Ничего не будет...

Когда на пороге ее дома появляется Томиока Гию, за окном во всю бушует цую, обрушивая свои тяжелые капли на лепестки адзисай. Незуко поспешно вскакивает с насиженного места, затаскивает мужчину в свою обитель и резко захлопывает дверь, не желая, чтобы творящийся на улице ужас перешел парой шагов в дом. Нет, если смотреть за всем этим всего лишь из окна, сидя в тепле, то погода очень даже способствовала длительным размышлениям. В любом случае, когда она еще сможет полюбоваться этими красивыми цветами, если не сейчас, когда ей наконец-то выделили небольшой отпуск? Только вот сегодня был такой ураган, что собаку из дома не выгонят. Однако, Томиоку, у которого, по-видимому тоже внезапно получился выходной, такая погода явно не останавливала. Камадо понятия не имеет, откуда он к ней шел, но вымок до последней нитки. Она попыталась стянуть с него хаори, с которого воды натекло на целую небольшую лужу на пороге ее дома, но мужчина лишь отмахнулся, только сильнее запахивая его на своей груди. Спорить с этим человеком у Незуко желания никогда не было, и она, просто буркнув что-то напоследок о том, что весь бардак будет убирать Гию потом сам, убежала на кухню готовить горячий чай. Конечно, ни для кого секретом не было, что уборкой в конечном счете потом придется заниматься самой Незуко, даже если Томиока будет тысячу раз не прав. Не то что бы ее это сильно волновало. Она ему по гроб жизни должна будет за то, что когда-то он ее жизнь вообще сохранил и даже помог в дальнейшем.

      И если бы он только знал о том, какие мысли крутятся в голове Камадо, давно бы ушел, тихо заперев дверь. Не нужно ему было это. Вместо этого продолжал стоять на своем месте, вперив пустой взгляд в потолок, и дожидался хозяйку. Та, не смея задерживаться на кухне дольше необходимого, чтобы не дай Бог, не обидеть своего внезапного гостя, появляется с двумя яноми ароматного чая буквально через пару минут. Гию устало вздыхает, мажет своим взглядом по маленьким глиняным чашечкам, одна из которых была почти полностью покрыта золотыми прожилками, и наконец замечает лежащую фотографию Танджиро на котацу. Он улыбается. Смотрит своими невозможно яркими глазами, улыбается широко-широко и машет рукой. За спиной куда-то несется в страхе Зенитсу, а вслед за ним Иноске, явно пытаясь проткнуть первого своими клинками. Подумать только, как давно это уже было. А Танджиро совсем-совсем не изменился. Томиока ловит себя на том, что глупо улыбается фотографии, подобранной со стола, под сбивчивый поток фраз Незуко об уборке, цую и грязных вещах.

— Мы можем заглянуть к тебе на следующей неделе? — Камадо растерянно хлопает глазами, вмиг растеряв былой запал. Она до нелепости аккуратно ставит яноми на столешницу, полностью игнорируя чайный церемониал (кому он вообще в такое время нужен?), и заправляет за ухо выбившуюся из прически прядь волос.

      Под этим пытливым взглядом Гию едва ли не стонет от обреченности. Эта семья никогда не умела решать проблемы быстро и по-существу. Не то что бы он прямо сильно ждал хоть какого-то ответа — обычно они ему попросту не требовались, — но Танджиро настойчиво просил интересоваться мнением хотя бы его сестры. И перечить ему он не посмеет. Только не Танджиро, к чьему мнению и чувствам он прислушивался всегда. Ну или в основном. Мнения насчет некоторых вещей у них все-таки иногда, но разнились. При том довольно сильно. Особенно, если речь шла об опасных заданиях. Не станет же Томиока подвергать Камадо опасности! Но как будто того могли остановить вообще хоть чьи-либо слова, если на кону стояли чьи-то еще жизни. Слишком самоотверженный. Маленький глупец. Шесть раз он буквально чуть не умер из-за своих чертовых принципов, и, кажется, ни разу еще не подумал о том, как потом жить самому Гию. После его смерти. Томиока бы просто не смог. Проще лечь будет прямо там, рядом с Танджиро, и умереть, чем пытаться жить дальше уже без него. Он настойчиво отмахивается от этих мыслей и лишь на секунду становится более хмурым, чем обычно. Танджиро не нравится, когда Гию хмурится.

