. Как идут дела в твоем притоне?

— Хорошо, хорошо, — человек, названный Марией Антонио, заглянул ей за плечо и нахмурился. — Поверить не могу. Здесь что же, ваши младшие? Я полагал, они будут отправлены к дяде.

— Планы изменились, и уже давно, — покачала головой женщина. — Но об этом мы должны с тобой поговорить без лишних ушей. Возможно ли такое устроить?

— Все, что угодно, для моих хороших друзей, — Антонио улыбнулся и бросил взгляд на девушку. — Эй, Роза. Найди нашим друзьям место и поделись едой. Мы же с мадонной будем говорить о делах.

— Я тоже буду с тобой говорить, — к ним подошел спешившийся Бартоломео.

Он крупной скалой навис над худым и жилистым Антонио, и Клаудии, исподтишка за ними наблюдавшей, показалось, что наемник вот-вот побьет незнакомца. Но вместо этого Бартоломео сжал Антонио в обьятиях и приподнял так, словно тот был пушинкой. Клаудии даже показалось, что она слышит хруст ребер несчастного.

— Пусти, чудовище, — хрипел Антонио. — Пусти, кому говорят. Я рад тебя видеть, но помирать от твоей хватки не хочу.

— Ах ты, чертила, — сказал Бартоломео, опустив Антонио на пол и хлопнув его по спине своей медвежьей ладонью так сильно, что тот подавился воздухом. — Столько лет не виделись, а ты все такой же недотрога. Как ты еще не попался, понять не могу. Тебя поймать-то легче легкого

— Ты просто умеешь застать несчастных людей врасплох, — прохрипел нечастный Антонио.

Он указал Марии и Бартоломео на одну из дверей и повел их к ней. По пути Мария оглянулась на детей и служанок и наказала им:

— Слушайтесь Розу и ни в коем случае ни к кому не приставайте с распросами. Ведите себя достойно, ибо нас приняли с большим гостеприимством, чем мы того заслуживаем.

Эти слова явно понравились хмурой девушке, Розе. Пока она помогала детям и служанкам выбираться из повозки, взрослые успели уйти. Клаудии, Петруччо и сопровождавшим их девушкам не оставалось ничего другого, кроме как последовать за Розой на второй этаж и зайти в одну из дверей.

— Вот это да, — ахнул против воли Петруччо, когда, пройдя по коридорам с немногочисленными дверьми, они вышли в гиганский многоярусный общий зал.

Местные жители превратили старый док в обитаемое место и использовали каждый свободный уголок с пользой. Деревянные лестницы, стобы и дорожки из веревок, перекинутые между балконами на каждом импровизированном этаже, свободные участки между ними заняты гамаками со спящими людьми. Повсюду двери, хлопающие и скрипящие, люди — дети, подростки и совсем молодые люди, — сновали туда-сюда с самыми разными вещами. Пока они шли за Розой, Клаудии показалось, что мимо нее пронесли несколько коробок с заграничными благовониями, минимум дюжину древних томов в изысканной коже и оружие, явно запрещенное для покупки обычными людьми.

— Да кто вы вообще такие, — не выдержала в какой-то момент Клаудия.

Она сказала это тихим шепотом, но Роза услышала и бросила на нее неодобрительный взгляд.

— Такая же глупая, как твой брат, — бросила она недовольно. — Как там его? Эцио? Ни о чем своим умом дойти не можешь.

Клаудия вспыхнула, возмущенная такими словами. Ей было все равно, что Роза думает о ней. Но говорить такое о брате она не позволяла никому, кроме себя.

— Мой брат, быть может, и недогадлив временами, — холодно сказала Клаудия. — Однако, он никогда не опустится до оскорблений за спиной.

— Ах, простите, извините, — засмеялась Роза. — Богатая девочка вступается за братика, которому нет дела до ее защиты.

— Скажи ты то же самое обо мне в его присутствии, он поступит так же.

