Две стороны спора

      В жизни Портовой Мафии случалось всякое — то обнаглевший клан с другого конца страны выдвинется войной, то поступит заказ на эспера из Агентства за такие деньги, что не грех попытаться, то Дазая выловят на их территории в нетрезвом виде, а через пару часов он достанет всех так, что его вышвырнут из порта прямой наводкой до офиса с доставкой на диван.

      В жизни портовых случалось всякое, но развлечение им преподнесли все те же эсперы Агентства во главе с Дазаем. Ответить им взялся Чуя и проиграл Осаму желание, забыв, насколько беспощаден в своем чувстве юмора экс-мафиози.

      Требование не заставило себя ждать и было настолько унизительным и отвратительным в своей гениальности, что Чуя скрипел зубами и терпел молчаливое потрясение своих коллег, которые теперь были обязаны проследить за соблюдением выполнения всех условий.

      Рыжий думал, что он сможет принять это. Думал, что вытерпит. Переживет. Потом забудет, выкинув из памяти.

      Как бы не так.

      Далеко не каждый день он просит Акутагаву затянуть на нем корсет. Тесный корсет небесно-голубого, под цвет глаз, атласного платья с пышной юбкой выше колена. Хотя, это не так страшно, как тот наряд, предполагающий надевание боди и кроличьих ушей.

      Женская диадема в намеренно подвитых волосах, струящихся крупными локонами, и силиконовые подкладки, вшитые в лиф, превратили грозу всего живого, сиречь Накахару Чую, в прелестное, но очень кривящее лицо — будто от зубной боли — создание.

      Прелестное, очень миниатюрное и позорно женственное, вопреки всем показателям мужественности, которые Накахара всегда и всем был готов предъявить — только попробуйте усомниться, когда он закатывает рукава рубашки, демонстрируя литые мышцы, всегда охотно пускаемые в дело, да еще и ради благой цели.

      Судя по участившимся тяжелым вздохам Рюноске, тому было еще более стыдно смотреть на своего наставника. Вплоть до готовности выколоть себе и остальным глаза, чтобы не видеть позора рыжего.

      Но Чуя проспорил и проспорил Дазаю. Все, что будет сделано, чтобы спасти пострадавшую репутацию, самооценку и гордость Мафии, будет воспринято, как нарушение договоренности. А за нарушение слова остальная Мафия их попросту загрызет, накинется сворой псов не то что с другого конца страны — с другого континента.

      Тяжело жить, когда ты состоишь в Совете Пяти и так по-идиотски, но крупно лажаешь.

      Платье Накахаре принес лично босс, посоветовав не надевать туфли на голую ногу — Чуя сам понял, почему, когда попытался не послушаться: на большом пальце практически моментально появились сразу две мозоли, из-за чего его и без того не блестящая походка вовсе превратилась в ковыляние парализованного на обе ноги индивидуума.

      Так что Чуя запомнил на всю жизнь, что нельзя надевать туфли на голую ногу.

      Да еще и очень гладко выбритую, мать ее, ногу — Чуя в жизни не забудет, как радостно улыбалась ему Йосано, предлагая свою помощь с воском, гарантируя, что даже его короткие — скрип зубов Накахары не заглушили даже смешки мелкого детектива — ножки будут выглядеть, словно они его на подиум собираются вывести.

      Чулки с томно-черными кружевами и голубыми ленточными бантами на резинке и подвязки с поясом ему помогала надеть и закрепить Гин. Чуя их не то что надевать — даже в руки брать не хотел, но под смешливым взглядом девушки и надел, и перетерпел, когда она расправляла материал. А уж как ему было стыдно даже смотреть на предложенное белье — женское, голубое, шелково-кружавчатое — никакими криками не описать.

      Но вся Мафия, то ли злобствуя, то ли просто сговорившись, несла ему вещи. Диадема принадлежала их дорогому киллеру-марионеточнице Кое, которая предложила ему еще и один из своих зонтов, а когда Чуя отказался — уговаривала взять хотя бы веер, непрозрачно намекая, что обучит его всему, что должна знать любая мало-мальски уважающая себя девушка.

      Чуя отказался уже совсем невежливо, вызвав у Озаки смех.

      Хиротсу, глава отряда Черных Ящериц, этот недо-дон Корлеоне, раздобыл для Чуи открытые босоножки на шпильке — это помогло немного отодвинуть момент позора, но ровно до той поры, пока не зажили ноги рыжего и он не освоил хождение в новых туфлях.

      Чуя орал и даже вырывался, когда ему делали маникюр и педикюр — салонные мастера захихикали, когда им обрисовали ситуацию, но взялись делать все, сделав скидку полубезумному от ужаса и стыда клиенту, который чуть не отломал подлокотники у кресла. Они даже провели коротенькую лекцию всем заинтересованным лицам, и Чую обязали следить за состоянием его аккуратненьких ладошек, пальцев и ноготков — его крики, что он им не какой-то там пидорас, чтобы следить за покрытыми лаком ноготками, были проигнорированы.

       Ну, или не совсем — полную, мать ее, эпиляцию, выщипывание бровей и мягкий макияж ему делал парень с очень аккуратными руками и укоризненно-печальными глазами, что, впрочем, не помешало ему быть беспощадным. Но и результат от этого был соответствующим — голубые глаза злобно сверкали теперь из обрамления черноты подводки, туши и теней, аккуратные брови изломились над ними медно-золотой оправой, а Чуя еще долго будет оплакивать волосы на лобке.

      Нежно-розовая помада Элизы была принята мастером, как вариант, ее же духи теперь вились за Накахарой изысканным шлейфом — Мори не покупал любимице какие-нибудь дешевки, если, конечно, не она сама выбирала эту дешевку — для своей куклы, к примеру.

      Акутагава, смирившись с участью смотреть и участвовать в одевании семпая, затянул корсет платья под женские формы, добившись узкой, почти осиной талии. Накахара после этого едва мог дышать, но стойко держал спину. Гнева в глазах стало поменьше — от нехватки воздуха быстро начинало темнеть в глазах.

      Может, оно и лучше, особенно если он свалится посреди своего выхода. Все сразу поймут, насколько его измучил весь этот карнавал.

      На широкие, отнюдь не девичьи плечи лег укороченный пиджак с длинным рукавом. Крупные две-три пуговки рыжий сосредоточенно застегивал, расправляя ткань. Откровенно говоря, то, что ключицы, шея, лопатки и спина были у него голыми, ему даже нравилось, но сверкать ими сейчас он не собирался, как и не собирался признаваться в симпатии к этому элементу одежды.

      Понятное дело, что на тщательно и долго укладываемые волосы никто не предусмотрел головной убор. То, что Чуя не мог надеть никакую шляпу, причиняло ему почти физическую боль, но он лелеял тот миг, когда ему представится возможность сбежать и переодеться в свой обычный костюм.

      Накахара вздохнул и кое-как доковылял до двери, на ходу подтягивая чулки и расправляя юбку, чтобы, согнувшись в поясе и высунув кончик языка от усердия, надеть босоножки, а потом и последние детали — синяя лента сомкнулась на шее, сдавила кадык; щелкнул замочек, подвеска остудила кожу. На руки Чуя очень аккуратно натянул кружевные тонкие перчатки, заботясь о том, чтобы не повредить ни единой тончайшей нити.

      Акутагава уже стоял лицом в стену. Самое большое его разочарование в жизни теперь состояло в том, что Чуя проспорил Дазаю. Мысленно Рюноске сделал пометку с бывшим наставником не спорить и следить за тем, чтобы нынешний не спорил с бывшим. Это плохо сказывалось на самооценке и репутации.

      Сам Накахара положил на этот факт и посмотрел на себя в зеркало с тихой ненавистью, горящей угольками на дне его зрачков.

      Девушка из него, конечно, получилась загляденье. Словно всю жизнь ею и был — что грудь просто вшита в платье силиконом — это несущественные детали.

      Репутация к черту. Доказывай потом, что ты мужчина без отклонений, когда позволяешь нарядить себя в это. Доказывай, что ты вообще мужчина — твои брюки, жилет и шляпа ничего не изменят; Гин вполне успешно убедила всех мафиози в обратном, скрывая лицо и голос, тренируя тело до тех пор, пока ее пол не стал неразличим.

      Чуя хотел умереть, но вместо этого неловко схватил с вешалки дамскую сумочку, звенькнув браслетами на тонком запястье, открыл дверь и пошел к лестнице, чтобы, стоя на верхней ступеньке, скривиться пуще прежнего, испытывая подспудное желание убежать, захлопнуть дверь, закрыть ее на все замки и никуда в таком виде не выходить.

      А для полноты картины словить амнезию и забыть к черту обо всех обещаниях и спорах с Дазаем, которых и в былые времена было отнюдь не мало.

      Посмотреть на выполнение условий победителя сбежалась вся Мафия и Детективное Агентство. Вон и Дазай — стоит себе в сторонке и тихо посмеивается в компании кого-то из своих коллег, качая в руке бокал с игристым вином.

      Мерзкий суицидальный ублюдок! Зло в кремовом пальто!

      Чуя стиснул зубы — но только мысленно. В реальности же пришлось положить руку на перила и начать свое схождение вниз, держа самое невозмутимое лицо из всех возможных.

      Слова «удивление», «ожидание» и «насмешки» были явно не теми, которыми следовало бы описывать реакцию импровизированной толпы зрителей на выход новой, предположим, звезды на подиум — вернее, в комнату, где обычно проходили встречи представителей из других кланов, прибывавших в резиденцию с длительными визитами для обсуждения совместно ведущихся дел или просто посиделок с чем-нибудь покрепче в дружной компании — да, неожиданно, но мафиози в свободное время тоже были обычными людьми, хотели расслабиться, отдохнуть…

      Но, как и во всех делах, в отдыхе тоже кто-то выигрывал, а кто-то оказывался проигравшим.

      В последний раз, когда Двойной Черный взялся так совместно отдыхать — масштабный был загул, вот и все, что можно было припомнить из недели кутежа и пьянок — выиграл Дазай.

      Соглашаться на пьяный спор, который скрепили другие детективы, было не лучшей идеей со стороны Чуи. Везение редко обходило Осаму стороной — и этот раз не оказался исключением. Да и разве может сволочь, язва, наглая мразь и далее по списку нелестных эпитетов, озвучиваемых Чуей один за другим, проиграть собственному бывшему напарнику?

      Конечно нет.

      Поэтому сейчас Дазай смотрел на выполнившего все условия и злого, как тысяча чертей, рыжего… нет, не красавца — красавицу — и торжествующе ухмылялся. Красавица в ответ сверкала ярко подведенными глазами и явно пыталась придумать, как бы так поженственнее приложить Дазая головой о стену пару раз.

      Нет, что ни говори, это определенно был шедевр. Вершина мыслительной деятельности его пропитанного ехидством разума. Апогей многолетней подпольной издевательской работы над рыжим.

      Чуя слышал шепотки и смешки со всех сторон, быстро крутил головой, обводя всех внимательным взглядом, чуть прищурившись. Они у него все потом попляшут — и младший состав, и командиры. Всех заставит кровью и потом отрабатывать эти ехидные смешки в ладони, эти ухмылки, эти взгляды через плечо. Весело им.

      Рыжий совсем не любил быть поводом для смеха, шуток и обсуждений.

      — Посмотрели — вот и отлично, тогда я пошел снимать все это дерьмо.

      Накахара развернулся, твердо намеренный пойти и снять всю эту порнографию, которую только чудом пока никто не догадался сфотографировать; реанимировать страдающего от стыда Акутагаву, который переживал за Чую больше, чем сам Чуя; вытащить свою пробившую дно Марианской впадины самооценку и, наконец, стереть себе память о том, какой позор ему пришлось пережить за эти несколько минут, кажущихся почти бесконечными.