— Так мы можем прийти к тебе на следующей неделе или ты куда-то собиралась? — Томиока осторожно кладет фотографию на место и возвращает свой взгляд к Незуко. Она, наконец, неуверенно качает головой в знак согласия и кусает нижнюю губу, словно борясь с самой собой и пытаясь не сказать чего-то лишнего. Гию в общем-то все равно. Он обещал Танджиро вернуться к вечеру. И это все, что действительно его волновало в данный момент. Пока хозяйка квартиры неуверенно мялась перед ним, за окном лишь поднимался сильный ветер, срывая лепестки адзисай. Погода портилась все больше и ему совершенно не прельщало провести сегодняшний вечер, а может и ночь, где-нибудь еще. Только дома, прижав к своему боку Танджиро и аккуратно поглаживая того по волосам.

— Нет. Конечно, приходите, — Незуко устало выдыхает и делает шаг назад. Ей говорили, что такое может быть, что это не особо нормально, но проходит со временем. Однако, это все равно пугало. Особенно, учитывая то, как давно она вообще не видела Томиоку. Для нее его приход в принципе стал большой неожиданностью. Они ни разу не говорили и больше не встречались с того самого события. Столкнуться за такой большой промежуток времени им попросту не удавалось. И то ли на то были планы главного, то ли госпожа Судьба вновь путала карты и разводила их в разные стороны. Незуко была не против такого расклада. Незуко было спокойней, когда она знала, чего ожидать. Гию в эту систему сейчас совсем не вписывался.

— Хорошо, — Томиока разворачивается и направляется к двери, когда Камадо неожиданно хватает его за рукав хаори. Позабытые две чашечки чая, сиротливо стояли на котацу и распространяли по дому нежный успокаивающий запах. Незуко держит крепко. Так сильно, что потяни она руку на себя, и ткань начнет трещать. Будто боится отпустить. Будто выйди он на улицу и его мгновенно разорвут на части демоны. Гию такой вариант не исключает, но задерживаться дольше необходимого в чужом доме все равно не желает.

— Не уходи... Пожалуйста, — Камадо шмыгает носом и слегка тянет Томиоку за рукав, заставляя его сделать шаг назад и обернуться. Глаза ее подозрительно блестят, но слезы не смеют скатиться по круглым щекам. Он замечает, что Незуко похожа на ту яноми с золотыми прожилками, какие возникают на чашках, когда осколки склеивают вместе. Разбитая, собранная по кусочкам заново, с незаживающими шрамами и вечной памятью о боли и потерях.

      Гию не понимает, почему Незуко чуть не плачет, когда он просто собирается выйти из ее дома. Гию Незуко сказать нечего. А потому, он дергает рукав хаори на себя под жалобный треск ткани и, более не оборачиваясь, выходит за дверь.

      За окном во всю бушевал цую.

***

      Иноске как собеседник совершенно не состоялся. Дурацкие замашки помахаться с каждым встречным поперечным, как были при их первом знакомстве, так и остались. Как будто в реальной жизни сражений ему было мало. Не то что бы Томиока знал про каждый шаг друзей Танджиро. Просто так получилось. Слухи, боязливые рассказы сослуживцев на заданиях. Хашибира их всех просто, откровенно говоря, пугал. Единицы, наверное, могли смело общаться с этим гиперактивным парнишкой, еще меньше человек могли его успокоить хотя бы на пару минут. Одним из таких людей был Танджиро. Камадо излучал спокойствие и уют на мили вокруг, так что, когда с ним кто-то заговаривал, уже был благосклонно настроен к этому маленькому солнцу. Совсем не удивительно, что Иноске тоже попал под это чудодейственное влияние. По крайней мере, когда они были рядом, мир мог не опасаться того, что странный парень с маской кабана опять кого-то поколотит. Ну, не так сильно опасаться, как обычно.