— И отвернется бы от тебя сразу же, как появится компания поинтересней. Я видела его. Знаешь, чем он занимается? Обкрадывает людей, как это делаем мы, и спускает все на развлечения. У него уже и девушка есть, к которой он постоянно ходит. Готова поспорить, он обесчестил ее давно. Ее он тоже бросит сразу же, как найдет кого поинтересней.

— Не говори так. Эцио совершенно не такой.

— Да-да, конечно.

— Ты его не знаешь.

— А ты знаешь? Ты знаешь, каков он в настоящей беде? Видела ли ты его лицо, когда ему впервые пришлось сделать что-то самостоятельно, когда рядом не было папочки-дожа, готового дать совет, направить и обеспечить, и мамочки, к юбке которой можно прильнуть, в поисках утешения после очередной ошибки? Видела ли ты, с каким отвращением и высокомерием он держится в местах, непривычных ему, с людьми другого положения? Не видела? — Роза остановилась и сплюнула. — Вот то-то же. Я видела, каков твой брат, и готова поклястся Триединому — мне еще не доводилось видать более избалованного, предвзятого и недалекого человека. Вы, богатые детки, все такие. Как и ваши семьи. Выбрасываете других и друг друга на обочину, но, оказавшись на ней, плачете и возмущаетесь.

— Мы ни единой слезы не проронили при тебе, — возмутилась Клаудия. — Не сказали тебе ни слова грубого, ни глупости предвзятой. Ты же начала судить и оскорблять нас едва увидела. Я вижу тебя впервые в жизни, но уже чувствую, как ты предвзята ко мне подобным. Я понимаю, почему, но мне отвратительно то, как неразборчива ты в своей ненависти. Вместо того, чтобы нажить себе союзников среди нас и изменить что-то, что тебя тревожит, ты отталкиваешь всех вокруг. Единственная здесь предвзятая лицемерка — лишь ты.

— Тише, дамы, тише, — прервал их мужской голос. Его обладатель перебежал к ним с другой стороны высокого и узкого помещения по веревке и спрыгнул на деревянный настил балкона. — Вы спящих перебудите. Идите-ка ссориться в комнату. Иначе Антонио взбесится.

— И ты с ними носишься, Уго, — взорвалась Роза. — Предатель!

Уго, коренастый юноша в такой же шапке, как у Розы, без всяких размышлений отвесил ей подзатыльник. Не сильный, но ощутимый. Роза, униженная этим, явно готова была полезть в драку с ним, но что-то все же остановило ее.

— Сам их дальше веди, — грубо сказала она, забираясь на перекладину и ступая на веревки. — Видеть их не могу — тошнит.

С этими словами Роза убежала. Клаудия едва удержалась от того, чтобы закричать ей что-то грубое вслед, так велика была ее обида за Эцио. Лишь расстроенное произошедшим лицо младшего брата да нежелание подавать ему плохой пример помогло ей не сказать слов, о которых она наверняка бы позже пожалела. Уго же, усмехнувшись — как-то горько и даже печально, — повел их дальше.

— Я знаю, Роза смутьянка и грубиянка, — сказал он извиняющимся тоном. — Но вы на нее не серчайте. Она настрадалась сильно от рук дворян, вот и стала такой. Ничего с собой поделать не может.

— Но мы же не виноваты, — не сдержался от слез вымотанный тревогами последних дней Петруччо. — Мы, конечно, не очень благочестивые дворяне — редко в монастырях помогаем сами, только жертвуем в приюты и все такое, — но никого никогда не обижали намеренно. Может, если я расскажу ей, что мы не такие плохие, и что Эцио на самом деле не такой ужасный, как ей показалось, она перестанет сердиться?

— Эх, ты, — Уго потрепал мальчика по макушке. — Честность и доброта, конечно, хорошо. Только вот не все люди хотят слушать, что ты говоришь. Иногда они сердятся только потому, что иначе потеряют волю к жизни. Лучшее, что ты можешь для них сделать — оставить в покое.

Клаудия, благодарная Уго за то, что он нашел подходящие слова, кинула на него благодарный взгляд и приобняла брата за плечи.

