Охра

 – Последнее время он выглядит ужасно.

«Ужасно – неподходящее слово», – отстраненно подумал Кэйа. Оно сухое, как кривое полено. Это слово прекрасно подойдет чему угодно: погоде, еде, характеру, самому Кэйе, но когда «ужасно» берут и репейником цепляют на Альбедо, хочется поморщиться.

– Я у него ведь спрашивала, а он говорил, что все в порядке, – со вздохом поделилась Сахароза, пытаясь состыковать пальцы обеих рук. Вид у нее при этом такой виноватый, будто она лично довела Гения Алхимии до изнеможения, и Кэйа вновь тоскливо думает о том, что в мире не так много абсолютно бесполезных вещей. Для простоты можно выделить всего три. Во-первых, бить Пиро Орхидею огнем. Во-вторых, проводить воспитательные беседы с отчаянным Палладом, чтобы тот ходил по зачищенным рыцарями путям. В-третьих, пытаться объяснить Альбедо, что несмотря ни на что, он, как и любой другой человек, нуждается в отдыхе, еде и питье. Даже такая умная и рациональная девушка как Сахароза, с вкрадчивым голосом и янтарным взглядом была беспомощна перед бесцветным: «Я в абсолютном порядке»

В кабинете у Джинн было душно. И из-за неожиданно наступившей осенней жары, и из-за того, что в комнате будто бы разом стало мало места. Большая часть людей скучковалась на пузатых диванчиках с алыми подушками, а сам Кэйа, уступив места дамам, занял наиболее выгодную позицию – по правую руку от Джинн, которая то и дело бросала на него неодобрительные взгляды, стоило только Кэйе в очередной раз потянуться рукой, чтобы покрутить коллекционную астролябию на столе.

Окно было открыто. Алые крыши, напоминающие в закатном солнце раскаленную лаву, будто бы полыхали жаром, заставив Кэйю стянуть с себя накидку с меховым воротником. На повестке дня была тема, которая тревожным куполом нависала над ними уже пару недель – с Альбедо было что-то не так. Из-за его специфического характера убедиться они в этом смогли относительно недавно, когда Альбедо впервые в жизни взял себе выходной. Разумеется, он не сказал, что болен. Сообщение, пришедшее вместе с обеспокоенным Тимеем, было лаконичным:

«Не смогу принимать участие в делах Ордена в ближайшую пару недель. Прошу не беспокоить меня в течение этого времени. С надеждой на понимание, Альбедо»

И если отбросить то, что Альбедо ни разу за всю службу в Ордене не брал выходных и всегда был доступен, сообщение не несло в себе никакой тревоги. Его почерк, с филигранными завитушками и отточенным расстоянием между букв, был как всегда безукоризненным, манера письма не отличалась от его обычной, а бумага даже не была залита кровью. Словом, ничего такого, что заставило бы их всех экстренно собраться в кабинете у Джинн. Если бы не гонец, принесший дурную весть, Мондштадт жил бы своей жизнью, занятый урожайными месяцами и осенними праздниками. Тимей долго не решался делиться своими подозрениями, но после долгой беседы все-таки заговорил.

«Я не хочу быть паникёром, – начал оправдываться тогда он, – тем более, Альбедо заверил меня, что все в полном порядке. Но последнее время у него все чаще начала идти кровь из носа. Кашляет так сильно, будто давится песком. А иногда он будто бы... нет, я правда не знаю, стоит ли мне говорить»

