Снег будто поднимается обратно, в небо, и Кей уходит — он слишком долго был эгоистом, позволяя себе оставаться там, где не следовало. Там, где он не имел права задерживаться ни на секунду.
В квартире тихо. Свет выключен. Кей тенью скользит в полумраке, стирая все, что могло бы выдать его присутствие. Лишняя кружка из мойки испаряется как по волшебству. За ней следуют кое-какая одежда, зубная щетка, коллаж из полароидных снимков и целая дюжина книг. Единственным, чему Кей позволяет остаться, что у него не хватает духу отправить в небытие, становится толстовка с символикой естественнонаучного музея. И то лишь потому, что она не валяется в стирке и не брошена на спинку стула.
В толстовке спит Тадаши.
Свернувшись клубком под одеялом, он мирно сопит носом, не имея ни малейшего представления о том, что творится вокруг. Он не слышит, как за окном бушует настоящая снежная буря. Не знает, что, сунув руки в карманы пальто и крепко стиснув челюсти, в дверях спальни, не решаясь войти, стоит Кей.
Тадаши спит и видит сны. Судя по тому, как он улыбается, они приятные, и Кея это радует до боли в судорожно сжимающемся сердце.
Он все-таки находит в себе силы перешагнуть через порог. Щелкнув языком, убирает с кровати ноутбук, включённый свитч и завязавшиеся в узел наушники. Тадаши не реагирует. Пуская слюни на подушку, он продолжает крепко спать. Капюшон толстовки, что велика ему на пару размеров, натянут до самых глаз, и Кей не выдерживает. Кончиками пальцев касается теплой щеки, усыпанной веснушками. Сейчас, зимой, они бледные и немногочисленные, но как придет весна… Кей торопится прогнать лишние мысли — весну на двоих с Тадаши он не разделит.
Да и далеко до нее. На календаре двадцать четвертое декабря, и, прежде чем уйти, Кей передвигает красное окошко на следующее число. Он знает, чувствует, время — полночь.
Самый подходящий час для того, чтобы исчезнуть.
На улице ветер бьется в закрытые окна, опасно шатает дорожные знаки. Он завывает в переулках, пригоршнями бросает снег в лицо, проникает под одежду, отчего Кей ежится и вжимает голову в плечи. Холодно. Чертовски холодно. Пальцы коченеют, дыхание стынет паром, губы трескаются и вот-вот начнут кровить.
Кей не сразу замечает, что снег действительно поднимается в небо. Возвращается туда, откуда пришел, тем самым нарушая законы природы. Кей останавливается. Замирает посреди дороги, не беспокоясь, что попадет под машину — несмотря на праздник, вокруг ни души. И без того тихий район погружен в небывалое молчание. Мигающие гирлянды, светофоры да вывески семейных магазинчиков — единственное, что свидетельствует о том, что люди здесь есть. Просто им не хочется выходить в непогоду.
Или они спят.
Так крепко, как не спали никогда прежде.
Кей вздыхает. Он меньше всего хочет, чтобы в его дела лезли именно сегодня, но, так уж вышло, что коротать вечность ему выпало в компании тех, кто просто обожал вмешиваться в самый неподходящий момент. Разумеется, оправдывая подобное вторжение искренней о нем заботой.
— Ауч. Я буквально слышу, как ты меня осуждаешь!
Кей закатывает глаза. Терпеливо ждет, пока из-за пелены беснующегося снега покажется темный, едва различимый силуэт, который затем превратится в закутанного по самый нос Сугавару. Что ж, могло быть и хуже.
— Я думал, это Куроо-сан, — глядя на него сверху вниз, признаётся Кей.
— Твое счастье, что это всего лишь я.
Кей неопределенно хмыкает.
— Не хочешь кофе? — сокращая дистанцию между ними, предлагает Сугавара. Для наглядности он поднимает руку и потряхивает розовым термосом. — У меня и печенье есть. С зефиром.
— Вам не кажется, что сегодня не самый подходящий день для пикника?
— Неа. По-моему, очень даже наоборот. Сегодня тот самый день, когда сладости и горячий кофе жизненно необходимы. Особенно тебе.
— Холодно, — вяло протестует Кей.
Сугавара кивает.
— Я знаю. Поверь мне, я знаю.
Он скручивает с термоса крышку и до краев наполняет ее кофе.
— Пей.
Кей послушно пьет. Он обжигает губы, язык, горло, но все равно пьет. Делает глоток за глотком, почти давится, на что Сугавара сильнее, чем нужно, ударяет его меж лопаток. Закашлявшись, Кей расплескивает остатки. Согнутым пальцем утирает выступившие в уголках глаз слезы.