— Ты тоже та еще грубиянка временами. Особенно если при тебе что-то нелестное о нас скажут. Совсем как Эцио, — шепнул ей Петруччо, утерев слезы. — Помнишь, что отец сказал Эцио после дуэли? Ростовщик не спрашивает свою цену у других.

— Он выставляет ее сам, — закончила за него пристыженная Клаудия. — Да, я помню. Мне очень жаль. Я извинюсь перед Розой, если увижу ее.

— И не раскричишься, если она снова тебе нагрубит?

— Постараюсь.

— Обещай мне.

— Зачем? Я же могу расстроиться, если она не примет мои извинения или еще что хуже скажет… И что удержусь от грубости тоже обещать не могу.

— Расстроишься ты или нагрубишь — только от тебя зависит, — возразил Петруччо, в очередной раз удивив ее своей мудростью. — Ты пойдешь извиняться не затем, чтобы наладить с Розой отношения. Ты пойдешь извиняться чтобы исправить зло, которое причинила сама себе. Если будешь искать поводы для ссор в каждом слове, что не придется тебе по вкусу, станешь чванливой и неприятной, как Карла.

При упоминании бывшей подруги Клаудию передернуло.

— Откуда ты вообще этого нахватался, — шутливо проворчала она. — Не иначе, наслушался, как Рэниро отчитывает мальчиков, и перенял его привычки.

Мальчик засмеялся, зная, что таким образом сестра дает ему обещание, и, что раз она пообещала, то и правда постарается. Вместе они шли с Уго.

Уго завел их в одну из множества комнат. Внутри была дюжина кроватей, сделанных из чего попало. Они все были свободны, но заметно было, что комната была обжита.

— Поспите, — сказал Уго, указывая им на пару кроватей в дальнем углу.

Детей долго упрашивать не пришлось. Они так сильно устали и настрадались, что без всякой брезгливости или капризов устроились вдвоем на тесной, скрипучей койке с тончайшим соломенным матрасом, жестким и колющимся сквозь грубую холщовую ткань. Аннетта укрыла их своим плащом и вместе с Шарли легла на другую кровать. Уго же остался сторожить гостей у двери.

В совершенно другой же части старого дока, в комнате, заставленной шкафами с бумагами и сундуками с вещами, Антонио расчищал все места, которые могли бы подойти для размещения гостей. Наконец он освободил сундук с ровной крышкой от бумаг для Марии и крепкий ящик от мешков с явно наворованными вещами для Бартоломео.

— Итак, — сказал он, хлопнув в ладоши, когда они устроились со всем доступным им удобством. — Чего же вы от меня хотите?

— Чтобы ты устроил встречу с главным в этом городе, — ответила Мария. — Полно, не смотри так, Антонио. Сейчас их поддержка нужна нам как никогда.

— Это трудная задача, — Антонио вздохнул. — В непростые для Фьюме времена вы приехали. Риарио не видно в городе уже несколько месяцев, в последний раз его видели неделю назад, в Ромулане, при папском дворе. Поговаривают, что Катерина выгнала его за очередную измену, но все гораздо серьезней. Со дня на день объявят о том, что их малолетний сын Оттавиано сменит отца в качестве правителя Фьюме, и народ примет его. Как никак, в мальчике кровь Сфорца.

— И, конечно, фактически править будет Катерина, — закончила его собеседница. — Что же, так даже будет лучше. Но что произошло между ними? Ты ведь знаешь, Антонио. Женщина вроде Катерины не рискнула бы целым городом из-за неверности супруга.

— С сожалением должен признать, что виною всему пропапская политика Риарио. Боюсь, он примкнул к предателям и активно помогает им в свержении нашего друга. Он примкнул тайно и подло, чуть не ввергнул город в нищету. Катерине пришлось выгнать Риарио из города и заручиться всеобщей поддержкой, чтобы перекрыть ему доступ к семейным ресурсам. Все, что осталось у Риарио — собственные жалкие накопления и родство с папой Ромуланским. Именно его волю он исполняет, разъезжая по стране и пытаясь привлечь сторону заговорщиков как можно больше кондотьеров и гонфалоньеров. И пока что он преуспевает. Но не это самое страшное. Если верить шпионам Катерины — талантливейшим ребятам, самым лучшим, что видали эти стены, — Риарио якобы от имени Папы часто передает через королевского посла недвусмысленные предложения герцогу Снофельскому.