Сахароза, которая общим решением была выбрана представительницей их кратковременного союза, вернулась с Драконьего Хребта ни с чем. Ладно, не совсем ни с чем, вместе с ней приволоклась непомерная детина, которую обычно зовут Тревогой. Выяснилось, что Альбедо не пустил ее на порог. Повысил голос. Сказал, чтобы она не занималась глупостями. Сказал, что он дал ей список заданий, которые требуется выполнить и что он не намерен относиться с пониманием к тем, кто не может отнестись с пониманием к нему. И если бы это не была Сахароза, с трудом сдерживающая слезы обиды, ни один человек в Мондштадте не поверил бы, что Альбедо способен сказать что-то настолько резкое. Альбедо, который ни разу не ругал Кли, когда она устраивала в его лаборатории беспорядок. Альбедо, умеющий терпеливо ждать, внимательно слушать и рассказывать даже в двадцатый раз тем же мягким и вкрадчивым голосом, что и в первый, элементарно не был способен на гнев или обиду. Он был гением не только в алхимии, он был виртуозом выдержки и уравновешенности. Самые точные весы Мондштадта. Неизменная скала. Его нельзя было смутить ни шуткой, ни неожиданным визитом, потому что Альбедо будто бы все знал наперед и ничему не удивлялся.

Но вышло то, что вышло. И за разговорами выяснилось, что всё началось намного раньше того дня, когда Тимей принес письмо. Эти мелочи казались незначительными, потому что никто не придаст значения редким каплям на земле; все запрокинут голову, когда разразится дождь. Сара сказала, что несмотря на природную субтильность, Альбедо за несколько недель будто повзрослел на пару лет: тени пролились темными пятнами под глазами, на скулах, заползли меж век и бровей, но из-за того, что на Альбедо был капюшон, Сара подумала, что ей померещилось. «Были сумерки, сумерки часто искажают лица людей», – оправдывалась она. А еще Альбедо перестал рисовать. Никто не мог вспомнить, когда последний раз он был замечен с карандашом и бумагой, хотя Альбедо сам не раз признавался, что без зарисовок работать ему так же сложно, как и лошади бежать несколько дней без воды.

Кэйа сам не знал, почему его так раздражал этот разговор. Они собрались здесь, будто хотели уличить Альбедо в каком-то преступлении. Делились, когда он посмел появиться в дурном настроении, добавляли трусливое «ну, я не берусь ручаться», и по итогу все равно топтались на месте. Никто не знал, что произошло, но все чувствовали груз вины, потому что они определенно замечали, что что-то не так, но были слишком заняты, слишком уверены в том, что Альбедо справится сам.

Кэйэ было стыдно. Чудовищно стыдно, как в тот день, когда он получил свой глаз Бога. Хотелось уйти с этого собрания, привычно пригубить вина (максимально мерзкого и теплого) и заснуть в штабе, но от одной только мысли об этом его начало тошнить.

– Кэйа, ты хочешь что-нибудь сказать? Кэйа?.. – раздался голос Джинн. Кэйа вздрогнул и по привычке заулыбался, будто его поймали за постыдным занятием.

– Что-то сказать? – нелепо переспросил он.

– Ты не замечал за ним последнее время ничего странного? Кажется, последние полгода вы неплохо общались, разве нет?

Да, кажется.

– Никому не говори, – глаза у него были красные. Альбедо казался почти ребенком, потому что сидел на земле около заброшенной повозки, обняв колени. За полночь. Кэйа был пьян в дрова, но протрезвел за жалкую секунду, потому что откровенно испугался. Ведь Альбедо, очевидно, не был способен на эмоции. Разве могут плакать горы на Драконьем Хребте? Может ли отчаянно задыхаться от душащих слез ледяной ручей в Горах Буревестника? Кэйа сел рядом и пригубил вино. Молча. Альбедо смотрел вперед, напряженный, настолько же расстроенный, насколько и злой. Казалось, дотронешься до него, и он взорвется, как алая бочка, возле которой обычно водят хороводы хиличурлы.

– Будешь? – не глядя в сторону Альбедо, Кэйа предложил ему бутылку. Альбедо еще долгие полминуты никак не обозначал своего присутствия, обратился камнем и, надо признать, сделал это настолько убедительно, что Кэйа почувствовал себя сумасшедшим. – Ну, мое дело предложить...

– Буду, – голос был таким прохладным, будто после изматывающей жары тебя на несколько секунд забросили на вершину горы. Кэйе отчего-то стало легче.

Альбедо протянул руку, а затем с жадностью припал к бутылке. Глотки были шумные, отчаянные. Он морщился, почти давился, но не позволил себе даже сделать вдох, пока не прикончил почти целую бутылку. Капли стекали по подбородку, по бутылке, перепачкали пальцы рук.