Кей возвращает пустую крышку и запрокидывает голову. Он смотрит в черное, как сама вечность, небо, но из-за метели не видит в нем звезд. Может, оно и к лучшему — звезды напомнили бы ему о веснушках Тадаши, которые он любил складывать в картинки навроде созвездий.
— Сугавара-сан, — неожиданно для себя спрашивает Кей, — почему снег падает вверх?
— А, ты заметил.
Сугавара вздыхает и вкладывает в его ладонь печенье.
— Это… Как бы сказать… Не достаточно стереть следы физического присутствия, чтобы навсегда исчезнуть из чьей-то жизни, понимаешь? Если не случится чего-то непредвиденного, ты все равно останешься в его памяти, и это будет его ранить. Очень и очень сильно. Каждый день.
— И как это связано со снегом?
— Да никак. Он нужен, чтобы было легче забирать воспоминания. В иное время я использовал бы дождь или повернул бы вспять ручей, или…
— Я понял.
Надкусив печенье, Кей обнаруживает, что оно до безумия сладкое, а зефир в нем — клубничный. Его любимый.
— Тебе нужно научиться делать это самому.
— Печь печенье?
— Дурак! — Кей шипит — получать ребром ладони по лбу не особенно приятно. — Убирать лишние воспоминания, ну!
— Но что, если мне не хочется?
— Не хочется? — Сугавара изумленно приподнимает брови.
— Не то что бы совсем не хочется, просто…
— Просто — что?
— Ничего.
Кей прячет нижнюю половину лица за воротником. Признаваться не хочется. Признаваться стыдно. Тем более Сугаваре, который уже смотрит на Кея как на самое большое разочарование за всю свою, неизвестно когда начавшуюся жизнь.
— Ладно. Ладно! — Капитулирует Кей, поднимая руки. — Я эгоист, ясно? Я не хочу помнить обо всем один. Не хочу, чтобы больно было только мне!
— Значит, ты хочешь, чтобы больно было ему?
Кей раздраженно поддевает снег носком ботинка. Он не привык говорить о таких вещах. Это сложно. Это… Это как раздеваться перед незнакомцами, но вместо одежды снимать один защитный барьер за другим, обнажая не тело, но нечто более сокровенное и менее изученное, потому как копаться в своих чувствах, давать им имена для Кея было в новинку.
Тадаши понимал его внутренние терзания без слов.
Но поймет ли Сугавара? Сам в какой-то степени похожий на вызванную им метель — вон как шевелятся серые пряди, будто он одно целое с разыгравшейся стихией.
— Не хочу я, чтобы ему было плохо, — бурчит Кей. — Просто это несправедливо. Нечестно! Мои-то воспоминания останутся со мной.
— Навсегда, — добавляет Сугавара.
— Навсегда. — Кивает Кей.
Сугавара коротко смеется. Сует ему еще одно печенье, прежде чем упереть руки в бока и оглянуться по сторонам, точно любуясь проделанной работой.
— Я ведь тоже эгоист, — говорит он. — Такой же, как ты.
Кей фыркает.
— Нет, правда! Ты знаешь, как одиноко мне было, пока не появился Куроо? Пока не появился ты? Люди… они все рано или поздно умирали. А я оставался. И когда я нашел вас, я подумал: «Как хорошо, что они такие же. Как хорошо, что кто-то разделит со мной все это, что кто-то наконец поймет меня так, как никто не мог понять». Ужасно, да? Я радовался тому, что и вы обречены на вечность. До сих пор этому радуюсь, если быть совсем честным.
— Это не новость, — бросает Кей, прежде чем двинуться вперед.
— Да? — Сугавара в два прыжка нагоняет его, и они вместе идут по пустующей проезжей части. — Не припомню, чтобы рассказывал.
— Потому что вы не рассказывали. И я, и Куроо-сан — мы оба думаем о том же. Это было бы невыносимо — остаться совсем одному.
Кей замолкает. Крепче сжав в кулаке печенье, которое дал ему Сугавара, он пытается согреть закоченевшие руки в карманах пальто. Мысль о том, что позже придется выгребать из него крошки, скользит по краю сознания, но Кей от нее отмахивается. Сейчас для него куда важнее не лишиться пальцев. А с крошками он потом разберется — проблемы разумнее всего решать по мере их поступления.
Одну вот он решил. Весьма радикально. Взял и исчез из жизни Тадаши, тогда как тот из жизни Кея никуда не делся, и теперь, стоит о нем подумать, в груди не тепло разливается, как случалось обычно, а ширится, трещинами расползается в стороны непривычная, пронзающая тупой болью пустота. Как если бы у Кея вырвали сердце, а открытую рану оставили кровоточить.