      Когда Гию замечает его и Зенитсу, идущих в отель по соседству, после задания, он зачем-то решает зайти поговорить. Он зовет с собой и Танджиро, ведь все вместе они не собирались уже очень давно - встретиться им также все никак не удавалось, - но тот в самый последний момент отказывается, мотивируя это тем, что он все еще слишком обижен на Иноске и Агатсуму, чтобы увидеться с ними сейчас. Камадо желает приятно провести вечер, ласково целует Гию в лоб, треплет его по голове, пропуская длинные пряди волос через пальцы, и спроваживает за дверь, вдогонку прося купить коробочку вагаси. Разве он мог отказать Танжиро?

      Собственно, так он снова оказался в том месте, где совершенно не думал оказаться. В обычно шумной до ужаса компании, от чьих криков уши в трубочку сворачивались у людей, не привыкших к такому. Валяясь на татами, закинув ноги на стену, они все равно умудрялись лениво переругиваться даже в компании неожиданного гостя. Зенитсу, бросая на Томиоку настороженные взгляды, будто тот мог в любой момент сорваться с цепи, будто пес, иногда закидывал какие-то вопросы о его жизни в целом, а затем продолжал рассказывать, что за все это время приключилось с ним и Иноске. Все это, конечно, периодически прерывалось криками Хашибиры о том, что все рассказанное - брехня полная и было все совсем не так. И начинал рассказывать историю со своей точки зрения. Агатсума лишь закрывал уши на особо кровавых моментах, которые в красках описывал Иноске, и громко верещал, что это все неправда.

— Почему Танджиро на вас обижается? — непрекращающиеся крики и визги наконец-то смолкают, и две пары глаз впериваются внимательным взглядом в Гию, который до этого лишь периодически вбрасывал краткое "ммм" на каждую рассказанную историю. Зенитсу молчит. Рот раскрывает и хочет сказать что-то, но лишь шумно вдыхает воздух, и ни одно слово с его губ так и не слетает. Он стремительно бледнеет, будто за спиной их гостя даже не кучка демонов стоит - призраки. Целое полчище. Продолжает молчать, пока взгляд бешено бегает по комнате, пытаясь уцепиться хоть за что-то. Хашибира в следующую же секунду закрывает тому рот, громко клацая чужими же зубами, и садится наконец по-нормальному, скрестив ноги перед собой и закинув в рот кусочек данго. Но отвечать все не спешит, тщательно пережевывая сладость во рту и задумчиво поглядывая на Томиоку. Тот смотрит выжидающе в ответ. Эта медлительность среди друзей и знакомых Камадо явно передается воздушно-капельным путем.

— Обижается, да? — Иноске продолжает задумчиво смотреть уже даже не на Томиоку, а куда-то сквозь него, и лениво крутить в зубах палочку. Зенитсу под его боком лежит ни жив, ни мертв. — Не знаю, мы с ним давно не разговаривали, — палочка отбрасывается в другой конец комнаты. Гию не уверен в том, что хочет знать причину ссоры Иноске и Зенитсу с Танджиро. Эти трое постоянно были почти не разлей вода. И если их пути все-таки разошлись, значит случилось что-то серьезное. Камадо будет против, если Томиока сам попытается решить его проблемы с друзьями. Сам обидится на него, губы надует, как дитя малолетнее, да разговаривать совсем-совсем перестанет. А ведь и так в последнее время молчит почти все время, лишь широко улыбается, да лениво целует в уголки губ, нежно поглаживая голову Гию на своих коленях. И Гию не хочет лишаться сейчас и этого.

— Уходи. Пожалуйста, уходи, — Агатсума тяжело вздыхает, хмурится, смотрит на несчастные недоеденные данго на керамической тарелочке и, кажется, действительно гонит гостя прочь. Зенитсу обычно так не делал. Только в шутку. Не в его привычках и характере это было. Танджиро по голове за это тоже бы не погладил. Рассердился бы, вероятно. А ведь никто сердить его не желал. Желали лишь, что б улыбался дольше, да ярче (хотя, казалось бы, куда уж еще-то?), был собой. Милый, дружелюбный, вселяющий уверенность. Томиока закусывает губу. Это солнце прямо сейчас сидит в соседнем отеле и ждет, когда он вернется с коробочкой вагаси. Гию вновь отмахивается от своих мыслей. По чем ему судить сейчас Зенитсу, которого он так долго не видел? За такой срок человек вполне может поменяться. Особенно, если ты сражаешься с демонами почти каждый день, а череда боли и потерь постоянно шагают за тобой след в след. Такая жизнь изменит кого угодно. Только не Танджиро. Тот по-прежнему остается таким же, каким и был.