— Какому, еще раз, герцогу? — впервые подал голос Бартоломео.

— Роберу де Сабле, младшему брату короля Ричарда и наиболее вероятному наследнику королевского престола в случае, если с его детьми что-то случится, — ответила Мария, почесывая подбородок дрожащей от усталости рукой. — Это многое объясняет. Наш Папа дурак, но даже он понимает, что связываться с северянами в расцвет Республики — гиблое дело. Его век скоро кончится, и золотые мантии курии готовы броситься в бой в любую минуту. И Кондотьер-Генерал Ромулана не имеет права отказаться от такой возможности. Риарио вовлечен в его политику, но не папскую.

— Я все равно не понимаю, причем здесь северяне.

— Подумай получше, мой дорогой друг, — терпеливо пробормотал Антонио, — Ты же знаешь, что когда-то мы были одной с северянами веры, и разделились лишь потому, что наша претерпела необходимые изменения и приблизилась к нашим истинным нуждам. И политика мира Аудиторе и Медичи, увидевших пользу в союзе с еретиками-имперцами, заставила приближенных к Папе забыть разногласия и задуматься о том, что лучше бы союзничали мы с теми, кто всегда был нам ближе. И в перспективе… снова обратить свой взор на имперские территории.

— Худшей идеи в жизни не слышал, — Бартоломео смачно сплюнул. — Сукины дети, должно быть, забыли последний конфликт. Сколько там прошло? Почти тридцать лет? Я еще мальчишкой бывал в боях у Пика Мертвецов и Ледяном перевале, получил там свои первые шрамы. Северяне, шедшие с нами в бой, сбежали спустя пару минут. Мы же смогли победить в паре стычек, но войну, начатую не нами, проиграли. Имперцам плевать, сражаться ли среди барханов юга, степей востока или западных вершин, они столетиями живут в этих местах и знают их как свои пять пальцев. Каждый младенец там умеет держать кинжал. Сражаться с ними форменное безумие.

Мария тяжко вздохнула.

— Жаль, что память дворян короче твоей памяти, Бартоломео, — сказала она. — Потому мы обязаны отправиться в Империю и предупредить императора. Неважно, останется ли мой муж дожем, я даже прощу себе и всем его гибель — быть может, ни я, ни мои дети не сможем его спасти. Но я не позволю этим… этим… монстрам разрушить дело рук его, уничтожить тот мир, который его стараниями Республика едва успела обрести.

Слова женщины ввергли ее собеседников в шок. Они переглянулись и какое-то время молчали, обдумывая услышанное.

— Что же, теперь я понимаю, почему вы пришли к нам, — сказал, наконец, Антонио. — И почему потребовалось связаться со Сфорца. Да, то было разумное решение. Даже мне не под силу отправить вас реками до морского порта и там организовать ваше отплытие из Республики. Но связи Катерины с купцами и даже пиратами… другое дело. Однако…

— Что?

— Насколько мы можем ей доверять? — спросил Бартоломео, поняв недвусмысленный кивок Антонио. — Она, конечно, выгнала мужа-предателя, но с чего бы ей помогать нам.

— С того, что иначе Фьюме падет первым, — ответила Мария. — Родриго Борджиа нужен контроль над всеми речными перевозками по стране, людскими особенно, Риарио же… как я слышала, ревнив, груб и жесток, более того — он мстителен. Он не побрезгует обратить внимание союзников на свою бывшую жену. Если Катерине дороги ее дети, положение, весь город, да и, раз уж на то пошло, собственная жизнь, она хотя бы выслушает нас.

Эти слова убедили Антонио. Ничего не сказав больше, он вышел ненадолго из комнаты. Спустя несколько минут с его ухода к ним заглянула Роза, девушка, что встречала Марию и детей у входа.

— Антонио сказал, что вам лучше бы сходить в жра… столовую, — сказала она. — Гости задерживаются.