— Знаешь, со временем ты к этому приноровишься. — Толкает его в бок Сугавара.
— Ага, обязательно.
Кей во второй раз закатывает глаза. Он признает, что Сугавара знает много разных, подчас совершенно неожиданных вещей, о которых никто на этой планете, вероятно, никогда и не задумается вовсе, однако сейчас ему не кажется, что Сугавара может понять и разделить его чувства.
Потому что есть вещи сугубо личные. Те, которые, как бы тебе ни хотелось поделиться ими, все равно приходится держать при себе, ведь быть человеком — дело одинокое, поскольку каждый судит о других в первую очередь по себе, через призму собственного опыта, отчего безусловное, стопроцентное понимание становится попросту невозможным. И, высказав все, что накопилось, ты в лучшем случае сбросишь с плеч малую часть давящего на них груза, в худшем — обнаружишь себя в еще более поганом состоянии, чем прежде.
Они с Тадаши говорили об этом. Кей помнит тот вечер на удивление хорошо, словно они только час назад закрыли эту тему, довольные итогом беседы, друг другом и тем, что в гостиной тепло, а по телеку повторяют Парк Юрского периода.
Кей помнит тот разговор. И еще сотни других. И тысячи касаний. И миллион раз, когда он смотрел на Тадаши, пока тот не видел, потому что наблюдать за ним в один прекрасный момент стало его любимым, если не единственным хобби.
— Ну и… Чем думаешь заняться теперь? — искоса поглядывая на Кея сквозь рой кружащихся между ними снежинок, спрашивает Сугавара.
Кей пожимает плечами. Ему не хочется думать о том, что будет дальше. Не хочется думать, что дальше в принципе должно что-то быть. Без Тадаши вечность, от которой никуда не сбежать и не спрятаться, кажется Кею особенно мрачной, лишенной всякого смысла и каких-либо радостей.
— Я тут случайно услышал об одном интересном проекте. — Игнорирует его тотальную незаинтересованность Сугавара. — Мне показалось, тебе понравится.
Он поворачивается к Кею, но тот вместо ответа глубже прячет подбородок за поднятым воротником пальто.
Сугавара не сдается.
— Те ребята сейчас готовятся к борьбе за грант — хотят провести раскопки в Египте. Там какая-то долина, что ли. Популярное и известное место.
— Вади-аль-Мулюк, — отстраненно уточняет Кей.
Он выдыхает в воротник, из-за чего стекла его очков покрываются полупрозрачной дымкой.
— Нет, не то. Про Долину Царей я и сам прекрасно знаю. Это другая. — Упрямится Сугавара. — В ней находят китов, а не фараонов.
— Вади-аль-Хитан, значит.
— Тебе виднее. Так что, помочь с ними связаться?
— С кем?
Не выдержав, Сугавара хватает Кея за локоть и стискивает так крепко, что через три слоя теплой одежды Кей почти чувствует впившиеся в его кожу короткие ногти.
— С командой связаться. С ко-ман-дой. Ну же. Хватит себя хоронить! Нам с тобой подобная роскошь не светит, дорогой мой. И, представь, что сказал бы Куроо, если бы увидел тебя таким.
— Только его здесь не хватало, — подавшись назад настолько, насколько ему позволила хватка Сугавары, бурчит Кей.
— Именно. Поэтому будь хорошим мальчиком и выслушай, что я тебе скажу. Нормально выслушай, а не сделай вид, будто слушаешь, пока крутишь в голове свои дурные мысли, идущие вразрез со всем, что я говорю.
На раздраженную тираду Кей откликается нечленораздельным звуком. Тот хоть и звучит не слишком дружелюбно, тем не менее означает согласие, что Сугавару полностью устраивает. Черты его лица смягчаются. А когда он вновь открывает рот, его голос звучит вполне по-человечески — ему больше не вторит тревожный звон закаленной стали.
— Это тяжело, — повторяется Сугавара, — я знаю. Это очень тяжело. Именно поэтому с нынешней ночи он должен в некотором роде умереть для тебя — тебе больше нельзя искать с ним встречи, нельзя оставаться поблизости, нельзя наблюдать со стороны. Ты должен исключить его из своей жизни. Раз и навсегда. Единственное, что ты можешь себе позволить, это сохранить воспоминания о нем, и то сейчас я бы не советовал обращаться к ним слишком часто. Лучше от этого не станет. А вот хуже — запросто.
У Кея дергается веко. Он поджимает обветренные губы и рывком высвобождает взятый в заложники локоть.
— Если хотите, чтобы я вас слушал, скажите что-нибудь новое.