      — Куда-то собрался? — Дазай отставил бокал и поспешно нагнал Накахару, хватая за плечи, разворачивая к себе, ловя себя на мысли, что — о Боже, этот взгляд, он просто непередаваемо шикарен — хотя Чуя в платье вообще дивное зрелище целиком и полностью, от сияющей диадемы в волосах до серебристых шпилек босоножек.

      Тем не менее Осаму не мог сдержать короткий фырчащий смешок, хотя и пытался изображать из себя саму серьезность, поспешно прикрывая расползающийся в улыбке рот ладонью.

      — Если ты думал, что повертишься здесь, как модель на подиуме, а потом гордо покинешь помещение — поздравляю, тебя обманули, — и опять в ответ рыжий зло засверкал глазами, да что же такое; Дазаю нравилось надоедать Накахаре — только ради того, чтобы вновь увидеть этот синий блеск в его глазах, его разгорающуюся жажду убийства, его разрушающуюся маску невозмутимости, из-под которой мгновенно вырывался его истинный темперамент и его истинные чувства.

      — Ублюдок, что еще ты успел придумать, пока меня не было? — рыжий почти рычал, схватив Осаму за запястья, и рывком скинул его руки со своих голых плеч, отступая на шаг. — И прекрати так довольно улыбаться — нашел игрушку! Будто потенциальную партнершу для суицида подобрал и спешишь довести до кондиции, только вот я тебе не партнерша для суицида, синяя скумбрия!

      Поставив точку в разговоре, Чуя не без удовольствия оттолкнул от себя этого изврата в бинтах, вкладывая всю имеющуюся в руках силушку, а потом стиснул юбку дрожащими от злости пальцами и быстрым шагом направился в другой конец зала, к фуршетному столу, чтобы там схватить первый попавшийся на глаза бокал и залпом осушить.

      Он думал, что это что-то безвредное, вроде пунша, но нет — не угадал от злости даже своего любимого напитка — красное вино холодом скатилось в рот, мимоходом обожгло язык, горло и пищевод, согреваясь только где-то в желудке.

      Соблазн облить ледяным вином и ударить одного мерзавца по наглой физиономии был велик, только вот Чуя не хотел тратить хорошую выпивку и окончательно убеждать всех в том, что он может не только одеваться, как женщина, но и вести себя откровенно… по-дамски.

      Так что он усилием воли избавился от каверзной мысли и, чтобы чем-то себя занять, взял еще вина и одним слитным движением опрокинул в себя весь бокал, надеясь, что станет легче, но, увы, Накахара только понял, что двух бокалов ему явно будет недостаточно.

      Дазай, чуть не упавший на задницу, проводив рыжего задумчивым взглядом, моментально расплылся в довольной улыбке, расправил одежду, бормоча себе под нос:

       — Много чего я успел придумать, милый Чуя, много чего. И с каждой минутой мыслей становится всё больше, — мужчина тряхнул головой, взъерошил рукой растрепанные волосы. — Кстати, о партнерше для суицида… Я еще об этом не подумал…

      Договорить — и додумать — Осаму не дали негромкие убеждения со всех сторон, что такая красота должна жить — кто-то даже сунул ему в руку бокал, предлагая не ставить их жизни под угрозу, ведь и у Чуи был свой предел терпения. Дазай, серьезно покивав, согласился с ними со всеми и тоже пригубил вина — Мори расщедрился для сегодняшней встречи.

      А на Накахару у экс-мафиози и правда были другие планы.

      Подозвав к себе Тачихару, гипнотизирующего Накахару поистине животным взглядом последние минут десять, Дазай быстро прошептал ему на ухо одну небольшую просьбу, даже две, в конце добавив очень многообещающую улыбку, хрустнув костяшками пальцев.

      Рыжий сглотнул и вяло отправился в угол комнаты, где стояли колонки. Из головы не шел голос Дазая, который «просветил» его, что именно он сделает, если тот не перестанет заглядываться на Чую и не включит специально подготовленную для сегодняшнего дня музыку.

      Накахара не успел понять, что происходит, когда все гости по какому-то безмолвному знаку свыше отступили к стенам помещения, освобождая место в центре зала, а Дазай, приблизившись со спины, рывком потянул его за руку, уводя от столов, и замер по одной только ему понятной причине. Положив чужую руку в кружевной перчатке на свое плечо, он расположил свою ладонь на поясе Чуи…

      …который, поняв, что его собираются заставить танцевать, мгновенно взбесился.

      Бокал, который он так и не выпустил из свободной руки, полетел. По идее, в Дазая — промахнуться с расстояния меньше метра было сложно; но тот, сволочь, все равно уклонился и с первыми звуками музыки начал вести его, вынуждая следовать за собой болезненным нажимом руки. Стекляшку поймал лицом кто-то из круга зрителей, скорее всего, какой-нибудь младший мафиози, а мерзавец Осаму уже поймал темп и повел еще уверенней, чем прежде, вынуждая сосредоточиться на том, чтобы переставлять ноги в правильной последовательности.

      Чуя приспособился только после того, как трижды отдавил партнеру ноги — ничего страшного, впрочем, они у него длинные, с него не убудет. В рыжей голове было всего две мысли: держать руку на плече и не вести. Не вести их обоих к окну, чтобы убиться или хотя бы убить Дазая.

      Осаму с самым искренним видом продолжал улыбаться и подпевал, довольно блестя глазами, управляя их телами в ритме музыки.

      Чуя отвел взгляд, слегка краснея — не то от стыда, не то от злости — и предпочел хмурым взглядом сверлить плечо своего партнера и дальше.

      Он злился и смущался, а внутренне и вовсе был близок к тому, чтобы просто сбежать и разрыдаться в уголке от унижения. Ему нужно было хотя бы сорваться на ком-нибудь, выплеснуть злость и стыд, но сейчас он был пойман глумящимся Дазаем, а рядом, словно чтобы добить остатки его психики, со счастливым лицом танцевал босс с восторженной Элизой, за ними Хиротсу с Кое.

      Потом смущенный Тачихара вывел Гин, бросая вызывающие взгляды по сторонам. Та явно нервничала, но держалась неплохо. Акутагава явно зря оставил сестру без присмотра, так и не выбравшись из комнаты Чуи, но он узнает о своем промахе значительно позже, чем следовало бы, Накахаре было его искренне жаль.

      Чуя с тоской ждал окончания танца. Ему было настолько плохо морально и физически — от каблуков, от корсета, от колких взглядов — что он готовился рвануть к выходу, как только стихнет музыка и на них перестанут пялиться. Ему нужен воздух, пространство и никакого Дазая в радиусе десяти метров минимум.

      Тот, в свою очередь, мягко обнимал Накахару за талию и старался не подставлять ноги под чертовы каблуки — он никогда не думал об этой проблеме танцев, потому что до настоящего момента его партнерши хотя бы знали, что такое вальс, что значит быть ведомыми, и были, собственно, партнершами, а не очень хорошеньким переодетым в платье Чуей.

      Осаму дождался окончания танца, остановился и осторожно, очень медленно отпустил кипящего, бурлящего, буквально готового, кажется, взорваться Накахару. Коротко кивнув «партнерше» в благодарность за танец, он все же не удержался и бросил последнюю колкость:

      — Тебе понравилось, милая?

      — Иди к черту со своим «понравилось», — рыкнул Чуя и потянулся руками к тощему горлу, скрытому чистыми бинтами, надеясь успеть вцепиться в него до того, как его остановят, но вдруг он замер, призадумался на несколько напряженных секунд, покусывая губу — Дазай непроизвольно зацепился глазами за этот жест.

      Потом рыжий тяжело вздохнул, насколько ему позволял корсет, к которому он даже почти привык — всего-то надо было не вдыхать особо глубоко — и представил, как убивает Дазая. Внутри от этого потеплело и сладко задрожало, пальцы начало покалывать, и Чуя удовлетворился, убирая руки прочь, после чего с чистой совестью и чувством выполненного долга направился к выходу, переставляя ноги, как учили Кое с Гин: ставя одну перед другой, покачивая бедрами для пущего эффекта — «было бы чем покачивать», с неожиданной усмешкой подумал Накахара, качая головой.

      Для полного счастья теперь главным было не споткнуться и не упасть, пропахав носом дорогой ковер — иначе весь труд и вся выдержка последних нескольких недель пойдут псу под хвост.

       «Ну вот, все-таки убежал», — с каким-то расстройством подумал Дазай.

      А ведь ему так хотелось уговорить рыжего станцевать вместе еще пару танцев, потом выпить бокал-другой вина для поднятия настроения, а там и заключить какое-нибудь новое пари, может быть даже поддаться, чтобы дать возможность Чуе немного избавиться от тяжести стыда и унижения, которые он, без сомнений, испытывал, выполняя условия.

      Но Осаму не успел, хотя больше всего его пока что удивляло то, что Накахара почти не буянил и за вечер никого не убил, почти спокойно, с видимым благородством покидая это место и уходя, как говорится, навстречу судьбе.

      Стоп.

      Ушел навстречу судьбе в наряде даже не просто женском, а вполне себе откровенном, в районе, где черт знает что может произойти с женщиной или чем-то похожим на женщину после определенного часа, где даже представить нельзя, какие приключения на задницу можно найти, если одеться в платье.

      Осаму резко развернулся и почти выбежал из комнаты, направляясь к выходу из здания. Не то что бы он волновался за Накахару, просто ему и правда не очень-то хотелось, чтобы какой-никакой, а старый друг, верный напарник и просто человек, который украшал его жизнь своим присутствием, попал в неловкую ситуацию. В тесном кругу Мафии походить в платье — это одно, а вот по улицам — другое; в подобном откровенно соблазнительном, а то и вовсе зазывающем, по мнению части мразей, виде было опасно слоняться даже для Чуи.

      Выйдя на улицу, Накахара нахмурил тонкие брови и направился к ближайшей еще не закрывшейся палатке с мороженым, радуясь, что вечером в этом районе практически безлюдно — Мафия полностью контролировала весь местный режим, являясь единственной полноценной властью. Комендантский час — и тот скорее для безопасности мирного населения: мало кто желал угодить в центр разборок мелких банд, которых тут пруд пруди, хотя, чтобы не заслужить внимание Центра, определенно следовало быть аккуратными — ни Мори, ни члены Совета Пяти, никто из руководства не любил, когда к ним в дверь стучала полиция, поначалу вежливо прося найти виновников очередного «глухаря», а потом и невежливо расследуя, влезая в дела, в которые лезть не стоит, срывая встречи и сделки.

      К Чуе, склонившемуся над морозильником, тут же бочком придвинулся какой-то сомнительно выглядящий мужчина — вот уж кого Накахаре в платье не хватало для полного счастья — которого он проигнорировал, и, помявшись, ткнул наманикюренным пальчиком в пломбир. Затем, невольно смягчившись от ослепительной улыбки продавца — немолодой уже женщины в аккуратной форме — ткнул в пломбир еще дважды: целых три шарика, что еще надо для счастья, когда ты расстроен и немного зол.

      А потом рыжий оккупировал скамейку, внутренне настораживаясь только тогда, когда непонятный субъект, крутившийся рядом ранее, сел на край той же лавочки с другой стороны, будто бы не специально.

      Вроде клерк клерком, только краснел как-то подозрительно и слишком часто осматривал его с ног до головы, упорно пялясь на грудь и ноги в чулках.

