Одиннадцать уснула быстро. За ночь побега она совсем выбилась из сил, и провалиться в сон было всё равно что плавно соскользнуть в горячую ванную. Сны и походили на бархатистую мыльную воду - бережно обволокли её тело по макушку и встали тягучим шумом в ушах. Так шумит ракушка, подобранная с берега океана. Так шуршали колёса угнанного канареечно-жёлтого плимута.

Сны были... занимательными.

"- Джейн, доченька, мама здесь! Мамочка пришла за тобой! О нет, не бойся меня, я пришла забрать тебя отсюда... освободи... Нет, нет! Не трогайте меня, отпустите! Джейн! Отпустите меня! Дже-ейн!"

"- Ты отлично справилась с испытанием, Одиннадцать. Я горжусь тобой. Продолжишь завтра в том же духе."

"- Отпустите меня к ней! Джейн!"

"- Кроме меня, у тебя больше никого не осталось. Если пойдёшь со мной, то впервые в жизни будешь свободна. Вместе мы совершим великие дела."

"- ДЖЕЙН!"

Вода остывала, становилась до гадкого холодной, стекала во тьму уставшего подсознания, набиралась снова, вытекала, как из дырявого бурдюка, но никогда не заканчивалась по-настоящему. Сны неизменно продолжались. История продолжалась тоже.

Машина резко дала по тормозам; вспышка сна растаяла так же внезапно. Одиннадцать с трудом открыла слипшиеся за ночь ресницы - глаза встретили плотный полуденный свет, что неприветливо обжёг сетчатку золотом. Под щекой лежала скомканная куртка, горячая и влажная не то от пота, не то от слёз. Одиннадцать отдёрнула её уголок с щеки и сощурила тяжёлые веки; постепенно она привыкла к свету, и взгляд на автомате метнулся к водительскому сиденью.

Пусто? Одиннадцать встрепенулась, напуганная перспективой остаться в одиночестве в машине, но, приглядевшись, облегчённо выдохнула - Питер, нет, Генри, отныне Генри, сидел на месте. Он привалился виском к окну, плечи плавно поднимались и опускались. Он спал.

Было тихо, как в камере сенсорной депривации. Одиннадцать села прямо и осмотрела меланхоличную тишину: в салоне плимута стояли блестящая на солнце пыль и затяжной запах выхлопных газов. Под зеркалом заднего вида качался маленький крестик; Одиннадцать разглядела на нём красные отпечатки пальцев. На переднем сидении лежала полупустая бутылка воды, тряпка и накрытая ею стопка документов. Сама Одиннадцать по-прежнему держала на плечах санитарскую рубашку: ткань хорошо прогрелась пока она спала, в результате чего тело было липким от пота. Но несмотря на дискомфорт, отнять от себя рубашку девочка не решилась. Рубашка казалась ей единственным осязаемым доказательством того, что всё произошедшее - смерти Папы и детей, пожар, лес, человек, которому принадлежала эта машина, в которой она проспала почти десять часов - было на самом деле; что это не сон, самый странный сон в её жизни. Убери это единственное связующее с реальностью звено с её плеч - и всё испарится, как испаряется на жаре вода, и она проснётся в лаборатории вновь, вновь одна в своей камере, вновь поплетётся на процедуры, и бесконечный круг страданий тоже возобновится...

"- Ты отлично справилась с испытанием, Одиннадцать. Продолжим завтра."

Она стиснула рубашку крепче. Прощупала каждую пуговку, каждую ниточку, запомнила, каков на ощупь нагрудный карман и шов за воротником. Уже лучше. Подавшись вперёд, заглянула на переднее сиденье, чтобы удостовериться ещё разок... Для последнего подтверждения, что она окончательно проснулась, что всё реально. И да, проснулась - Генри никуда не делся, не испарился, вот он, рядом, только слегка наморщил во сне лоб.