Кей сердится на всех сразу. На себя, на Сугавару, на Куроо, которого здесь, к счастью, нет, на непрошенное бессмертие, на весь этот дурацкий мир и даже немного на Тадаши, хотя тот не сделал ничего плохого.
— Ишь какой умный. А я ему еще печенье принес, кофе наливал, — ворчит Сугавара. — Ладно. Так уж и быть. Скажу «что-нибудь новое». Тебе, — он термосом тычет Кея в живот, — на ближайшие лет десять нужно заняться собой. Ты не похож на того, кто способен легко оправиться, поэтому, чем дольше будешь делать то, что нравится тебе, что много значит в первую очередь для тебя, тем лучше. И я как раз по доброте душевной, — уловив в интонациях Сугавары интонации Куроо, Кей морщится, — предлагаю тебе подходящий вариант. Ты сам-то хоть помнишь, когда последний раз был на раскопе? Когда работал с окаменелостями, в принципе занимался исследованиями?
Правда колет глаза. Замерев, Кей открывает рот, но ничего не может сказать. Сугавара целиком и полностью прав.
В какой-то момент Кей действительно отвлекся от палеонтологии, а затем повстречал Тадаши, отчего думать забыл о науке. Он притворился, будто динозавры всего лишь увлечение из детства. Не рассказывать ведь смертному, что в девятнадцатом веке ты с с пеной у рта требовал принять Мэри Эннинг в Лондонское геологическое общество, но потерпел неудачу, потому что женщин в научных кругах тогда не жаловали. Даже если они самостоятельно находили и опознавали уникальные на тот момент окаменелости. Вроде скелета ихтиозавра, плезиозавра, птерозавра…
Это было приятно, вспоминает Кей. Находить что-то новое. Делать открытия. Зарываться в систематику. Первым видеть остовы существ, населявших планету в незапамятные времена, которые не застал и Сугавара. Древние исполинские кости. Заостренный череп длинной в метр, который они с группой в семидесятых обнаружили в Колумбии. Кей сжимает кулаки — и печенье в его кармане окончательно рассыпается на кусочки.
Пожалуй, Кей мог бы обрадоваться, если бы снова испытал что-то подобное. Не факт, конечно, что некогда любимое дело подарит ему сейчас те же эмоции, что дарило раньше, но ведь Сугавара не отвяжется, а то и вовсе науськает Куроо доставать его, так что… почему бы не согласиться? Почему бы не попробовать? Других дел у него все равно нет, а с нынешней работой придется расстаться, раз уж нельзя находиться рядом с Тадаши.
— Я гляжу, ты все-таки задумался. — Приподнимает уголок губ Сугавара.
Кей вынужденно кивает, и тот, не выжидая ни секунды, расплывается в широченной улыбке, от которой на улице, несмотря на темную декабрьскую ночь, будто бы становится светлей.
— Вот он, тот Кей, которого я знаю! Кей, готовый убиться, но раздобыть финансирование, если проект покажется ему хоть немножко интересным! — Сугавара с размаху ударяет его ладонью по спине. — Я свяжу тебя с командой, а остальные дела с документами и прочим разрулишь сам. Тебе не впервой.
Кей соглашается. Бумажки — головная боль для них троих. Нужно постоянно быть начеку, не забывать вовремя мухлевать с ними, чтобы ненароком не выдать свою нестареющую сущность. К счастью, когда для тебя стереть чужие воспоминания не ахти какая проблема, манипуляции с документами покажутся элементарным фокусом. Главное, не упустить сроки.
— Сугавара-сан, — окликает его Кей, когда они проходят мимо станции.
— Хочешь поблагодарить за помощь и дельный совет? Я за.
— Да. Это тоже. Спасибо, — неловко выдавливает Кей. — И еще… Я хотел вас попросить: научите и меня забирать ненужные воспоминания. Пожалуйста.
Последнее слово он выдыхает еле слышно, но Сугавара его различает.
— Так уж и быть, — соглашается он. — Не могу отказать, когда меня просят так вежливо. Да и в целом. Ты хороший парень, Кей, я ни на секунду в тебе не сомневаюсь. И я правда надеюсь, что ты скоро придешь в себя, снова начнешь язвить, раздраженно цыкать по любому поводу… Вот это будет праздник! Я не шучу.
До самого носа спрятав лицо за поднятый воротник пальто, Кей под довольное хихиканье Сугавары отворачивается в другую сторону. Щеки горят, точно их растерли рукавицами.
В попытках скрыть смущение, а заодно навсегда попрощаться со знакомой улицей, Кей оглядывается назад. В тот же миг он замечает, что метель утихла, а снега под ногами стало гораздо меньше. Совсем как дней и ночей, которые хранятся в памяти мирно спящего в своей — отныне только своей — постели Тадаши.