      Накахара предпочел делать вид, что он ослеп, оглох, отупел, и просто радовался тому, что вырвался с мерзкой вечеринки в честь его позора, начав увлеченно подгрызать вафлю, игнорируя мир вокруг себя, как таковой, погружаясь в свои собственные мысли, где, разумеется, нет и быть не могло никакого Дазая.

      Первым признаком того, что рядом с Чуей сидел самоубийца, стало деликатное покашливание и нервные жесты — мужичок приглаживал волосы, пытаясь скрыть сверкающую залысину, поправлял плохо сидящий на нем дешевый костюм. Вторым — рука на спинке скамейки, проползшая опасно близко к спине, отчего рыжий напрягся. Третьим — ладонь на коленке и поглаживание оной.

      Чуя моментально прекратил есть, бросил взгляд из-под ресниц — очень злобный — и услышал нервный смешок, но рука с колена исчезла, что уже было неплохо.

      — А ты с характером, крошка. Не хочешь прогуляться? — мерзкий клерк так и продолжал пускать слюни на его фальшивую грудь и подтянутые ноги. Грязный изврат. Мерзкое ничтожество. Ошибка в генофонде не то что страны — мира, которую он устранит, если та продолжит свои поползновения.

      — Исчезни, убогий, — Накахара фыркнул и демонстративно отсел, начиная нервничать еще больше, заметив собирающихся рядом зевак.

      Дерьмо.

      Завернув за угол, Дазай понял, что не прогадал в своих мыслях насчет «судьбы» и «приключений»: рыжий уже сидел на скамейке и с почти спокойным, чуть ли не умиротворенным лицом поедал купленное мороженое. И все бы ничего, но сидел он отнюдь не один.

      «Ну, только этого мне не хватало», — обреченно вздохнул Осаму, с какой-то горькой усмешкой роняя голову набок, но тут же собираясь с силами и направляясь прямо к Чуе. Только бы тот не начал снова пытаться убить его на месте… И не кинулся на пытающегося «подружиться» мужика.

      А то неловко выйдет.

      Не дойдя буквально пары шагов до скамейки, Дазай остановился и решил все же сначала понаблюдать за тем, что происходит — надо понять, что за обстановка сложилась, чтобы при необходимости вмешаться.

      А происходящее одновременно и смешило, и пугало: к Чуе клеились и даже не скрывали, что готовы купить его, как шлюху, размахивая деньгами, успев отобрать мороженое в приступе раздражения — как ни глянь, а дела были плохи. Разъяренный Чуя материл попытавшегося пристать к нему мужчину довольно неприятного вида, а тот смотрел, широко распахнув удивленные, если не сказать более грубо, глаза, и расплывался в идиотской улыбке: не каждый день прелестная дама обливает вас потоком грязной ругани, звучащей хриплым баритоном, да трясет, как дерево, схватив неожиданно сильными руками за грудки.

      Нет, пожалуй, вмешаться все же стоило.

      — Так-так-так, ну и что тут у нас? — ехидно поинтересовался Дазай, глядя на злобно сверкающую глазами рыжую фурию и опешившего от вмешательства постороннего мужика. — Прости, друг мой, но эта дама под моей опекой, — и, не давая Чуе прийти в себя и осознать происходящее, Осаму подхватил напарника под руку и почти потащил прочь, слыша в спину возмущенные крики и ругань обломанного клерка.

      «Скорее, скорее, в ближайший переулок, подальше с глаз довольно многочисленных зрителей, как можно дальше отсюда», — крутилось у него в голове, пока они очень быстро сокращали дорогу узкими улочками, каждая из которых, кажется, была уже тысячи раз исхожена, когда они еще были подростками и бегали за выпивкой и сигаретами.

      — Ублюдок, — напоследок выплюнул Чуя, злобно глянув через плечо, взглядом обещая жестокую смерть при повторной встрече. Но все равно в целях конспирации голос повысил до более женственного — играть, так играть хорошо, получая удовольствие — не зря же он все муки Ада выдержал. Наверное, он многих зрителей удивил, разговаривая о себе в мужском роде, но от злости и не такое случалось с людьми.

      Впрочем, плевать и на конспирацию, и на хилое подобие легенды, состряпанной Дазаем — это ведь ему испортили все удовольствие от поедания мороженого, которое теперь почило: было с такой силой сжато рукой захватчика, что восстановлению не подлежало — Чуя лишь липкую массу по ладони размазал, пока пытался за ним тянуться.

      И Накахара с чистой совестью вытер руку о дорогущий пиджачок какого-то шедшего навстречу мажора.

      Дазай, не ожидавший от «спутницы» такого номера, опешил. Рыжий словно с цепи сорвался, потерял все благоразумие и остатки манер. Понятно еще, почему он так набросился на пристававшего к нему мужика, но что сделал ему несчастный проходящий мимо франт?

      Франт, впрочем, «что-то» сделал сразу же — просто ударил он не по Чуе, а по Дазаю, который, вроде как, был вообще ни при чем.

      Парниша, заметив, что его обновку использовали вместо салфеток, резко развернулся и вмазал Осаму кулаком в многострадальное плечо, заставив его укоризненно вздохнуть и закатить глаза с видом ангельского смирения, задаваясь вопросом, почему вытворяет Накахара, а достается ему, неужели карма?

      Рыжий тем временем злорадно хихикал, сочтя произошедшее достойной местью — или прелюдией к мести, так, мелкое баловство, направленное на то, чтобы подпортить Осаму радостный день.

      Дазай поправил сбившееся пальто и глянул на мужчину укоряюще, мол, что вы тут творите, уважаемый, в какой век живем, надо быть выше этих варварских манер; а потом догадался-таки оглянуться: вокруг них с Накахарой уже собирался кружок явно не очень мирно настроенных людей.

      Чуя, кажется, совсем не мелкую рыбку зацепил своей выходкой. По крайней мере, не настолько мелкую, как хотелось бы Дазаю, но…

      — Да-азай.

      Чуя растягивал его имя и улыбался, предчувствуя короткое воссоединение Двойного черного на поле битвы, потянулся, словно проснувшийся кот, и кто-то бесхитростно присвистнул, увидев верх кружевных чулков и ленты подвязок. Нежно-голубых.

      Подобная реакция заставила рыжего мафиози скривиться и взглядом — очень высокомерным, Кое им бы гордилась — приморозить наглеца; потом облизать губы, придавая им влажный блеск, ощущая жажду крови, бойни и страстного танца — не бледного подобия, именуемого танцем, как сегодня на сборе союзников, а смертельного, после которого лучшее из всех ощущений — вкус победы и сохраненной жизни, своей собственной.

      — Ты же не обидишься, если я убью их? — Накахара едва не мурлыкал — он весь день лелеял мысль о том, чтобы хоть кому-нибудь что-нибудь сломать, сорваться, выместить злость. А тут такой шанс разойтись по-настоящему, так, чтобы протанцевать от одного конца до другого по лезвию безумия и завершить все прекраснейшим из па — отменой «Скорби», возвращением к нему рассудка, чтобы как в старые времена рухнуть почти без сил в руки напарнику, доверяя ему выполнить свое предназначение и донести его в штаб.

      — Я мог бы обидеться на вечно агрессивного Чую, который доставляет столько неприятностей… — Дазай расплылся в коварной улыбке, которая сама собой превратилась в злобную ухмылку, прижал к подбородку сложенные уголком большой и указательный палец, вдохновенным взмахом руки убрал с лица выбившуюся прядь волос. — Но я никак не могу обидеться на прекрасную даму, попавшую в столь неудобную ситуацию, когда из нас двоих она лучше знает, что делать с теми, кто оскорбляет взгляд ее лучистых глаз. Они твои, Чуя, — и он отошел чуть за спину Накахаре, оглядывая вторую половину неровного круга, достающуюся, видимо, ему.

      Дазай даже не пытался скрыть улыбку — что ни говори, а просто общаться с плюющимся руганью наряженным Чуей — это одно, но наблюдать, как это чудо в шелке и атласных тряпках размажет по земле всех вокруг…

      Осаму и без подсказок своей памяти знал, что увидит, как только Чуя спустит со строгого поводка «Скорбь», знал, что техника будет высококлассно сделана и знал, что в жизни не увидит ничего прекраснее, чем использующий свою способность Накахара Чуя.

      «Вот и поспорили…»: — промелькнуло у него, откровенно любующегося подготовкой, в голове.

      Дожили.

      — Останови меня, чтобы я не испачкал это атласно-кружевное дерьмо — я планирую вернуть его хозяевам, когда все закончится, — Чуя стянул с себя кофточку и повесил ее на гвоздь в стене, поправил волосы, надеясь, что в драке ничего не выбьется из прически, и улыбнулся — жестоко и беспощадно. Потому что вся эта канитель с приставаниями и свистом его уже достала.

      Он выпустил на волю всю свою злобу одновременно с активацией способности. Сначала слабо, чтобы противникам просто было трудно двигаться. Потом сильнее, а потом еще сильнее. Он бил их и давил, давил и бил, и все это было похоже на детский лепет до тех пор, пока ему не наскучило развлекаться за их счет и он не начал убивать. Шпильками по вискам и глазам, по ладоням и пальцам, кулаками по суставам, чтобы послушать хруст ломающихся костей и дробящихся хрящей.

      Его кофточка одиноко висела в стороне, а лицо, шея и плечи были усыпаны бриллиантовыми каплями выступившего пота. Подводка и тени поплыли ровно настолько, чтобы выглядеть естественно, а не свеженачерченной черной линией. Он радовался, что руки его были защищены от крови гравитацией, и перчатки было не замарать, как ни старайся.

      А когда все закончилось, он вытер шпильки о чей-то пиджак, наступив на грудную клетку, с безумной улыбкой разыскивая глазами следующую жертву, очередного противника, нового кандидата в ряды трупов.

      Живых из всего круга в двадцать с лишним человек не было — то, что Чуя оставил от костей в местах переломов, смело можно было собирать в пакетик и склеивать в форме кости пинцетиком под микроскопом.

      Палец Дазая, когда он отменил действие «Скорби», оставил сухую и теплую полосу между голых лопаток. Слабеющий Накахара передернул плечами и поспешил остыть, чтобы привести себя в порядок, заботливо поддерживаемый напарником под руки.

      Чистый кусок чужой рубашки вместо салфеток или полотенца — и рыжий снова свеж. В драке он практически не испачкался — только пришлось тщательнее протереть свои туфельки, пробивавшие сердца с тем же успехом, с каким много лет подряд их пронзали стрелы любви и боли, да утереть щеку от случайно оставленного мазка крови.

      Одолжив у Дазая телефон, успокоившийся Чуя набирал команде зачистки и надевал свою кофточку обратно, любуясь вмятинами, которые оставил «Скорбью», заправил за ухо упавший на лицо рыжий локон.

      Теперь они могли продолжить идти, и Накахара, ощущая умиротворение, даже продел руку в петлю чужого локтя, продолжая эту чертову игру в переодевания и дальше.

      Позже Дазай выделит в памяти два самых ярких момента всей увиденной им пляски смерти: первый — когда рыжий, угрожающе улыбаясь и опасно сверкая глазами, полными этих незабываемых синих искр, пробил блеснувшей серебром шпилькой грудную клетку очередного нападавшего; и второй — который Дазай намеревался считать исходной точкой всего, что произошло дальше — тот самый момент, когда он мягко скользнул пальцем по спине Накахары, отменяя «Скорбь», чтобы рыжий не разрушил половину района, охваченный безумием.