      Гию встает с татами и уходит прочь из отеля. Ему еще надо зайти за сладостями для маленького солнца. Его никто не останавливает.

***

      Последний месяц Томиоку мучают кошмары. В них демоны раз за разом разрывают его маленького Танджиро на кусочки. Рвут зубастыми пастями тело, отрывают конечности и утаскивают куда-то, будто дворовые псины еду прячут. В его кошмарах на лице Камадо нет ни намека на улыбку. Его лицо искажено болью, взгляд напуганного зверька смотрит куда угодно, но только не на Гию, а рот открыт широко-широко, кричит так, что этот крик в ушах шумом застывает нескончаемым. Кровь заливает мостовую, следами демонических лап и когтей остается на земле. Камадо лежит в центре кровавого моря, пока демоны склоняются над ним, пуская слюни ему на лицо, не пытаясь добить. Жестокие твари по малой отрывают кусочки, уже не сопротивляющегося, тела, продолжая мучительную агонию.

      Томиока не хочет на это смотреть. Он хочет отвернуться или уйти, да все не может. Ноги будто к месту приросли, а в веки зубочистки воткнули, чтобы глаза не закрывались. Ему больно до одури. Под веками выжжено искаженное мукой лицо, в ушах застыл неистовый крик, от которого хочется уши закрыть. И в какой-то момент он не понимает даже, что начинает кричать сам. Сердце кровью обливается. Хочется подойти, порубить демонов на куски и вытащить из этого ужаса Танджиро. Не может. Не то из-за того, что действительно ноги к полу пригвоздили, не то из-за собственного страха, что он действительно не смог уберечь свое солнце от всех бед. Ярость от потери заполняет его до краев. Но ведь это все не по-настоящему, да? Гию разницы не видит. Смерть Камадо для него в любом варианте - это и его же разбитое на мириады осколков сердце, которое не склеишь, как треклятые яноми.

      Он просыпается каждое утро в холодном поту с, застывшим на губах, немым криком, и с широко распахнутыми глазами, пока наконец разбуженный его кошмарами Танджиро не начинает спешно, но с нежностью шептать на ухо, что он здесь, что все в порядке, усыпать его лицо поцелуями и трепетно поглаживать по взмокшей голове. Томиока делает глубокий вдох и сжимает Камадо в своих крепких объятиях, утыкаясь носом в макушку. Все хорошо, все в порядке, Танджиро здесь, с ним. Они дома, валяются на футоне, а еще у них все еще отпуск.

      А потом он вспоминает, что они пошли в гости к Урокодаки. И Танджиро почему-то не обнимает в ответ сейчас крепко-крепко, когда он в очередной раз просыпается глубокой ночью от вновь всплывшего во сне кошмара. Саконджи сидит рядом. Не спит, Гию знает это. Повернул голову к окну и совсем не обращает внимание на то, что гость проснулся с лицом полным праведного ужаса. Томиока делает глубокий вдох и пытается натянуть на лицо маску спокойствия, будто не он минутой назад в кошмарах кричал, срывая голос. В доме учителя всегда пахнет морем, а на губах словно застывают соленые брызги.

— Где Танджиро? — все, что сейчас надо Гию — Камадо под боком, его маленькие ладошки, сжимающие его собственные, и нежная улыбка, вселяющая уверенность в завтрашний день. И ему страшно, что прямо сейчас, когда ему больше всего это нужно, Танджиро рядом с ним нет. Спокойствие Урокодаки действует на него совершенно по-другому. Оно не действует на Томиоку никак. Он не обнимает его, не шепчет на ухо успокаивающие слова и, самое главное, он все равно не Камадо. Танджиро... Он как наркотик. Въелся глубоко под кожу, растекаясь по венам умиротворением вместе с кровью, заставляет делать вдох за вдохом, вдыхая пепел суровой реальности, что оседает тяжестью в легких.