Мария и Бартоломео не стали отказываться — со всеми этими тревогами они оба даже позабыли, когда в последний раз ели что-то существеннее жалких остатков и сухарей и пили что-то кроме собранной в бурдюки и фляжки дождевой воды. Вместе с Розой прошли они по переплетению коридоров до столовой — узкого и длинного помещения с двумя рядами столов и лавок и кухней, организованной на противоположной от входа стороне. В столь ранний час никого не было — все либо спали, либо были на деле.

Роза уже было собралась уйти, но Мария, взяв ее аккуратно за локоть, задержала.

— Я видела тебя в своем доме, девочка, — устало сказала Мария. — В тот день, когда мы узнали о предательстве, и моему мужу пришлось пригласить Вольпе. Я не знаю, почему он разрешил прийти тебе, да это уж и не столь важно. Однако, я подозреваю, здесь одна лишь ты еще поддерживаешь связь с Вольпе по доброй воле и лучше других знаешь, что там происходит…

— Я не знаю, как там дела у вашего сына, — предвосхищая вопрос ответила Роза. Она вырвала руку из пальцев женщины. — И, буду честна, мне плевать. Он жив и учится. Большего я не спрашиваю.

— В таком случае, — Мария вздохнула, — мне придется найти кого-то другого для очень важного и хорошо оплачиваемого поручения, которое я хотела дать тебе.

Глаза Розы блеснули в темноте — это, должно быть, мог быть первый ее контракт за всю жизнь, о котором она наверняка мечтала, как и все здесь. Но по тому, как быстро она вернула своему лицу надменное презрительное выражение, Мария поняла, что девушку от согласия останавливает лишь необходимость выполнять контракт дворянки вроде нее. Мария решила не настаивать даже несмотря на то, что видела мечту Розы вырваться из сырости захолустного Фьюме и еще недельку пожить в столице в каждом ее движении и вздохе, и пошла вперед, к кухоньке. Она не ждала, что Роза сменит решение, но и не удивилась, что девушка, последовав за ней, обгонала и преградила ей.

— Ладно, — она протянула руку. — Что нужно?

— Отправиться по этому адресу в столице, — сказала Мария, вытащив из рукава письмо и показав адрес на запечатанном конверте, — найти человека, что живет по нему, и отдать. Ты сразу поймешь, кого ищешь, вы уже встречались. После же… если он предложит тебе остаться, ты можешь сделать это без опаски. Этот человек будет заниматься очень интересными для девушки вроде тебя делами. Антонио и Вольпе поймут.

Последние слова особенно тронули девушку, явно задумавшуюся об этом после первых. Роза колебалась, прекрасно понимая, что ей предлагают участие в чем-то непонятном и еще более опасном, чем образ жизни, что она вела. Однако, в ней жила столь сильная мечта что-то сделать, чего-то добиться, повидать мир и показать себя, что Роза попросту не могла отказаться от такого предложения. Да и чего греха таить, слова о деньгах ей также пришлись по вкусу. Роза взяла из руки Марии конверт и спрятала где-то под одеждой.

— И запомни, — шепотом сказала Мария прежде, чем Роза ушла. — Никому не говори о моем контракте раньше, чем доберешься до места. Иначе тебе попросту не будет дороги.

Роза кивнула и ушла так быстро, что, казалось, ее и вовсе не было в этой жалкой комнатке.

Мария и Бартоломео, который, к его чести, не задал ни единого лишнего вопроса, заняли места в углу, ближе всего к печам и стойкам, за которыми хранились продукты. Пара поваров, красных от близости к теплу и усталых, уже готовили им что-то. Умеренный печной жар, теплый влажный воздух и полумрак перестроенного дока утомили путешественников, и впервые они позволили себе задремать и даже заснуть. Опершись друг на друга, они спали так крепко, как никогда еще не спали. Они не чувствовали ноющих от напряжения мышц и боли в утомленных размышлениями головах. Благословенный, дающий сил сон был крепче любой тревоги.