      И, может быть, все сложилось бы иначе, но, ощутив под пальцами теплую, мягкую кожу, заново осознав при этом, что такой живой и прекрасный сейчас рыжий может превратить всю округу в кровавую пыль… Слишком это было волнительно теперь, спустя столько лет, слишком хорошо он осознавал масштабы бесконтрольной силы, сдерживаемой хрупким телом, чтобы, имея тягу ко всему, что опасно, не ощутить смутное — пока еще — желание.

      Кроме того, было еще кое-что, что заставляло снова и снова возвращаться памятью к этому происшествию: Осаму мог поклясться, что ровно через мгновение после того, как он коснулся разгоряченной кожи Накахары, отменяя способность, в шуме стихающей битвы отчетливо прозвучал тихий вздох-отклик.

      Наверное, они выглядели почти светски — рука Чуи на сгибе его руки, степенный шаг, на лицах более чем приятные выражения. Никто и не догадался бы, что срезающая путь парочка идет в сторону ближайшего заведения, где можно было выпить чего покрепче — иначе бы рыжий, выторговавший себе поход в бар, не был бы таким покладистым и мирным.

      А еще через час они уже были за барной стойкой и более чем под градусом. Бармен разбивал новый спор. В этот раз — кто выпьет больше.

      Чуя пил уже невесть какой подряд стакан крепкого дорогущего виски, и на него все завсегдатаи данного захолустья смотрели диким взглядом.

      Впрочем, оно и понятно, начиналось все вроде бы хорошо: зашла миловидная барышня под руку с кавалером, вроде благопристойного вида — нет, никто не отменял торчащие чулки, но все же делалось для того, чтобы свидание прошло как надо и лодка страсти наконец-то причалила в гавань. Все условия созданы, девица вся такая красивая, что хоть теряй голову и за первым углом зажимай.

      А потом миниатюрная фея села за стойку и обратилась в фурию, припечатав какого-то полезшего к ней крепко выпившего идиота по всем канонам обсценной лексики, стоило только ее компаньону отвлечься и отвести глаза. Дальше хуже — тот самый спор, громко озвученный уже откровенным баритоном, как результат — ошалевшие глаза и ускоренный процесс протрезвления у некоторых посетителей.

      До того, как они воочию убедились, что барышня ловчее опустошает десять стаканов виски подряд, словно в них налита вода, за то время, что ее спутник цедит первый — они честно были готовы ставить на него.

      После они углядели в этом скрытый умысел и стали делать ставки на то, получится ли у откровенно хитрожопого, практически непьющего парня зажать напившуюся вдрызг подружку, или она отрубится раньше.

      Спор на выпивку не прекращал обрастать посторонними спорами до тех пор, пока Чуя не смел со стойки и порции Дазая тоже. Бармен с дергающимся от этого зрелища глазом засчитал ему чистую победу и поинтересовался у Осаму, вызывать ли им такси. Однако у Накахары были свои планы по поводу того, что и куда надо вызывать.

      — Раз уж я выиграл, — промурлыкал рыжий, слегка сминая окончания, — неси меня к себе домой, ублюдочная ты мразь, мы должны выпить еще по стаканчику за мою победу! На руках неси.

      Дазай страдальчески застонал и опустил голову на сложенные на стойке руки — под походом за парой стаканчиков чего-нибудь покрепче он никак не мог заподозрить продолжения устроенного в отместку Чуей балагана. Конечно, глупо было надеяться на то, что рыжий не будет мстить, коль уж выпал такой шанс, и на внезапной драке происшествия кончились — куда им кончаться в такой сумасшедший день. Но к масштабам, которые разворачивались только теперь, Осаму не был готов.

      Если он протащит его на руках через половину города, они определенно станут местными знаменитостями на ближайшие недели две, и если Накахару никто не узнает из-за специфичного костюма, то и без того известный Дазай попадет под угрозу — откровенно сомнительно ведущая себя в его обществе девушка бросит тень не только на его репутацию, но и на все Детективное Агентство.

      Нужно было выкручиваться.

      Выходя из бара под аплодисменты посетителей, Осаму натянуто улыбался сам себе. Продолжение следовало.

      С одной стороны, пьяный Накахара у него на руках — сюрприз из разряда «внезапней некуда», а с другой… С другой, ему даже нравилось, особенно тот момент, когда он скинул хохочущую тушку на заднее сиденье такси и отобрал бутылку с остатками виски — Чуя не хотел расставаться с хорошей выпивкой, вынуждая Дазая расстаться с остатками зарплаты, так что он имел право присвоить себе некоторый процент.

      Эстетика смерти и разрушения, которой Чуя славился и которую любил в нем Дазай, отошла на задний план, стоило только Накахаре войти в роль женщины, даже своими повадками начиная напоминать какую-нибудь рыженькую стервозу.

      Но в том, как он смотрел слегка мутным от алкоголя взглядом на Дазая, не было уже ни капли ненависти из-за проигранного спора, ни капли разочарования в жизни, и даже стыд с неловкостью куда-то исчезли, сменившись детским любопытством, интересом, каким-то азартом и искренностью.

      Сколько бы они ни убивали раньше, сколько бы ни напивались вместе, заглушая совесть, стыд, потрясение, усталость — такого никогда не было.

      Но теперь Чуя барахтался вместе с ним на заднем сиденье, беспрерывно хохотал, лез на колени, на руки, цеплялся за плечи, гордо растягивался поперек сиденья в своем шикарном платье и требовал продолжения банкета, облизывая припухшие от виски губы с жутко соблазнительным видом, обезоруживая томным взглядом.

      Осаму честно старался сохранять рассудок, но тот уплывал — и дело было вовсе не в выпивке.

      Проблема, как и всегда, была рыжей, шумной, маленького роста и… жутко привлекательной, даже для уверенного в своих предпочтениях эспера Агентства.

      Накахара почти не запомнил выход из бара — тот, как и часть пути, слились для него в размытое пятно собственных выкриков и безудержного веселья.

      Потом они выбрались из такси. Стало холоднее, опьянение начало сдавать свои позиции. Один из минусов быть эспером его типа давал о себе знать, не позволяя напиться так, чтобы забыть собственное имя.

      Чуя снова забрался на руки напарника, пожаловавшись до кучи на уставшие от босоножек ноги. Спрятал нос в чужой шее, приподнял чужой воротник, закрывая щеку и часть лица. Что ни говори, а пальто Дазая было несравнимо более теплым, чем все эти тряпки на нем — и не важно, что тряпок было несколько слоев. На это, к слову, он тоже пожаловался Дазаю, используя понятные в любом состоянии слова: «холодно», «пальто» и универсально-магическое слово «хочу».

      — Сколько же хлопот с этой женщиной, — ворчливо пробормотал себе под нос Дазай, улыбаясь и надеясь, что Чуя, который должен был начать трезветь, не станет тратить силы и драгоценное тепло сейчас, чтобы стукнуть его по макушке. Хотя злиться, когда Осаму его на руках держит, было не очень хорошей идеей. Но Накахара сегодня многие разумные выводы игнорировал, с него станется.

      Чтобы отдать свое пальто, нетвердо стоящего рыжего пришлось поставить на землю. Раздеваться не хотелось, и Дазай вздохнул — ему самому было не так тепло, как хотелось бы, но одежда Чуи грела еще хуже, и он все-таки завернул своего напарника, надеясь, очень идиотски, что нагретая его телом ткань послужит как надо.

      Накахара, получив свое, вернулся на руки Дазая, в теплые объятия, наконец-то замечая, что холод был вызван не только заходом солнца и наступившей ночью, но и свинцовыми тучами, которые пока что только готовили обрушить на город пронзительные ветра и тонны воды.

      Осаму в основном следил за дорогой и радовался тому, что до дома осталось всего ничего.

      — Ты мне все руки оттянул, — пожаловался эспер, уже стоя перед дверью и разыскивая в карманах брюк ключи.

      — Ничего страшного, физические нагрузки полезны, а тебе — особенно. Спор есть спор, выполнять маленькие желания победителя, не относящиеся к основному условию, почетно. Что, не помнишь, как ты сам это говорил? — Накахара угрожающе прищурился поверх поднятого воротника, а Дазай только издал раздраженный звук, закатывая глаза и наконец-то открывая дверь.

      Избавив хозяина квартиры от пафосного перенесения своей персоны через порог, Чуя уронил пальто и даже на мгновение прижался, делясь своим теплом — и рубашка Дазая, и сам он были холодными, так что по теплой коже даже мурашки побежали, из-за чего Чуя и отпрянул.

      Разулся рыжий сам, очень неловко упав задницей на тумбу на входе — это точно он дрался в подобной обуви там, в переулке? — и застонал от удовольствия и облегчения — коснуться стопами пола было блаженством, самым настоящим даром Богов.

      Одним из многих даров на сегодня, если имеешь представление, сколько всего придется снять, чтобы раздеться полностью.

      Кофту Чуя безжалостно бросил на вешалку, оставив висеть комом, неловко зацепившись рукавом за крючок. Диадему он бережно снял и положил на полку в ванной, распуская волосы, снова постанывая от удовольствия, когда получилось запустить в рыжую копну пальцы и помассировать немного кожу. Прически, даже простейшие — это зверство в чистом виде, кажется, он остаток жизни будет уважать женщин за их стойкое следование навязанной им херни подобного типа.

      С косметикой он был бы рад разобраться, но уже после одного умывания открылась такая проблема как «водостойкое» и «нет ничего, что смыло бы».

      Накахара со вкусом выругался, но удовлетворился тем, что хотя бы от тона избавился — даже водостойкое должно частично поддаваться мылу, а потом и шампуню, когда он отправится в душ.

      Стоя перед большим зеркалом в коридоре, Чуя начал крутиться так и этак, пытаясь разыскать застежку этой придуманной дьяволом одежды — последние несколько часов он искренне мечтал выбраться из тесного платья и корсета и вдохнуть полной грудью.

      Дазай на все его действия смотрел с задумчивой миной, изредка выглядывая из уголочка, названного кухней.

      И это рыжее недоразумение четверть часа назад было пьяным и орало на всю улицу? Не похоже, учитывая, как профессионально он притворялся сволочью сейчас.

      Но, Осаму уже убедился, испортившийся характер вовсе не портил самого Накахару. Наоборот, так он становился еще более очаровывающе вредным, колючим, до одури привлекательным — у детектива были сомнительные предпочтения, но все, что было строптивым, бросая вызов его чарам, становилось целью на покорение. А Чуя уже много лет сопротивлялся своей привязанности — просто Дазай понял это только теперь, твердо вознамерившись что-нибудь сделать с этим.

      Ну невозможно же спокойно жить, когда ты откровенно тяготеешь к рыжему стервецу, а тот тебя на дух не переносит.

      Дазай сам не знал, как дошел до такой жизни, но чем дальше заходила эта шалость с переодеванием, тем меньше хотелось любоваться рыжей сволочью со стороны и куда больше — зажать у ближайшей стены, перехватывая над головой тонкие запястья.

      Смысла в этом было ноль, выпил он недостаточно, чтобы терять рассудок и здравомыслие, но присутствие Накахары кружило голову лучше любого виски.

      Собирая разбросанные Чуей вещи, в том числе и свое измятое пальто — за которое он, между прочим, обиделся — Дазай вышел с кухни, намеренный отыскать своего пропавшего из просматриваемой зоны напарника, и…

      Мысль оборвалась еще на первой трети и сгинула под шумом крови в ушах.

      Рыжий, возясь с платьем, все еще вертелся перед зеркалом, растрепанный, с торчащими во все стороны кудряшками, самые длинные из которых ласкали шею и доходили почти до лопаток. Чуя изгалялся и изгибался, пытаясь выдернуть кружево из заевшей молнии на спине — своими силами там было практически не управиться, Дазай это понял с первого взгляда, но Накахара упрямо пытался избавиться от надоевшего предмета одежды, с досады глухо рыча время от времени.