— Его здесь нет, — Саконджи говорит это тихо, но четко, и не поворачивая головы. Гию недовольно фыркает. Это он понял и сам. Да легче ли с этого? Почему-то все они, все, кто знал и знает Танджиро, совсем не воспринимают его всерьез сейчас. Делают вид, что его не существует, отворачиваются от него и не хотят говорить. Томиока не спрашивает в чем дело. Может им действительно есть за что обижаться на Камадо. Но он бы никогда не смог. Во всяком случае, такое отношение к его маленькому солнцу все равно обижало его, будто это его самого не замечают. Обида ярким пламенем разгоралась в груди, не смея вырваться наружу. Он не будет ничего говорить им всем. Танджиро не понравится, если он заденет чувства дорогих ему людей, пусть с которыми он сейчас и не общается.

— Значит я найду его, — Томиока встает с футона, накидывает на плечи хаори, тянется к клинку. Урокодаки каменным изваянием продолжает сидеть на месте, не сдвинувшись ни на дюйм. Кому до этого какая разница? Гию даже футон не заправляет, спешно поправляет форму лишь, и собирается выскочить за дверь. Может его солнце ушло погулять? Ночью? На горе не должно быть страшно, здесь всегда безопасно и демоны соваться не смеют. Все должно быть в порядке. Душа ревет, словно раненный зверь, а беспокойство заполняет его от кончиков волос до самых пяток. Он найдет Танджиро и все снова вернется в норму.

— Не найдешь.

      Гию отмахивается от слов учителя, как от ненужных вещей. Танджиро он найдет всегда. И Томиока убегает на гору.

***

      Камадо лениво покачивает ногой, сидя на ветке дерева и крутит узелок на груди от клетчатого хаори, наблюдая за тем, как Гию почти бегом взбирается на гору, пробираясь сквозь лесную чащу. Несется вперед, не обращая внимание на то, что ветки по лицу хлестают, оставляя после себя лишь длинные ссадины-отметины. Спотыкается об камни, едва ли не падает, а все равно продолжает идти вперед с обеспокоенным лицом. Взлохмаченные после сна волосы и глаза, горящие огоньками безумия, совсем не придают Томиоке надлежащий спокойный вид. Он словно безумец. Раненный и потерянный щенок, который никак не может докопаться до сути. У Танджиро при виде всего это разбивается его собственное сердце.

— Долго ты будешь продолжать это делать? Ему же больно, — Сабито появляется как всегда неожиданно, но аккурат по левую руку от него. По правую руку привычно приземлилась на ветвь Макомо. Их сопровождает лишь шелест зеленой листвы, да прохладный ночной ветерок. Танджиро шмыгает носом. Они его не осуждают, он знает. Но смотреть на мучения Гию им тоже не очень-то и хочется. Как будто у них у всех есть выбор. Как будто они могут просто взять и отвернуться, забыть все, что было, как страшный сон, запечатать это на кучу замков и спрятать где-то на этой горе, чтобы никогда не найти. Смешно. Они все эту гору знают, как свои пять пальцев. Прогулки туда-сюда - все, что им остается делать, чтобы не сойти с ума от, раздирающей душу, боли.

— Я ничего не делаю, — Камадо свой собственный голос кажется достаточно хриплым, будто он кричал вместе с Гию после каждого его кошмара, драл горло ногтями и бездумно смотрел в никуда, пока не опоминался и прекращал. Он не может. Не посмеет. Томиоке это бы не понравилось, видь он его по-настоящему. Сердце сжимают тиски. Он не хочет, чтобы Томиока страдал. Он хочет, чтобы Томиока наконец-то жил дальше. — Он просто не может отпустить. И я с этим ничего не могу сделать.

      Сердце изнывает от боли, при виде такого потерянного Гию. Макомо и Сабито садятся по бокам от него и крепко обнимают, даруя ему все возможное тепло, какое только могут дать. И это все, на что он может рассчитывать. Поддержка хороших друзей. Пока слезы льются солеными водопадами по щекам, а губы изнывают от постоянно кровоточащих ранок от зубов.

      Камадо Танджиро мертв уже шесть лет.