Они посидели еще немного. Затем Альбедо вырвало. Кэйа гладил его по спине и говорил идиотское: «Все будет хорошо», а алхимик, которому так и не удалось напиться, лишь отзывался эхом: «Никому не говори»

На следующий день они лишь обменялись дежурными кивками.

– Нет, я не замечал за ним ничего странного, – Кэйа беспечно пожал плечами, снова дотронувшись пальцами до несчастной астролябии. Он не замечал ничего странного, верно. Джинн спрашивала про следствие, а не про причину, поэтому информация, что Альбедо в одну весеннюю ночь надломился, не принесла бы никакого результата. Тем более, что Кэйа пообещал.

Несмотря на то, что о той ночи ни первый, ни второй не вспоминали, в их отношениях будто бы что-то изменилось, что не осталось скрыто от глаз окружающих. Кэйа, до этого державший почтительную дистанцию, позволял себе действовать Альбедо на нервы. Просил нарисовать себя, спрашивал, как скоро алхимия научится превращать воду в вино и составит конкуренцию зазнавшемуся монополисту-Рагнавиндру, вился рядом, как назойливый комар. Он даже позволял себе думать, что взгляд Альбедо в такие моменты, обычно спокойный и неподвижный, таял. Становился теплым, как нагретый лепесток шалфея. «Разве у тебя нет других дел в Ордене, Кэйа? Нет-нет, ты мне не мешаешь. Видимо, остается только радоваться. В Мондштадте настали столь мирные дни, что рыцари могут сутками проводить в... это что, солнечная рыба?..»

Когда Альбедо пропадал на Драконьем Хребте, они виделись намного реже. Потому что, к сожалению, дела Ордена не отменяли, да и Альбедо был поглощён работой сильнее обычного. И если уж и говорить о странностях, то все началось именно тогда:

– Кэйа?

– М?

– Ты придешь завтра?

– Не уверен, что смогу завтра, но через два дн...

– Не приходи, ладно? Не вообще, – поспешно добавил Альбедо, не поднимая взгляда на Кэйю. Он с преувеличенным интересом рассматривал колбу в руках. – Несколько дней. Я сейчас работаю над кое-чем очень важным. Хочу побыстрее с этим закончить.

Альбедо тогда не звучал странно. Он всегда был вежливым, но прямолинейным. Не стеснялся сказать, когда им пора расходиться, раз за разом обозначал дистанцию, безошибочно угадывая, когда нужно мягко указать на то, что они не закадычные приятели. Они вдвоем, потому что им обоим пусто. Они встретились ночью именно из-за этого. Продолжали общаться по этой же причине. Рядом друг с другом они не чувствовали себя неполноценными, а поэтому создавалось потрясающее ощущение, что все в порядке. Они никогда не говорили об этом, но прекрасно знали, что это чувство абсолютно взаимно. Кэйа не понимал только, почему так плохо себя чувствует, если они не друзья, не семья и просто временно используют общество друг друга? Раньше ведь все было прекрасно. Выпивка на ночь, выпивка с утра. Голова легкая, настроение на вкус как мед и патока – вроде вкусно, а вроде и тошнит от сладости. Альбедо был просто чудным алхимиком, который нравился Кэйе так же, как нравился и абсолютно всем. Все любили Альбедо. Так сильно любили, что никто не заметил, когда он, будто кот, пошел умирать подальше от дома.

Мондштадт всегда был слепым. Он, покинутый своим Архонтом ребенок, принимал гостей в свои объятия с запахом вина из одуванчиков, укрывал одеялом из спелых фруктов, был самым радушным хозяином, пока не терял интерес. Это случилось с Путешественницей. Это случается со всеми. И Кэйа, как бы он это ни отрицал, был частью системы. Он правда думал, что Альбедо справится. Потому что думал, что справляется сам. «Думаешь, можно считать успехом эскапизм при помощи алкоголя и случайных связей, Кэйа?» – раздался в голове знакомый голос. Все верно. Кэйа не справлялся. Не справлялся и Альбедо.