      Осаму было не сложно подойти и помочь ему высвободиться, дернув кружево, потянув вниз язычок вжикнувшей молнии, с каким-то нездоровым интересом воззрившись на краешек кружевных трусов и очертания округлого зада.

      Перед глазами снова встали картины прошедшего дня — вот он так же стоит за спиной напарника и всего лишь намеревается помочь ему укротить способность, попросту отменив ее… Но в этот раз все иначе.

      В этот раз Дазаю просто хотелось прикоснуться, без повода, без оправданий.

      Он, не сдержавшись, словно в забытьи мягко провел пальцем по обнаженной спине, надавил на кожу, пересчитывая попадающиеся один за другим позвонки, зачарованно проследил за тем, как белая полоска в месте прикосновения возвращает цвет, нежно розовеет. Кожа у Чуи не просто теплая — горячая, мягкая. И трогать его вот так — куда лучше, чем мимолетно, в пылу драки.

      Шумно выдохнув, рыжий крутанулся — капроновый чулок лишь облегчил скольжение — и с прищуром глянул на Дазая. В теплой квартирке, пропитывающейся запахом варящегося кофе, голову снова стало туманить опьянением — не с той же силой, что раньше, но все же.

      Мысли мешались и сталкивались друг с другом, не могли собраться в единое целое. Пока что была только общая, смазанная, как плохая фотография, идея — рыжему захотелось сделать какую-нибудь очередную провокационную глупость, дернуть Дазая за поводок проигранного спора, уколоть лично — что угодно.

      Но на ум, как назло, ничего не приходило.

      Задумчиво изучив взглядом лицо экс-напарника, его длинные шальные пальцы, исчерченные белыми шрамиками порезов, Накахара опасно хрустнул шеей и потянулся, от чего молния платья разошлась еще больше, а Дазай одномоментно начал покрываться испариной и продумывать план отступления.

      Молчание затягивалось. Они смотрели друг на друга не двигаясь, не моргая, даже, кажется, не дыша. Дазай слышал, как начинала шуметь плита, и пора было идти спасать закипающий кофе, но он не мог шевельнуться.

      В квартире Атсуши громко щелкнул холодильник, заставив его вздрогнуть и резко выдохнуть, мысленно поджимая губы — совсем он разучился играть в эти игры, а Чуя, хоть и был ниже ростом, давил просто нечеловечески сильно и уверенно, заставляя гадать, что же не так с рыжим коротышкой, который, по идее, психологически должен быть уязвим перед ним.

      Чуя подал голос, заставив упасть повисшее напряжение окончательно, а вместе с ним почти заставив упасть и Дазая:

      — За молнию, конечно, спасибо. За лишние телодвижения потом получишь, — рыжий сморщился и направился в сторону комнаты, постоянно придерживая и чуть что подтягивая соскальзывающую по всем канонам гравитации ткань.

      Платье было хорошим, широкие лямки уберегли его от сильных вмятин на коже, но он все равно почесал красноватые следы от швов и скривился, почувствовав, как при очередном шаге шальной сквозняк забрался под юбку и заскользил вверх по ногам, до самого живота, словно неприятное напоминание о форме одежды, в которой поддувает снизу, и ты никак не можешь уберечь себя от этого.

      Следовало поторопиться и снять все, особенно омерзительные, пошло выглядящие на его ножках подвязки.

      Размашистым движением открыв дверь в чужую комнату, Чуя по-хозяйски осмотрелся, постоял немного, и, пройдя чуть вперед, решительно задрал платье, намеренный снять его так же, как обычно снимал тесные футболки. В итоге он оказался в самом эпицентре непонятной мешанины, состоящей из слоев юбок, подъюбников и лент.

      Дазай смотрел ему вслед, едва сдерживая улыбку — ломкую, нервную и охочую.

      Такого Чую, опасного и грозного до сладких судорог между ног, хотелось все сильнее и сильнее, почти до потери контроля над собой, до утраты остатков сдержанности.

      Все было эстетично, величественно и покоряло красотой с первого же мгновения — вот какого мнения он был о Чуе. Но все же невольно рыжий коротышка вызывал смех — он определенно забыл, что на Дазая опасно скалиться.

      Чтобы вернуть подобие контроля над собой, надо было немного остудить голову, так что Осаму лишний раз убедился, что собрал все разбросанные Накахарой вещи, сходил выключил плиту и проверил, что закрыл за ними входную дверь — нехорошо будет, если кто-то появится в самый ответственный момент.

      Теперь можно было спокойно идти к Чуе, смотреть, как тот раздевается и хозяйничает в его шкафу — все, что сделает рыжий, находясь в его доме, заранее обречено быть интересным.

      Однако, еще стоя на пороге, эспер получил новый повод для смеха, о чем, конечно, он и сообщил замершему с задранным платьем мужчине. Следовать данному в грубой форме совету «прекратить ржать и свалить нахер» Дазай не планировал, позволив себе нахохотаться вволю, опираясь рукой о косяк и блестя глазами, когда Чуя начал возиться еще агрессивнее, чем прежде, пытаясь выбраться из платья-ловушки.

      Наверное, у мафиози прямо-таки руки зачесались придушить Осаму. После того, как он вообще сможет увидеть его.

      Но Дазай не стал раздумывать над этим — шутки шутками, а издевательствам тоже должна быть мера.

      И он бесстрашно приблизился к рыжему, чтобы, пользуясь разницей в росте, вытряхнуть того из одежды, которая всем своим видом уже напоминала кусок тряпки голубого окраса. Кружева смялись, подъюбники Чуя не испортил лишь чудом — возвращать платье Мори будет неудобно. Хотя о каждой вещи, что была сегодня на Накахаре, можно сказать то же самое — туфлям вообще поможет только профессиональный ремонт, а еще лучше — идентичная замена.

      Поцокав языком, Осаму отвернулся и расправил, тем не менее, смятые остатки костюма, чтобы демонстративно повесить их на угол шкафа — пусть Чуя полюбуется на свою работу.

      А потом Дазай бросил короткий взгляд в зеркало, прикрепленное к одной из дверец шкафа, и едва не полетел на пол, когда, в поисках опоры, почти повис на одной из расхлябанных ручек.

      Причин было две: первая — это, собственно, Накахара со своей стандартно злобной физиономией, стоящий в непосредственной близости от Дазая и вытащивший невесть откуда свой любимый нож — Осаму мог поклясться, что ранее того не было, он за прошедший день ощупал рыжего несколько десятков раз и даже удивился, что тот безоружен. А вторая заключалась в том, что стандартно злой и вооруженный рыжий был в проклятых чулках с томно-черными кружевами и голубыми ленточными бантами на резинке.

      Было от чего потерять равновесие и рухнуть. Он даже после этого не побоялся бы пошутить, что вид Чуи во всех смыслах сногсшибателен.

      Однако готовившейся вырваться на волю шутки так и не последовало, потому что только смотреть, будучи так близко, Осаму был уже не в силах.

      Возможно, он и сам не ожидал, что начнет воплощать свои мысли и желания в реальность. Но не прошло и мгновения, как он притянул к себе Накахару, мягко целуя приоткрытые губы — кажется, Чуя что-то говорил до того, как его совершенно спонтанно перебили, но Дазаю было плевать.

      Сколько можно дразнить его так и этак, подталкивая к мыслям определенного рода? Сколько можно кататься по тайным желаниям его изнывающего сердца, по воспаленной брошенным вызовом фантазии? Сколько, сколько, сколько?

      «Надо было все-таки пить нормально», — смутно всплыло у него в голове, чтобы тут же исчезнуть под натиском противоречивой гаммы чувств.

      А Чуя даже почти не противился поначалу, в первые две минуты поцелуя не соображал, что его целуют и что делает это никто иной, как Дазай.

      Далеко не сразу рыжий вспомнил, что экс-напарника следует толкнуть в грудь. Еще дольше он соображал, что чтобы поцелуй закончился, надо прекратить тянуться за чужими губами, привстав на мысочки.

      Трезветь мысли не спешили от слова совсем, оставляя своего хозяина беспомощно и заторможенно выкручиваться из этой ситуации не совсем самостоятельно, но определенно в гордом одиночестве.

      Облизывая припухшие губы, Чуя сосредоточенно пялился куда-то на блестящую пуговицу, пришитую к рубашке Дазая. Саму пуговицу он то видел, то не видел, и взгляд его был то осмысленным, то направленным куда-то внутрь себя.

      И так уж получилось, что все, пришедшее в рыжую головку, характеризовалось словами «весьма недурно, следует продолжить».

      Чуя повел плечами — мысли от этого не прояснились ни капли, только хрустнул позвоночник — и подался чуть вперед, за доли секунд утверждаясь в том, что следует послать в пешее эротическое намек на здравомыслие, ныне недосягаемое.

      Через секунду громкое «да пошло все на хуй!» огласило комнату, и Накахара, закинув руки на чужие плечи, сцепил ладошки за дазаевой шеей, целуя самостоятельно и напористо, уверенно проталкивая язык в рот партнера, мгновенно получая охотный — и желанный им самим — ответ.

      Чуя не был настроен нежничать и по отношению к себе нежности не то чтобы не ждал — не хотел. Нежность он воспринимал не вполне правильно — считал, что к ней склонны женщины и они достойны получать ее в ответ, а Чуя не получал от нее должного удовольствия и привык обходиться без нее совсем.

      Впрочем, заблуждение это выстроилось еще и за счет того, что с ним никто не бывал по-настоящему нежен, как и он не привык быть нежным с кем-то.

      Теперь же все обещало измениться в лучшую сторону — Дазай не мог себе позволить не приласкать строптивца, с губ которого сорвался глухой стон, когда очередное движение привело к тому, что они ощутимо потерлись друг о друга.

      Рыжий, демонстрировавший смущенный румянец и раньше, теперь полноценно заливался краской. Щеки и уши пылали, глаза в контраст им стали насыщенно-голубого цвета. С непривычки быстро заболела шея, не спасла даже ладонь Дазая под затылком, но Накахара еще мог терпеть.

      Куда больше дискомфорта Чуе доставлял налившийся кровью член, оттянувший резинку неудобного куска шелка, названного бельем. Плотная материя давила почти до боли, принуждая кусать собственные губы и цепляться за плечи партнера слегка остервенело.

      И, словно чтобы окончательно добить его, от нехватки воздуха в какой-то момент закружилась голова. Чуя отстранился, почти падая в чужие руки, придушенно шепча имя Дазая — мир словно потерял для него часть своей материальности, а реальность уступила место больной фантазии.

      Дазай быстро понял, в чем дело, и только крепче прижал к себе рыжего, короткими поцелуями лаская его губы, мягко поглаживая его спину и ни о чем постороннем не думая — зачем, если можно держать беззащитного перед ним Чую, словно вернулись старые-добрые времена, когда напарник был его постоянной ношей, когда перед ним и только перед ним он был слаб и беззащитен, когда Осаму силой отучал себя слишком заботиться о нем — в Мафии ни к кому нельзя было привязываться столь крепко.

      На периферии мелькнула мысль, что нельзя успокаиваться рядом с рыжим — это всегда была плохая идея; однако к черту все, сегодня все его плохие идеи — хорошие и не несут за собой нежелательных последствий, только желательные, даже желанные.