Но он не был долгим, этот так нужный им сон. Вздрогнув, они оба проснулись от скрежета, с которым не слишком дружелюбные дежурные по столовой бросили на стол перед ними тарелки с едой, кружки с питьем и приборы. Они даже не подумали возмутиться такому обращению, ибо усталость и голод были сильнее. Поблагодарив своих друзей и поваров в молитве Триединому, Мария и Бартоломео принялись усиленно работать челюстями. И не было еще еды вкуснее и сытнее в их жизнях, ибо еда, поданная в момент отчаяния и безнадежности, казалась сущим благословением.

Гостья, облаченная в плащ с глубоким капюшоном, появилась в столовой в сопровождении Антонио аккурат к моменту, когда Мария и Бартоломео насытились. Антонио сделал поварам знак, и их выдуло из столовой. Только после этого он предложил гостье сесть и помог ей избавиться от плаща.

— Значит, вот вы, какая, — сказала высокая рыжеволосая женщина, едва вошедшая в средние лета, садясь напротив Марии, — мадонна Аудиторе. Ваш муж — мой добрый союзник. Что ж вы сюда приехали почивать, а не в мой дом на правах гостьи?

— Чтобы не подвергать вашу семью и город бессмысленной опасности раньше времени, — честно ответила Мария, грустно улыбаясь. — Боюсь, мадонна Сфорца, повод, что привел меня, весьма печальный.

— Тогда почему бы вам его не поведать? Кто знает, вдруг мне по силам развеять вашу печаль.

Немного приподнятое поздней прогулкой и интересной встречей настроение Катерины улетучивалось с каждым словом, произнесенным Марией. Едва услышав об одних только кознях Пацци, она выругалась как заправский старый моряк.

— Прошу простить мою грубость, мадонна, — не совсем искренне извинилась Катерина, взяв себя в руки. — Но теперь, зная истинную глубину падения старейшей семьи и понимая, что к случившемуся наверняка приложил руку и мой муж, я жалею, что не вздернула мерзавца на главной площади.

— Боюсь, это лишь усугубило бы ситуацию.

— В самом деле, мадонна, уж не думаете ли вы, что папские черти сунутся сюда? — голос Сфорца сочился сарказмом. — Или что Кондотьер-Богослов хоть на миг откажется от близости к папскому престолу и виноградников в долине Вичи ради болот Фьюме? Побойтесь бога, дорогая. Худшее, что нам грозит — пустые обещания отлучения, о котором они тут же позабудут, стоит мне запретить вывозить их товар по реке.

— И тем не менее, под вашим правлением живут богобоязненные люди, чьи жизни могут зависеть от решений Папы, — напомнила Мария, пытаясь понять отношение собеседницы к подданным. — Не боитесь ли бунтов за право крестить новорожденных и отмаливать умеревших? Кондотьеров — кондотьерш тем более, — свергали и за меньшее.

— Пустое, моя дорогая. Здесь, во Фьюме, люди знают, что Триединый все видит, и им не нужен посредник. К тому же, они знают себе цену и прекрасно понимают, насколько значимо их ремесло. Они не позволят диктовать себе условия. Как и я.

Эти слова понравились Марии.

— Что же, я вижу, что поступила правильно, обратившись к вам.

— О, безусловно. Теперь я знаю, что может сделать Риарио, и смогу защитить близких. Что же я могу сделать для вас, мадонна, в благодарность за такую весть?

— Помочь мне покинуть Республику.

— И где же вы планируете укрыться? В горах на спорных территориях? Или Еловом лесу на границе с Империей? Или, быть может, вас привлекает Порт-Бостон, бывшая северная колония в южных морях?

Мария не стала отвечать громко. Она привстала, наклонилась к Катерине через стол и прошептала ответ. Женщина, в этот момент делавшая глоток из кружки с вишневым элем, подавилась и закашлялась. Антонио поспешил подать ей батистовый платочек из рукава и похлопать по спине.