Он не знал, что она встала - отключился моментально, едва руки спали с руля. Переутомлённый не меньше Джейн, он, однако, всё равно вёл машину и ночь, и утро, держась на чистом упрямстве, и разрешил остановку только когда по обе стороны дороги не осталось ни единого признака жизни. Умытое от крови лицо являло собой образец безмятежности и... юности. Неожиданность последнего открытия окатила её волной и принесла в голову путаницу: человек, чьи повадки пугали её своей тонкой стремительностью, напоминая о лапках гигантских пауков; что смотрел ласковым взглядом в саму суть её нутра и давал полезные советы; не моргнув глазом убивший всех, кого она любила - или думала, что любила - и давший первый в жизни выбор, как если бы они были равными; противоречивый во всех отношениях, заботливый ли, плохой, уродливый или прекрасный, - тихо спал перед ней, привалившись головой к окну, словно ребёнок после насыщенного играми дня. Нет, думала Одиннадцать, так не бывает. Её мозг просто отказывался это воспринимать. Там должно спать другое лицо, с другими чертами, с другой красотой.

Но какое? Которое? Их было в избытке; каждое твердило свою правду; каждое пугало по своему; каждое увлекало нежным притворством; чьё же выберет Генри? А чьё выбрала Одиннадцать? Из чего слеплен этот мужчина, забравший её из лаборатории? Из живого материала или не материала вовсе, а водной глади, под которой нет ничего кроме пустоты?

Одиннадцать осторожно выглянула в окно - плимут встал посреди поля, за милю от них - сплошная коричнево-зелёная лесополоса. Ни домов, ни дорожных знаков, ничего, будто их выбросило на край света. Край света... Это, она знала, далеко. Невообразимо для неё далеко. Далеко от комнатки, где остался её плюшевый львёнок и рисунок, на котором она и Папа гуляют под радугой, далеко от всего, что было ей тюрьмой и домом одновременно. Далеко - бескрайнее, опасное слово, но вместе с тем такое... захватывающее. Оно обещало - впереди ждёт огромное количество знаний, которые у тебя несправедливо отняли, но вот они, раскинулись пред тобой за короткий промежуток времени и отныне принадлежат только тебе. Теперь ты вольна смотреть на леса и поля сколько душе угодно; теперь ты можешь их касаться; потратить вечность на то, чтобы пройти от начала зелёного горизонта до его конца, скрупулезно изучая каждый камешек, и не уставать удивляться тому, как под ногами, словно цветы, распускаются всё новые и новые открытия.

Звучало столь же захватывающе, сколь страшно. Вернулась тоска - в образе Папы, сурово наблюдавшем за ней, казалось, до сих пор, даже на расстоянии в несколько миль, даже с того света. А она поверила, что тоска по нему отслоилась с души ещё на территории горящей лаборатории старой корой! Как наивно, - она возненавидела себя за глупость. Стоило представить его - хоть и жестокого, но, в отличие от человека за рулём, хорошо знакомого - как сердце подскочило и болезненно сморщилось под рёберной клеткой. Он бы никогда не позволил ей этого "далеко", он запер бы на сто замков за непослушание; он ушёл навсегда, значит, отпусти его, отпусти, отпусти... Одиннадцать бессильно сжала кулаки, чувствуя себя разделённой на две кривые половинки. Обрадоваться ли сейчас его смерти? Или послушаться здравого рассудка и обвинить? Кого?

Потерянный взгляд устремился в спинку водительского кресла.

Может, это было бы правильно - обвинить его. Может быть, так и поступил бы кто угодно на её месте - может, даже сам Папа - и поступок этот считался бы большинством верным. Вот только как определиться в своём отношении, когда даже не уверена, чьё лицо видишь перед собой? Которая из половинок, какого целого? Это дружелюбный Питер, единственный, кто заботился о её мнении и не бросил её? Это Первый, пронзающий быстрым взглядом насквозь? Это Генри, с которым она ещё даже не знакома?

Она подтянула к груди колени, вконец растерявшись. Всмотрелась в них, будто могла отыскать ответы в старых царапинах и синяках. Безукоризненно чистая кожа встретила её влажный взгляд - ни пятна кровинки, ни грязи; похоже, пока она спала, Генри обтёр её. В горле встал ком, Одиннадцать поджала трясущиеся губы. Кем бы он ни был... Но не Папа, он позаботился о том, чтобы она больше не видела на себе кровь. Он совершил ужасные вещи и он же подарил ей эти зелёные горизонты, он принёс ей это "далеко" на протянутой в радужной комнате ладони. Кто он? На этот раз? Не Питер ведь больше, не номер Один - Генри. Первая хорошая чёрточка на незнакомом лице.

Одиннадцать уткнулась лбом в ноги. Голова, полная сил после сна, налилась свежей болью, и Одиннадцать рассердилась на это. Она мало что знала в силу возраста и ещё меньше знала о мире, но сейчас, - она была абсолютно уверена в том, что сходит с ума.