      Кивнув своим мыслям, Осаму плавно выпрямился, продолжая придерживать Чую под спину, огладил его пылающую щеку, ласково тронул рыжие волосы, запустив в них пальцы — чуть жесткие от лака, их нужно будет тщательно вымыть и высушить.

      Оглядевшись по сторонам, Дазай на всякий случай отодвинул подальше под шкаф валяющийся на полу нож и подхватил Чую на руки, замерев на несколько мгновений — зеркало отразило его с Накахарой на руках, и картина эта ласкала взгляд — беззащитный, только начавший приходить в себя, слабый, соблазнительный Чуя.

      Дазай уже мог признаться, что Накахара возбуждает его в любом настроении, виде и состоянии.

      Одного рыжего, однако, было более чем достаточно. Второй же, зеркальный, был очевидным перебором, и Осаму отвернулся — он хотел одного, того, которого сейчас держал на руках, и хотел, чтобы это желание было взаимным. Хотя Чуя ясно дал понять, что оно взаимное, но все же… Все же…

      Сомнения чуть шевельнулись и пропали — уже никакой разницы. Чуя в его руках. Чую можно ласкать и душить поцелуями, можно гладить выгибающееся и подрагивающее от удовольствия тельце. А ведь будет куда удобнее все же дойти до кровати.

      И Осаму последовал этому плану, держа свою ношу, как величайшую драгоценность, планируя опустить ее на постель, как самое желанное сокровище.

      Мысли о том, что теперь можно все, что уже поздно пытаться повернуть назад, приводили его в неистовство.

      Чуя, однако, не совсем разделял мысли Дазая — откровенно говоря, блуждающая по тонким губам улыбка его попросту напугала. Он покраснел еще сильнее, пару раз дернулся — второй такой «дерг» при попытке отстраниться окончился тем, что он стукнулся головой об изголовье и распластался на постели, лишенный на время возможности думать и предпринимать что-либо.

      Дазаю эта самодеятельность не помешала — он только издал короткий смешок, а потом на стул возле кровати упала его смятая рубашка, а сам мужчина уже навис над рыжим, впиваясь в его губы жадным поцелуем, закрывая своим лицом и мягкими темными волосами весь обзор, скользя ладонью вверх по поджавшемуся животу.

      Накахара наугад запустил руку, зарылся пальцами в темные волосы и надавил на затылок чуть сильнее, вынуждая склониться еще ниже — лишний раз напрягать и без того ноющую шею он не хотел, пусть теперь Дазай помучается.

      Получилось чуть сильнее, чем он планировал — они тут же стукнулись губами и зубами, а судя по резкой боли, Чуе еще и разбить нижнюю посчастливилось, на что он отреагировал тихим стоном и непроизвольно выступившими в уголках глаз слезами — кажется, удар по лицу и тот был бы не настолько болезненным, как вот такая досадная мелочь.

      Дазай приподнялся, нашел взглядом травмированное местечко и моментально взялся посасывать и зализывать кровоточащую губу.

      Следующий поцелуй у них вышел соленым, звучным и скользким — от крови.

      Чуя повел руку дальше, отстранился, разрывая поцелуй и шумно сглатывая скопившуюся слюну. Ниточки ее разрывались в воздухе, и рыжий почувствовал, как краснеет, когда поймал себя на том, что продолжает зачарованно пялиться на губы Осаму. Сердце забилось сильнее, и он отвел глаза — смотреть на Дазая, сталкиваться с ним взглядом стало совсем неловко.

      От жара и духоты кожа покрылась испариной — а ведь меньше чем полчаса назад он зябко ежился, скинув в коридоре пальто.

      Дазай, лишенный радости взаимных поцелуев, невесомо коснулся губами шеи и белого плеча, провел языком, жадно вдыхая запах тела, смешавшийся с духами — чуть резкий запах подошел Чуе как нельзя лучше.

      Он не скрывал улыбки — слишком очаровательным и невинным казался Чуя, мелко подрагивающий, шумно вздыхающий, когда ему было особенно приятно. Пылающая мордашка мафиози была откровенно интересна тем, что недовольная маска, с которой Чуя ходил большую часть времени, трещала по швам. Пропала азартная улыбка, с которой он рвался в бой, а из-под нее, словно бабочка из кокона, выбралась и расправила крылья неуверенная и робкая пока что страсть, которой Дазай намеревался позволить окрепнуть до предела — сама мысль о том, чтобы выпустить Чую из своих рук, теперь казалась абсурдной.

      — Ты такой милашка сейчас, — негромко мурлыкнул мужчина и вновь коснулся зацелованных до красноты и припухлости губ Чуи.

      Возможно, за честно высказанное, но сомнительно звучащее по отношению к мафиози мнение ему влетит, но Дазай очень хотел верить, что партнеру не до ссор сейчас.

      Приподнявшись, мужчина мягко огладил ладонью его бок, пересчитал пальцами выпирающие ребра и выступы пресса, легонько надавливая, любуясь, как изогнувшийся под рукой Чуя довольно резво потянулся к нему, снова обхватывая шею руками, слепо разыскивая его губы, тычась лицом в шею, щеку, мягко щекоча кончиком носа скулу.

      Определенно, им обоим теперь не до ссор.

      На самом же деле, рыжий разрывался. С одной стороны хотелось разозлиться — ничего милого в нем не было, нет и не будет. Он убийца. Он — исполнитель. На его руках кровь и отнятые жизни сотен, тысяч людей. Будь у него склонность постоянно думать об этом, как у многих в Мафии — он бы давно уже сошел с ума. Или пару лет назад достал бы из кобуры пистолет и застрелился бы — у них многие так заканчивали.

      Но с другой стороны от злости было смущение. Потому что Дазай, и сам не безгрешный, все равно считал его милым. Когда в последний раз его называли не ублюдком? Когда говорили что-то приятное от всей души, в порыве, а не посылали проклятье перед тем, как задергаться и упасть, словно марионетка, которой спутали ниточки, прежде чем вдруг перерезать их?

      Чуя не мог вспомнить, а Дазай своими действиями никак не способствовал самой вероятности, что он и дальше сможет размышлять на эту тему.

      Цепкие пальцы, привыкшие быть в бинтах и пластырях и от того особо чувствительные, вспорхнули вверх по рельефной груди, массируя и сжимая соски, оттягивая их и выкручивая. Чуя охнул и сомкнул губы, глухо постанывая, выгибаясь, когда теплая и колкая волна мурашек прокатилась по спине, а внутри все сладко дрогнуло. Губы почти зазудели, и он незамедлительно принялся их покусывать и облизывать, не сводя пристального взгляда с Дазая.

      Им обоим эти неловкие, неспешные ласки нравились — взгляд Чуи непроизвольно зацепился за внушительный бугорок на брюках Дазая. В другое время он, скорее всего, не удержался бы и поддразнил бы мужчину.

      Однако у него самого все было еще хуже — на голубом шелке расплылось темное скользкое пятно, головка, упершаяся чуть ниже резинки, оттянула ткань в сторону, вызывая острый соблазн перевернуться на живот и отереться бедрами о постель за невозможностью сделать все то же самое, но о живот партнера.

      Привлекать внимание к своему состоянию не хотелось — он и так едва не сгорал то от стыда, то от возбуждения, то от собственных мыслей по этому поводу. Так что Чуя предпочел неловко свести ноги — эрекция менее заметной не стала — и податься вперед, цепляя пальцем пряжку чужого ремня, вытягивая из шлевок полоску плотной кожи и помогая стащить штаны прочь.

      Дазай поймал себя на мысли, что едва ли не потерял весь свой хищный настрой, когда увидел смущающегося, отводящего глаза Чую. Вроде самая обычная реакция, а истосковавшийся по возможности разгуляться экс-мафиози все равно превратился из хищного зверя в мурчащего домашнего котика.

      Страшно было подумать, насколько велико влияние рыжего на него — он и сам не подозревал о наличии такового до этого самого дня.

      Смущенный Накахара — это против всех правил. Долгие годы ему казалось, что этот человек вообще не может смущаться — но вот Чуя выпил, скинул стесняющие его вещи и раскраснелся, как девственница в первую брачную ночь.

      И надо же было припомнить проклятое платье именно сейчас…

      Приятные мысли и воспоминания накладывались на ощущения — Накахара словно нарочно задевал все, что можно и что не стоило бы задевать, стаскивал с Осаму уже давно ставшие ненужными штаны — с губ Дазая сорвался протяжный стон, длинные ресницы затрепетали, когда он прикрыл глаза и чуть запрокинул голову от удовольствия.

      Однако наслаждение от прикосновений чуть поутихло, когда он внезапно подумал о чужом удовольствии. О том, как Чуя будет вести себя, как будет краснеть и гибко извиваться под ним, стонать и ловить губами воздух, а его голубые глаза будут казаться еще темнее, еще насыщеннее, еще прекраснее.

      Возбужденный собственными фантазиями Осаму мягко опрокинул Накахару на спину, скользнул поцелуями вниз по телу, вылизал ямку пупка до протестующе сжимающихся на его волосах пальчиках, огладил бока, лаская губами и зубами выпирающие подвздошные кости, то целуя, то покусывая.

      Поддев большими пальцами тонкие полоски оборок с боков, Осаму ловко стянул прочь ажурную ткань — эти декоративные клочки кружева, нашитые тут и там, мало чем напоминали нормальное белье. Можно было только гадать, кто так «угодил» Чуе, притащив их.

      Налившийся кровью член дрогнул, когда Дазай легонько дохнул на обнажившуюся головку. Чуя вздрогнул вместе с ним, и Осаму усмехнулся, продолжая изучать взглядом тельце под собой.

      Кажется, насчет экзекуции над рыжим не шутили — лобок действительно оказался абсолютно гладким, но это не помешало Дазаю ткнуться носом туда, где по идее должны быть рыжие волоски, горячо выдыхая на чувствительную кожу.

      Обхватив пальцами член у основания, Дазай лизнул нежную, очень подвижную кожицу промежности и мошонки, постепенно поднимаясь вверх, прежде чем лизнуть блестящую от покрывшей ее смазки головку, слыша громкий стон — Чуя, словно зная, что именно так хотел увидеть Дазай, сжался на подушке, вцепился в изголовье, в простынь, хрипло дыша и постанывая.

      Дальше должно быть еще лучше. Он заставит бывшего напарника кричать, срывая голос, биться в экстазе и развратно просить продолжать, делая все, чтобы Дазай брал его снова, и снова, и снова.

      Определенно, так будет в тысячу раз приятнее, чем лишь получать, ничего не давая.

      Чуя почти взвыл, когда Осаму продолжил сладкую пытку — между ног тянуло, скручивало в тугую пружину, горело, сводило судорогами и омывало теплыми волнами наслаждения. Горячее дыхание партнера опаляло нежную кожу, шершавые пальцы ласкали ствол, и Чуя хныкал — ему нужно было больше, сильнее, более… Более резко, грубее.

      Рыжий был почти согласен умереть, когда горячий язык коснулся головки и широкими, кошачьими движениями слизал смазку, обводя ту по нижнему краю, щекоча уздечку и под ней, а потом снова возвращаясь наверх, толкаясь в уретру.

      Накахара не выдержал и развел ноги, сгибая их в коленях. Ему нужно было больше, он хотел цепляться и выкручивать темные волосы, давить на макушку, пошло и несдержанно толкаться в горячий рот, смыкающийся, как капкан, присасывающийся до легкой боли.

      На бедра очень по-хозяйски легли чужие руки, нырнули под ягодицы, и Чуя впервые понял, насколько у напарника крупные ладони.