К тому времени, как все поделились подозрениями, опасениями и воспоминаниями, красные крыши приобрели оттенок засохшей крови, а солнце перестало печь спину. Стемнело.

– Первым делом нужно забрать его с Драконьего Хребта, – объявила Джинн, поднимаясь с места. Она начала мерить шагами кабинет. На диванах сидели Сахароза, Барбара и Сара. Кэйа прилип к одному из книжных шкафов. – Там нет совершенно никаких условий. Я уверена, он даже не может сходить себе за лекарствами.

– Я не думаю, что мастер Альбедо стал бы изолировать себя просто так. Должна быть какая-то причина. Вдруг он хочет защитить нас? Вдруг это заразно? И мы сделаем все только хуже, – Сахароза, казалось, была готова вот-вот расплакаться.

– Не узнаем, пока не спросим, верно? – Джинн прикрыла глаза и коснулась рукой шеи. – Орден не оставляет своих соратников.

Враньё.

***

В таверне было шумно. Кэйе казалось, что вместе с вином (теплым, отчего-то кислым и абсолютно невкусным) он пьет чужие голоса: кто-то смеялся, кто-то сетовал на жену, это смешивалось в желудке с забродившим виноградом и подгоняло к горлу рвотный позыв. За его столом впервые нет закадычных друзей-пьянчуг, они будто чувствовали плохое расположение духа. «Эй, Кэйа, как жизнь?» – и, услышав в ответ усопшее «в порядке» деликатно огибали стол.

Он должен был ехать на рассвете, ориентировочно через пять часов. Джинн сказала, что Кэйа подходит для этой миссии лучше всего. Кэйа в ответ начал глупо обороняться, что у него, между прочим, зачистка окрестностей с молодняком и лучше бы по душу Альбедо послать того же Тимея или Лизу, но ответ был категоричен, она будто вбила его невидимым молоточком в темечко, и Кэйе ничего не оставалось, кроме как согласиться. Настроение было скверное, а он и сам не мог понять почему. Почему, Кэйа? Чего ты боишься? Того, что Альбедо стало хуже? Или боишься хватки чувства вины, когда убедишься, что ты – один из тех, кто вовремя не среагировал?

Тошнота все-таки добралась до пункта назначения – Кэйа вытек из-за стола и бросился за таверну, где место охраняли пустые ящики. Долгожданное опьянение так и не наступило, алкоголь приманил разве что тошноту, головную боль и ощущение собственной никчемности. Рвало сильно и много, пока в уголках глаз от напряжения в горле не начали скапливаться слезы, пока не заложило уши, пока чья-то рука не начала хлопать его по спине.

– Впервые вижу, чтобы тебя рвало. Думал, твой организм даже под страхом смерти не отдаст и каплю драгоценного алкоголя, а тут аукцион невиданной щедрости, да всё на пол.

Кэйа вытер тыльной стороной руки губы, поднял голову и расфокусированно посмотрел на Дилюка. Тот убрал руку будто бы немного брезгливо. Кэйе показалось, что еще секунда, и Дилюк сейчас вытрет пальцы о брюки, но вместо этого он застыл истуканом пристально смотря на Кэйю.

– То, что ты первый заговорил со мной – вот где аукцион невиданной щедрости, – весело ответил Кэйа и, сглотнув кислую слюну, поморщился. Сейчас присутствие Рагнвиндра не вызывало никаких эмоций, не было ни раздражения, ни радости, только кислятина во рту и гадкая хина в груди. Произошло бы это в любой другой день, Кэйа наверняка ответил бы как-нибудь остроумно, судорожно зацепился за возможность поболтать, как в старые-добрые, но сейчас он хочет спокойно доблевать один. Без этих глаз-кровоцветов.

– Джинн сказала, что завтра ты отправляешься на Хребет. К Альбедо.

– Не думаю, что у Джинн есть резон тебя обманывать, Дилюк. Да, всё верно. Если ты отвлек рвущего меж ящиков человека по этой причине, то ты самое бездушное существо в Тейвате, – у Кэйи на губах мерцала улыбка. Уголки губ, словно крылья очень медленной бабочки, стремились то вверх, то вниз, никак не в силах определить более комфортное для себя положение.