— Я знаю, вы считаете, я лишилась ума, — сказала Мария, едва Катерина откашлялась и подняла на нее глаза. —Но посудите сами. В скором времени объявят новые выборы, чтобы отвлечь семьи от предательства, становящегося все более очевидным. Стоит этой новости разнестись по стране, и враги примутся устранять союзников моего мужа. Чтобы помешать ему их предупредить и поддержать, они наверняка обвинят его в чем-то и посадят в темницу, раз уж никаких других рычагов давления на него не осталось. Пока Джованни будет занят освобождением, а его союзники будут в панике метаться, не зная, что им делать, Кондотьер-Богослов заставит Сеньорию созвать Совете Десяти, имеющий право принимать решения в отсутствие Дожа, и протолкнет таким образом необходимые ему законы. И поскольку, как мы все знаем, его взор как союзника обращен на север, очередная война с Империей будет лишь вопросом времени. Если только…

— Вы, как официальная представительница Дожа, не приедете в Империю и лично не попросите императора Малика Аль-Саифа об интервенции с целью установления справедливости, — закончила за нее Катерина, которой не составило труда последовать ходу мыслей собеседницы и увидеть очевидное решение. — Это действительно самый лучший выход, однако… не ждете же вы, что кондотьеры и гонфалоньеры вроде меня будут сидеть сложа руки?

— Разумеется, не жду. Более того, я надеюсь, что вы поможете Медичи и нескольким малым семьям в Солэ обрести союзников за пределами столицы и составить таким образом сильную оппозицию, — Мария улыбнулась. — Я подозреваю, что северяне могут прийти на наши земли раньше, чем объявят официальный союз, и тем самым нарушат все законы и порядки. И пока что единственными, кто попытаются их остановить, будут мой сын и жители вверенного ему Монтериджони.

Катерина кивнула, дослушав ее. На лбу этой молодой еще и красивой женщины пролегла глубокая складка, свидетельствовавшая о глубоких размышлениях, подобно бурному водовороту в сильном течении разворачивающихся в ее голове. Катерина взвешивала все за и против своего участия в плане Аудиторе. Ведь каким бы логичным и обоснованным он ни был, в конечном итоге ни у кого не было гарантий, что его удастся исполнить в жизнь. Но что-то все же заставило Катерину дать ответ, который Мария ожидала, но не надеялась получить.

— Пусть будет так, — твердо сказала она. — Я организую ваше речное путешествие до Марми и велю своим людям там найти для вас пиратское судно. Однако, вы должны понимать, что пиратам потребуется заплатить. И просто деньгами или украшениями вы не отделаетесь. Они наверняка узнают, кого будут первозить, и воспользуются этим.

— Вы знаете пиратов лучше всех в Республике. Что, как вы думаете, им может потребоваться?

— Боюсь, мой ответ вам не понравится.

— И все же.

Катерина вздохнула.

— Наиболее вероятный вариант, — сказала она, накручивая рыжую прядь на палец, — это политическая поддержка. Несмотря на то, что пираты стали больше торговать с нами и имперцами, они все еще нарушают законы Королевства своим бунтом против короля. Если король Ричард согласится освободить и помиловать их, то все равно не позволит проживать на своих островах, даром, что эти люди жили или селились там задолго до колонизации. Вам придется либо позволить им расселиться на Сицилле и Корсоле, что не понравится в первую очередь живущим там людям, либо дать что-то весомое императору Малику взамен на часть имперских островов, вроде нескольких необжитых в архипелаге Жаным. Или же, что я считаю наиболее логичным, но наименее удачным…

— Война с Королевством за независимость Порт-Бостона, Джексонвилля, Шарлоттауна и Краунсберга с другими городами-колониями, — прошептал пораженный Антонио, явно не ожидавший подобного полета мысли от женщин. — Это безумие! В таких условиях одержать победу совершенно невозможно.

— О, Антонио, ты ошибаешься, это легче, чем кажется, — возразила Катерина. — Флот Республики в прекрасном состоянии — я лично контролировала строительство боевых кораблей в Марми и могу поручиться, что вложения дожа не ушли впустую. Кроме того, после имперцев мы ближе всех к пиратским островам, когда как король Ричард по очевидным причинам разорится на один лишь провиант в дорогу своим кораблям. Ведь он был так глуп, что не создал с имперцами договоренность о постоянном нахождении своих боевых кораблей в приморских имперских портах на случай подобных неприятностей. Единственной сложностью с точки зрения войны здесь могут быть лишь нечеткие морские границы, но это легко обойти, получив у императора разрешение вести бои в имперских морях. Более того, если мы образуем с имперцами и пиратами союз против Королевства, то быстро победим.