      Его трусы, оставленные болтаться на одной из лодыжек, улетели прочь, когда он дернулся в очередной раз. А Дазаю нравилось, нравилось его трогать, щекотать пальцами и языком ямку высоко на бедре, гладить худую и сильную ногу, гладкую, затянутую в женский чулок. Пояс, подвязки, вся эта сложная конструкция, с которой так долго возились, теперь являлась этакой вишенкой на вершине торта — притягательная и дразнящая, она, тем не менее, съедалась самой последней.

      Рыжему хотелось пошутить про то, на кого он похож, но это было неуместно — ему отсасывал, активно двигая головой и насаживаясь горлом, другой мужчина. Возмущаться и едко шутить следовало до того, как у него встало.

      Откинув голову и судорожно зацепившись за мягкие волосы, скользящие меж пальцев, Чуя искал в себе силы сдержать себя, свои мышцы, тело, что сводило судорогами в преддверии грядущего удовольствия. Как оказалось — это была чертовски сложная задача, даже если от хмеля не вело голову и ты довольно ясно соображал.

      Но Дазай пугающе ловко вытворял это все, лишая Накахару последних крупинок контроля, бросая быстрые взгляды в кратких перерывах — чтобы убедиться, что рыжему хорошо, а он все делает правильно.

      Чуя не мог отрицать — ему, вот так ирония, почти смертельно хорошо — он едва успевал глотнуть воздуха между рвущими горло стонами. Разрядка была все ближе и ближе, а стоны теперь все больше мешались с низкими и хриплыми вскриками.

      Осаму впился пальцами в его бедра, вырывая хриплый вопль, и в последний раз резко насадился ртом до основания, чтобы тут же отстраниться, пару раз двинуть кулаком и быстро сжать в пальцах малиновую головку.

      Миг — и в руку ударила горячая сперма, которая стекла вниз по стволу на бедра; отдельные капли попали на впалый живот, мазнули по простыни. Чуя практически встал на лопатки, мощно вздрогнул в последний раз и упал на постель, ощущая, как ленивая нега охватывала тело — казалось, будто отпуска и хорошего секса у него не было если не пару лет, то много месяцев точно, однако все, в чем он был уверен, касалось в основном расписания сваленных на него миссий, обозначенных смутно — в основном время и интервалы между прошедшей и новой миссией.

      Все плохо, он настолько заработался, что не мог даже вспомнить, когда передергивал в последний раз.

      Тревожный признак, явный намек, что пора и отдых попросить, но зато это объясняло, почему после одной ласки он уже бескостно растекся по постели, ощущая себя возмутительно довольным, сытым и разнеженным.

      Осаму, наблюдающий за Накахарой, не смог подавить улыбки. Вытерев себя и особо крупные потеки спермы на теле Чуи своей лежащей на стуле рубашкой, он сел на кровати, продолжая наслаждаться одним только видом неосознанно улыбающегося партнера, используя возможность перевести дыхание.

      Ему самому определенно требовалось продолжение, но давить на рыжего и настаивать совсем не хотелось — слишком счастливым и умиротворенным он выглядел, страшно было даже прикасаться к такому чуду. В голубых глазах плясали теплые искорки, обнаженный, свободно раскинувшийся на постели Чуя словно позабыл, как зажимался, как краснел совсем еще недавно.

      Однако долго это продолжаться не могло. Постепенно удовольствие и нега пропали, а совесть напротив подала голос.

      Определенно, за ласку стоило отплатить лаской — даже если куда сильнее хотелось покрыть чужие плечи собственническими укусами, прочертить ярко-алые полосы на спине, страстно приласкать. Но, учитывая спонтанность всего происходящего, ту неловкость, что повисла между ними, нужно было сделать самостоятельный шаг навстречу.

      Не каждый день и не каждый человек способен увидеть в старом знакомом кого-то еще. Кого-то, кому можно доверить свое тело, а не одни только тяготы и заботы. Разделить не только боль и ужасы, но и удовольствие.

      И Дазай, уже сделавший движение в сторону, чтобы подняться и уйти в душ разбираться со своей проблемой, был в последний момент пойман за руку и втянут обратно.

      Чуя перекатился на живот и осторожно приподнялся на локтях, выпятив зад, прежде чем сесть — Осаму тут же оживился, не упустив возможности легонько похлопать по нему ладонью. Бросив грозный взгляд через плечо, Чуя кое-как развернулся, ощущая слабость в коленях, и нерешительно приблизился к партнеру, поколебавшись, прежде чем коснуться его губ поцелуем — нежно, трепетно и даже почти целомудренно, пытаясь выразить свою благодарность и передать толику испытанного им удовольствия.

      «Мало, мало, мало», — рыжий словно слышал шепот в своих ушах. Дазай заслужил больше, чем невинные поцелуи. Больше, чем его сомневающаяся мордашка. Больше, чем побелевшие от напряжения пальцы, что вцепились в краешек бинта.

      Щеки снова опалило краской, когда он навалился на мужчину всем весом, повалил на постель и проскользил цепочкой поцелуев вниз, царапнул тугие бинты, раздвигая их полоски во все стороны, на пробу прикусывая жесткие горошины сосков. Дернувшись всем телом, Дазай приглушенно застонал, поощряя разогревающегося Накахару к более решительным действиям.

      Довольный успешным опытом, Чуя облизнул их кончиком языка и стал настойчиво посасывать, оставляя влажные следы, целуя открывающуюся благодаря его жадным пальцам кожу до влажных звуков и приглушенного шепота самого Осаму. В живот с жесткими кубиками пресса он уткнулся лицом, гадая, как у мужчины получается не выдавать столь успешно поддерживаемую спортивную форму.

      Впрочем, сам Чуя тоже едва ли выглядел силачом, но ведь все равно с легкостью кидал противников на землю. Правда, тут ему сильно помогала и способность.

      Дыхание перехватило, когда, отстранившись, он увидел прижатую бельем плоть. Тонкий пальчик с отвратительно, по мнению Чуи, аккуратным ноготком скользнул по ткани, но ощутил вовсе не ее скользящую гладкость, а вздувшиеся под тонкой кожицей крайней плоти венки.

      Проглотив скопившуюся слюну, Чуя аккуратно скользнул пальцем под резинку, оттягивая ее, прежде чем пустить в дело и вторую руку, стягивая последнюю оставшуюся деталь одежды.

      Дыхание застряло посреди очередного вдоха, Чуя ухитрился покраснеть до кончиков ушей.

      Чего он не ожидал, так это того, что ему понравится. Понравится смотреть и гладить голого, красивого и возбужденного Дазая Осаму, который и сам от столь пристального внимания начал краснеть яркой полосой поперек лица.

      Тронув пальцами уже обнажившуюся головку, Чуя стрельнул взглядом вверх, наблюдая за лицом партнера, как тот прерывисто дышал и смыкал губы, прикрывал глаза, лишившись способности говорить.

      Нежности к себе он не любил — до этого самого дня. Но в этой комнате, как видно, не только он слишком давно не ощущал удовлетворения, не получал должного внимания и ласки.

      Дазай такой же, как он. Тратит время на что угодно, но не на свои собственные нужды.

      Склонившись, рыжий судорожно сглотнул, ощущая легкую боль в горле — незаметно для него самого во рту все пересохло. Запах предэякулята, терпкий и солоноватый, щекотал обоняние, когда он нерешительно коснулся губами темно-красной головки, коротко целуя.

      Дальше начался какой-то ступор. Он никогда не думал о том, как ласкать мужчину. Он даже не особо позволял ласкать себя подобным образом, да и не всякая его партнерша была согласна на такое, а тут…

      Рыжий оборвал сам себя посреди мысли и нервно стиснул пальцами чужие бедра.

      Главное успокоиться. В этом нет ничего страшного и противного. То, что он никогда никого не ласкал подобным образом раньше — не препятствие.

      Коротко вздохнув, Чуя попробовал начать снова и, высунув кончик языка, провел влажную линию вверх, от основания к головке, которая пачкала губы смазкой. Влажный поцелуй получился громче, чем планировалось, и судорожно дрожащий от смущения Чуя приоткрыл рот, аккуратно насаживаясь на плоть, ощущая, как головка гладко заскользила по небу, оставляя влажную полосу предэякулята.

      Дазай протяжно застонал, а приободренный его реакцией Накахара начал действовать уже смелее, активнее работая языком, вылизывая головку и под ней, приминая венки, целуя и посасывая, забыв и думать о смущающих чмоках и влажных хлюпах, о том, как незаметно для себя он то приподнимал бедра и отставлял зад, то напротив, поймав темп, начинал тереться о постель, собирая коленками одеяло, проталкивая к бедрам, покачиваясь и толкаясь снова и снова, как зацикленный.

      Дазай, смотрящий на это между вспышек под веками, улыбался уголками губ и тут же, забывшись, стонал, радуя чуткие уши партнера.

      Ему хорошо. Слишком хорошо. По его мнению, он не заслужил такого удовольствия, но сейчас мелькали хаотичные мысли, что ласкать кого-то, стараясь уловить все мимолетные желания и сигналы — это одно, и совсем другое, когда тебе доставляет удовольствие кто-то, кого ты хочешь — жадно, страстно, теряя терпение. Но вот это рыжее чудо(вище) стеснялось и делало все то же самое, чем прежде был занят сам Осаму — оно изучало его, его предпочтения, ловило его стоны и дрожь, от которой хотелось ежиться и выгибаться.

      Секс — это искусство, он слышал об этом. Не терпящее противоречий и сомнений, сложное, подчас замысловатое, но оттого еще более прекрасное и пленяющее ум.

      И Накахара, рискнувший опробовать новый его вид, справлялся с этим куда успешнее, чем Осаму.

      Дазай умел доставлять удовольствие женщинам, но настоящее удовольствие от процесса получал редко. С Чуей же ему действительно понравилось, и тем удивительнее было, что и обратный процесс возможен — ему доставляли удовольствие, процессом были по-настоящему увлечены, и Осаму сам наслаждался ощущениями.

      Он не мог связно мыслить, словно даже обрывки и зачатки мыслей, все, что было в голове, выплескивалось, вылетало прочь вместе с его стонами и хриплыми вскриками, пока он сдерживал себя, дрожа от напряжения. Но с выдержкой оказалось плохо — так хотелось быстрее и резче, настолько сильно было испытываемое им наслаждение, что в какой-то момент руки сами легли на рыжую макушку, бедра сжались вокруг головы словно клещи, и он, боявшийся сделать Чуе больно прежде, теперь толкал бедра навстречу рыжему, хрипло рыча, дергая прядки, едва давая возможность дышать.

      В последний момент он попытался отстраниться. В последний момент он захотел остановиться, сам испуганный своей резкостью, теплой влагой на бедрах, пальцев Накахары, сжавшихся как-то конвульсивно.

      Но он не успел. Последний толчок Чуя принял сам, принял горлом, уткнувшись носом в жесткие паховые волоски и выстанывая что-то бессвязное. Прошедшая по горлу вибрация заставила Дазая с хриплым криком откинуться назад, содрогаясь всем телом, впиваясь ногтями в свой живот, потому что он не нашел, куда еще деть руки.

      Чуя первым пришел в себя и соскользнул с опавшего члена, вытирая лицо. Глаза покраснели, губы распухли, и Дазаю стало стыдно за свою несдержанность, но…

      Рыжий провел ладонью по собственному животу и показал ее Осаму. Сперма текла по пальцам вниз, к запястью, а он усмехался — жестоко и немного горько.

      — Кончил от того, что ты трахнул меня в рот. Это вообще нормально, сукин ты сын?

      Осаму со смешком провел по своему влажному от пота лицу, ощущая, как рассосался комок в груди.