– Для человека, которому плохо, ты слишком бодро мелешь языком, – взгляд Дилюка снова помрачнел, глаза-кровоцветы завяли, потемнели. – Это насчёт Альбедо. Я не смог присутствовать на вашем собрании, но есть кое-что... кое-что, что меня смутило.

– Что же?

– Поднимемся на второй этаж таверны. И, Архонтов ради, Кэйа, сперва прополоскай рот, от тебя несет как от мертвого митачурла.

***

– Это моя первая миссия после посвящение в рыцари! Знаете, капитан, я вот раньше боялся Драконьего Хребта, не люблю холод совсем, а еще твари там будто бы более агрессивные, чем в окрестностях Мондштадта, так что это фактически моя первая вылазка. Ну, если быть точным, первая вылазка была, когда мне было пять лет, я убежал от своего отца и решил поискать бирюзовые камушки, ох и получил я тогда люлей!..

Дело шло к вечеру. Воздух, отличающийся в Мондштадте духотой, стал свежее, прохладнее. Лошади тоже воодушевились; они меньше отвлекались на кристальных бабочек или бродящих в окрестности хиличурлов, более чутко реагировали на натяжение поводьев. Солнце прикрыло розовый глаз в районе семи часов вечера, оставив после себя лишь хмурые облака, грозящие обернуться свинцовыми тучами. Под копытами хрустели шишки, а Энди, молоденький рыцарь на старом рысаке, не замолкал ни на секунду. Кэйа узнал, что в семь тот покусал девочку, а на месте укуса ее рука начала гноиться, был уведомлен также о том, что у Энди аллергия на валяшку и больше всего на свете он любит напитки из мяты. Внешне – субтильный, рыжий как осень, до комичного высокий и от того нескладный. У него были спутанные и выцветшие на солнце волосы, впалые щеки и карие глаза, которые таращатся с таким энтузиазмом, что Кэйе невольно становится стыдно за свое упадническое настроение. Изначально он должен был ехать один, но позже на него повесили пузатую мелочь в лице рыжего парнишки, которому предстояло пополнить экстренные запасы ветчины на Драконьем Хребте. Так как им по пути, было решено ехать вместе.

– А правда, что на Драконьем Хребте монстры сильнее?

– Скорее выносливей. Твоя задача – не попасться им, а не проверять их силу.

– Это конечно! Я так, просто... Сэр, а часто у рыцарей миссии в горах?

– Достаточно. Чаще всего это пополнение припасов и сопровождение аэростатов с реагентами для... – Кэйа осекся и нервно сглотнул.

– Я не думал, что капитан кавалерии ответственен за сопровождение груза до моего штаба, – заметил Альбедо. Мягко, бархатно. Тогда Кэйа впервые догадался, что Гению Алхимии, должно быть, одиноко проводить месяца подряд в ледяном заточении. Никто не думал об этом прежде и, Кэйа уверен, не задумывается теперь. Альбедо производил слишком самодостаточное впечатление. Все думали, что он любит уединение настолько, что отшельничество никак не скажется на его ментальном состоянии. А Кэйе, признаться, польстило, что ему были рады. Так бесцветно, осторожно, но очевидно. Обычно Кэйе не радовались.

– Молодежи сейчас подавай более интересные миссии, сделал им одолжение, – Кэйа широко улыбнулся, потирая руки друг о друга. Альбедо никогда не узнает о том, как Кэйа чуть ли не угрозами отвоевал у другого рыцаря возможность прогуляться до Драконьего Хребта. – Знаешь, я бы не отказался от чая.

– Мы куда-то торопимся? – взволнованно спросил Энди. Кэйа в ответ встрепенулся. Его черная кобыла Сладкоежка вот-вот и перешла бы на галоп. Только спустя секунду он понял, что каблуком сапогов давил на лоснящиеся бока. Энди с трудом поспевал следом, беспомощно хлопал рысака по бокам ногами и наклонялся вперед, пытаясь ускориться.