— Что же тогда неудачного в этом варианте? — удивился молча все это время слушавший Бартоломео. — Мы вполне можем обещать пиратам независимость в обмен на помощь в освобождении дожа.

— Это неравноценный обмен, — сказала Мария, обдумывавшая услышанное так же лихорадочно и быстро, как и Катерина. — Что есть жизнь одного человека в сравнении с возможной гибелью десятков и сотен, едва освободившихся и с трудом успевших встать на ноги? Они не решатся согласиться на такое, ибо прекрасно понимают, что могут в любой момент лишиться поддержки. В конце концов, у нас нет никаких гарантий, что мы сможем убедить других участвовать в этом.

— На другие острова они также не согласятся переехать, — заметил Антонио. — Они слишком горды, кроме того, у них нет столько кораблей, чтобы перевезти население так далеко. Да и устроить это с нашей стороны тоже пока что не представляется возможным.

— Получается, что нам нужно искать других людей, готовых перевезти нас в Империю от Марми, — Марии и самой не нравилась эта мысль, однако, это был единственный, как ей казалось, доступный выход.

Катерина же, однако, явно так не считала. Она размышляла еще какое-то время и наконец сказала:

— Путешествие с купцами или еще кем-то слишком опасно. Свои же предадут вас гораздо охотнее пиратов. Посему вопрос с их вознаграждением придется отложить до приезда в Империю, — она подняла темные глаза на Марию и вздохнула. — Врать не буду, я совершенно не представляю, каким оно должно быть, чтобы все ушли довольными. Однако, я считаю, что мы что-то упускаем. Вам придется поговорить с императором Маликом и об этом тоже. Вполне возможно, у него может найтись решение, о котором мы даже и не думали.

Почему-то эти слова утешили Марию и даже заставили ее прослезиться.

— Что же, в таком случае, решено, — сказал Антонио, когда женщины обнялись и снова сели друг напротив друга. — Скоро вы покинете это место.

Слова Антонио и Катерины не расходились с делом. Уже через два дня было готово речное грузовое судно, небольшое, быстрое и достаточно маневренное, чтобы вскорости доставить свой ценный «груз» в Марми, портовый городок, стоящий на берегу впадающей в море реки. Для детей, отдохнувших, приведенных в порядок, это было настоящее приключение, и они с нетерпением ждали начала пути. Однако, они прекрасно понимали серьезность своего положения, и это стало заметно для взрослых, когда в ночи их провожали Антонио и Катерина (разумеется, инкогнито).

— Мужайтесь, — сказала Катерина, расцеловав обоих детей. — Вы уже проделали столь долгий путь и вытерпели многое, но испытаний впереди не счесть. Сохраняйте спокойствие что бы не случилось и ни в коем случае не действуйте необдуманно. Пусть дела с другими и будет вести ваша матушка, от вас также зависит очень многое.

— Мы понимаем, — ответила Клаудия, и ее лицо на миг изменилось, посерьезнело и даже помрачнело. — Мы сделаем все, чтобы завоевать как можно больше союзников и не уронить честь Республики в их глазах.

Эти слова тронули всех присутствующих до слез.

— Храни их Триединый, — прошептала Катерина, наблюдая, как они забираются в большую лодку. — Ибо мы лишимся мира, если лишимся их.

— Нам остается лишь молиться за них, дражайшая подруга, — согласился Антонио, чем искренне удивил Катерину, да так сильно, что она даже утерла предательски набежавшие на глаза слезы.

— Поверить не могу, что такой ненавистник дворян впервые назвал меня подругой, — проворчала она, уходя.

Антонио с трудом сдержал смех. Он помахал детям на отплывающем судне и кивнул их матери и старому другу. Судно отплыло в неизвестность.