      — Ты маленький извращенец, Чуя, так что да, это нормально, хотя даже в яойной манге Наоми я не видел таких сюжетов.

      — Прекрасное постельное образование, Дазай — читать яойную мангу старшеклассницы, — Чуя расплылся в улыбке и вытащил из-под себя испорченное одеяло, не забыв показать размер пятна на нем.

      — Я тебя ненавижу, — признался Дазай с улыбкой, заранее предвкушая стирку.

      Выудив откуда-то из тумбы тюбик смазки и упаковку презервативов, Осаму недолго препирался с Чуей на тему позы, после чего тот с не слишком довольным видом улегся на спину, перехватывая собственные ноги под коленями и разводя бедра в стороны, краснея и поджимая губы.

      Пошло облизнувшись при виде раскрытого Накахары, мужчина выдавил смазку на пальцы и начал аккуратно, но довольно быстро растягивать его, массируя простату и разводя пальцы ножницами, слушая глухое скуление, когда он, поддразнивая Чую, стал оглаживать внутри все, кроме самого чувствительного места, скрытого в жаркой тесноте.

      Накахара дернулся и ясно поймал момент, когда прекратил ощущать собственные ноги от удовольствия — они были, но тяжелые, непослушные. Словно нижняя половина тела прекратила ему принадлежать.

      Рыжий был красный и немного раздраженный — Дазай чуть не заставил его кончить от пальцев. Как девчонку. Все двигал ими внутри, оглаживал и вставлял до влажного хлюпанья, от звука которого Чуя заливался краской стыда.

      — Резко или постепенно? — поинтересовался мужчина, потираясь между ягодиц твердым членом, размазывая излишки смазки. Чуя нетерпеливо ерзал и сжимал мышцы, словно уже не мог терпеть, и, недолго думая, выдохнул:

      — Резко.

      Блеснув глазами, Дазай переместил руки, ставя их по обе стороны от пылающего личика рыжего, а потом сделал именно то, о чем его попросили: резко ворвался в подготовленное тельце.

      Чую выгнуло до хруста в спине, он впился ногтями в собственные ноги, которые так и не отпустил. Сжавшееся горло превращало крик в хриплое карканье. Горячо, тесно, больно, он пытался отодвинуться прочь, пытался вышептать просьбу вытащить.

      Однако Дазай слегка повел бедрами, и неприятные ощущения отступили. Удовольствие расплылось золотыми искорками под веками, и Чуя звучно застонал, ощущая, как его поцеловали в висок, шепча похвалу в краснеющее ушко.

      Обхватив руками сильную шею, Чуя снова поерзал, аккуратно обхватывая партнера ногами, скрещивая их за его спиной. Дазай хмыкнул и дал время проделать все это, ласково зацеловывая острую скулу, щеку и шею, покрытую каплями пота.

      Чуя аккуратно выгнулся навстречу, поймал мгновенно последовавший толчок — Дазай уже лучше понимал, когда и чего от него хотела рыжая бестия — и хрипло зашептал:

      — Еще.

      Хищно улыбнувшийся Дазай не заставил себя ждать, начиная упруго двигаться, радуясь, что происшествий, кроме инстинктивно сжавшихся в начале мышц, не последовало.

      Накахара быстро приспособился двигаться вместе с ним. От ощущения размашистых движений кружилась голова и сладко тяжелело в животе. В голову лезли воспоминания о ласке, и Чуя распалялся сильнее с каждой минутой.

      Вот он, погрузившись в процесс, заерзал от удовольствия и, глухо постанывая, потерся о зажатое между ног одеяло, пытаясь чуть снять терзающее его напряжение. Кто бы мог подумать, что можно возбуждаться от того, что отсасываешь! Солоноватый запах смазки бил в нос, а сама она пачкала ему губы и липла к небу.

      Неожиданностью появилось ощущение зарывшихся в волосы пальцев, давление ладони на макушку. Одновременно с этим пришли в движение и подрагивавшие прежде бедра, за которые он цеплялся рукой для опоры.

      Дазай терял над собой контроль, и Чуя сморгнул непрошенные слезы, ощущая, как толчки становятся все более несдержанными, отдающими болью в горле, а потом начал задыхаться; горела грудь, рот слегка побаливал, а он чувствовал, что ему — о ужас — нравилось подобное обращение.

      Собственный член пульсировал, и он, недолго думая, сунул между ног ладонь, крепко сжимая его пальцами, лаская себя, но очень недолго — ему нужны были обе руки, чтобы не возникло непредвиденных неприятностей.

      А потом Осаму толкнулся в последний раз и кончил. Сперма соленая и вязкая, противно-теплая и слегка горькая, а он сглотнул и со стыдом ощутил, что не заметил, когда кончил сам.

      Очередное движение, толчок в простату — Чуя выгнулся и почувствовал губы на своей шее, на дергающемся кадыке. Мягкое давление зубов — Дазай кусал его шею, метил, оставляя укусы и засосы. Кожа горела и болела — становилось понятно, что от разливов гематом на шее его не спасет и профессиональный гример.

      Осаму хрипло усмехнулся и куснул ушко. Сиплый шепот сводил Накахару с ума, он выгнулся навстречу и услышал резкий и звонкий шлепок, а от испытанного удовольствия потемнело в глазах — и он снова провалился в воспоминания.

      Чуя нервно поджимал губы и зло блестел глазами, ощущая уверенные касания прохладных от геля пальцев.

      Скользкие подушечки массировали его анус, первый, а за ним и второй палец скользнули внутрь, оглаживая горячие и гладкие стенки. Чуя краснел и беспомощно думал, что лучше бы он согласился на предложение Дазая и встал бы в унизительную коленно-локтевую, но он боялся подвоха и хотел видеть все, что будет делать партнер. А потом он боялся, что за выражение может оказаться на его лице.

      Сейчас он знал, что лицо у него жалобное, беспомощное и красное. Дазай шептал ему это всякий раз, когда засекал перемену, и хриплым шепотом обещал, что в следующий раз поставит камеру, чтобы Чуя сам потом убедился в этом.

      Накахара слишком высоко и плаксиво поддел партнера, подметив, что тот так разошелся от вида его в чулках, что нечего ему было дразниться.

      Дазай засмеялся и, прикусив острую косточку плеча, как-то особенно пошло проговорил, что так и есть, а он сам ни капли не стыдится, что его раскрыли.

      Накахара не нашел, как огрызнуться, а потом Дазай подхватил его руками под ягодицами и задвигался быстрее, грубее, словно пытался втрахать в постель, которая ходила ходуном и поскрипывала. Шлепки плоти о плоть учащались, Осаму продолжал нависать над ним и входить — резко, чуть больно. И так хорошо.

      Чуе такое нравилось. Он обхватил чужую шею руками и заглянул в лицо партнеру, в пробегающие так быстро эмоции, что он не успевал разбирать их значения. Однако в общем он мог сказать, что Дазай выглядел так, будто ему тоже и хорошо, и больно.

      Каждое движение, каждый новый толчок приближал разрядку. У Осаму были совсем другие планы, и потому толчки постепенно замедлились, стали более мягкими, плавными, размашистыми. Он терся о Чую изнутри, заставляя их обоих балансировать на грани удовольствия и мучительной боли от возбуждения.

      Чуя на такое не был согласен — он нахмурился и решительно подался вперед, плавно опускаясь на член охнувшего от неожиданности Дазая, держась руками за сильные плечи. Оседлав чужие бедра, рыжий начал двигаться самостоятельно, постанывая от нетерпения.

      Осаму принял поражение и в несколько толчков ускорился до предела возможностей своего тела, ощущая, как любовник цепляется за его плечи, царапает спину, оставляя длинные кровавые полосы, и уже не просто стонал — почти кричал от удовольствия, заглушая чуть более глухие стоны вколачивающегося в него Дазая.

      Возможно, потом будет больно и наутро Чуя еле сможет шевелиться, но сдерживаться самому и просить о сдержанности партнера сейчас даже в голову не приходило — всякую мысль, пытающуюся зародиться в голове, сжирала ревущая потребность дойти до конца, получить разрядку и рухнуть на пике наслаждения.

      Осаму не выдержал и снова завалил Чую на постель, кусая покрытое засосами плечо. Толчки сбились, но мужчина упорно пытался выдержать заданный темп до самого конца. Чуя обхватил свой пульсирующий член пальцами и начал дрочить, закрывая закатывающиеся глаза. Спустя несколько резких движений тугая пружина в животе сорвалась, и он кончил, мощно содрогнувшись всем телом, сжавшись до боли, пачкая семенем свой живот.

      Дазай кончил следом, и от разлившегося внутри него жара Чуя хрипло простонал, напоследок ощутимо царапнув скользкое от пота плечо.

      Они лежали друг на друге, уставшие, запыхавшиеся, и в целом их состояние напоминало те времена, когда они так же валились, где стояли, а вокруг лежали трупы, бесконечное море трупов, среди которых были и свои, и чужаки, но победителями оставались те, кто выжил.

      Чуя позволил Осаму уткнуться к себе в шею и, гладя спутанные волосы дрожащей рукой, заснул, не запоминая, как они расцепились, как Дазай напоследок поцеловал край его нижней челюсти — шевелиться активнее едва ли хотелось и, что было еще примечательнее, едва ли получалось.

      Позже придя в себя, рыжий осознал, что оказался в ловушке — выбраться из-под прижавшего его к постели мужчины не было ни шанса, а руками, позорно слабыми, дрожащими, состоящими, кажется, из одной только ноющей боли, он смог лишь немного подвинуть Дазая, чтобы вдохнуть поглубже.

      Задницу тянуло и саднило, но эхо удовлетворения никуда не делось, продолжая гулять по телу в виде легкого ощущения ошеломления, словно мир не настолько материальный, как прежде, и казалось, будто взять что-то получится только лишь прикладывая определенные усилия.

      Шумно вздохнув, Чуя заглянул через плечо Дазаю и тут же вспыхнул — вся его спина была покрыта следами от ногтей, кое-где виднелась темно-вишневая корочка. Но шевельнувшийся и хрипло пробормотавший что-то Дазай, скатившись с него на постель, улыбался и, видимо, отчасти даже радовался, если не гордился оставленными на нем следами.

      Мазохистская душонка.

      Никаких признаний не прозвучало — да и не прозвучит никогда, скорее всего. По крайней мере, Чуя точно не был готов после одного секса признаваться в любви. А значит, как в книжках грамотеев-романтиков не будет; ну и ладно.

      Зато рыжий мог признаться, что ему понравилось заниматься такими вещами с Дазаем, позволять подавлять себя, быть под ним во время акта.

      И он не постеснялся высказаться, пусть и неловко краснея и отводя взгляд:

      — Как-нибудь потом… Повторим? — закусив нижнюю губу, Чуя обнял себя одной рукой, вцепившись в собственное плечо.

      — Повторим. Особенно если ты опять явишься в таком виде, — лениво усмехнулся Дазай и скользнул взглядом по практически обнаженному телу — от вещей тут смятый и грязный пояс, подвязки и чулки, порванные в нескольких местах.

      И пусть кто другой сказал бы, что от красоты тут ничего не осталось, Осаму с уверенностью мог возразить, что красивей Чуи — что в чулках, что без — никого невозможно было отыскать.

      И мужчина чистосердечно был готов благодарить Фортуну за то, что он выиграл тот пьяный спор. Нет, предполагать, что они докатятся до такого, он и в страшном сне не смог бы, но…

      Глядя на любовника, краснеющего, сверлящего его сердитым и смущенным взглядом, Дазай мог смело заявить, что он самый удачливый человек на свете.

(22 августа 2017)