– Здесь разделимся, – не сбавляя скорости бросил Кэйа. – Мне нужно проведать одного из рыцарей. Чуть позже поверни налево, там будет первая точка. Если попадешь в опасность, ты знаешь, что делать – отправляешь красную сигнальную ракету.

– Но, сэр! Я не...

– Ты уже рыцарь, Энди. Это одно из самых простых заданий, я поблизости и узнаю, если ты окажешься в опасности, ты меня понял? Тебе не стоит переживать, – голос Кэйи наверняка тонул в завывающем ветре, потому что робкое «Так точно, сэр» показалось очеловеченным шуршанием.

Цокот Сладкоежки ускорился, стал похож на барабанную дробь. Подковы, выкованные специально для Драконьего Хребта, не позволяли скользить на оледенелых тропах, а потому они без особых трудностей разогнались до такой степени, что Кэйа казалось, что снежинки пустили в щеки свои ледяные корни. Вытащишь их – и на лице появится кровяная роса. Но это всё не важно. Важно то, что в голове было какое-то дурацкое и ничем не обоснованное предчувствие. Кэйа понял, что в его воспоминаниях, Альбедо не улыбался. Улыбался ли он вообще когда-либо или сознание играет с ним, как с ребёнком?

Сладкоежка еле перепрыгнула пробоину в мосту. Задними ногами она беспомощно трусила в воздухе, пытаясь опереться о камень, передними отчаянно била по оледенелой древесине. Кэйа встряхнул поводьями, хорошенько надавил на бок и красавица взобралась обратно. В крови ни капли адреналина – они чуть было не разбились об острые скалы внизу, а Кэйа не чувствует н и ч е г о, разве что подташнивает от этой пустоты.

Пещера Альбедо выглядит... покинутой. Кэйа к своему ужасу не увидел ни костра, ни света от керосиновой лампы. Она, темная, холодная, выглядела так, будто там в этот лютый мороз не выжила бы и собака. Кэйа спешился, успокаивающе похлопал лошадь по шее, а сам на негнущихся ногах направился в раскрытую темную пасть. У Альбедо, признаться, и до этого не было особо уютно. Чаще всего он спал на матраце на полу, ел на стуле, а все остальное время проводил на ногах. Пещера плохо отапливалась, но его это, казалось, совсем не беспокоило. За редким исключением он был одет так же легко, как и в Мондштадте, ни разу за всё время не ежился и не втягивал шею в плечи, чтобы как-то сохранить тепло. Альбедо и правда не нужны были удобства, но... до такой ли степени?

– Альбедо? – неуверенно позвал Кэйа, а затем прокашлялся: – Альбедо!

– Кэйа?

Этот голос будто подцепил начало кожи на ногте и резко потянул вверх. Голос Альбедо, определенно. Безжизненный, как как засохший лист, тихий, отсутствующий и равнодушный. В темноте Кэйа нашел его далеко не сразу, потому что его не было ни на привычном матраце в углу, ни на стуле. Альбедо забился в левый угол, теряясь рядом с алхимическим столом. Шаг к нему. Еще один шаг.

– Не смей подходить! – рявкнул он. Всё еще тихо, но злобно. Кэйа не повел и бровью и сделал еще один шаг.

– Что происходит?

– Я сказал, чтобы ты не подходил ко мне, Кэйа. Иди обратно. Скажи, что со мной всё в порядке.

– О да, конечно, так и скажу. Наш алхимик сидит в пещере без света, тепла и орет как потерпевший, стоит мне попытаться подойти к нему. Альбедо, не глупи, я же хочу помочь.

Силуэт Альбедо казался почти детским. Алхимик забился в угол, словно пытаясь стать жидкостью и вытечь через крохотную щель.

– Если хочешь помочь, то просто уходи. Кэйа, пожалуйста. Я не... я... – он продолжил говорить и только потом он с опоясывающим ужасом Кэйа понял, почему голос Альбедо звучит так по-родному – тот сам не заметил, как перешёл на каэенриа'хский.