Потому, чтобы сохранить остатки здравомыслия, она расплакалась - слезами обыкновенного, цельного ребёнка, которому обыкновенно страшно. Вытаскивала из себя тихий плач, точно груз за канат. Смотрела, как вода падает на рубашку - его рубашку, и всхлипывала, ненавидя себя за слабость и одновременно радуясь, что пока на неё способна.

Слёзы иссякли к закату; Одиннадцать воспалёнными глазами щурилась на залитый красным горизонт и бессмысленно водила пальцем по окну. Вид за окном зачаровал - никогда прежде её глаза не встречали такой красоты. Все цвета осени собрались в одном месте и переливались солнечной краской. Одиннадцать любила рисовать такой цветы. Что бы сделали её братья и сёстры, увидев, как краски оживают? А Папа? А ведь день, который мог бы быть потрачен на исследование прекрасной местности, она провела за плачем. Сердясь на себя, Одиннадцать ударила по окну телекинезом - не разбилось, испуганно пробежала рябь.

С водительского места раздался скрип. Одиннадцать метнула взгляд в ту сторону и настороженно притихла.

Генри сел прямо, потёр шею в месте, где раньше была сотерия, а ныне набухала кривая царапина. Одиннадцать уставилась на эту царапину, смотрела долго и думала, думала. Она не отвела глаза, когда Генри повернулся к ней сонным лицом.

- Привет, - показалась самая добродушная на свете улыбка. Одиннадцать помнила эту улыбку - она принадлежала Питеру.

- Привет.

Она спрятала красные мокрые щёки, но поздно - Генри заметил.

- Что-то не так, Джейн?

Её фигурка дёрнулась с непривычки на имя. Половинки сердца дрогнули, подскочили.

- Всё... нормально.

Генри нахмурился, и так она встретила направленный на себя взгляд Первого.

Он ненадолго обратил внимание на зеркало - отражение лица помятое, однако не такое жуткое как почти сутки назад. Он потратил почти час на то чтобы стереть с открытых участков тела кровь и грязь и более-менее добился вида обыкновенного уставшего с дороги водителя. Не выделяться, сливаться с массой - это он умел так же превосходно, как и ненавидел. Единственное - одежда. Генри не переживал о людях, что встретятся им на пути и обратят внимание на кровь - одним больше, одним меньше - однако за годы поддержания образа примерного санитара он привык к чистоте. Пятна крови на брюках стесняли, их, он проверил, ничем не отстирать - только выкидывать. Взгляд переместился на открытую пустошь за окном; с Хоукинсом они разминулись ещё ночью, значит, в место, где им удастся переодеться и отдохнуть, они прибудут, по самым оптимистичным расчётам, уже к завтрашнему вечеру. Главная загвоздка кралась в отсутствии карты - он помнил географию штатов весьма примерно, а в машине Гаррета не было ни кусочка брошюры-путеводителя. Имело смысл поискать заправочную станцию - там могли продаваться дорожные карты.

И раздобыть немного еды, добавил про себя, услыхав бурчание живота с задних сидений.

- Как ты себя чувствуешь? Хорошо поспала?

Вопрос сквозил холодной чопорностью, точь в точь как во время будничных расспросов в лаборатории. Это её задело. Джейн дёрнула плечом, но так как Генри не смотрел на неё, пришлось сказать вслух:

- Мне лучше. Долго спала. Пропустила день, - она с грустью проводила луч заката.

- Ты поэтому плакала? - она промолчала, - О, Джейн, но вспомни, что я говорил - теперь ты сама решаешь, когда просыпаться. Больше никто не отругает тебя за опоздание, спи сколько угодно и пусть никто и ничто не тревожит твой сон. Я рад, что ты отдохнула.

Одиннадцать услышала в его, вроде бы, нежном тоне нотки самодовольства. Сколько ещё раз он напомнит, кому она обязана доступом простейших жизненных выборов? Кому, в самом-то деле? Как бы он ни был ласков, самоуверенность его слов, их медицинская хладнокровность, - взбесили её, и она необдуманно выпалила:

- Почему Джейн?

- Прости? - Он выглянул на неё из-за плеча. Сильно действовало на нервы - то, что он продолжал вести себя, как Питер, выглядеть, как Первый, но быть совершенно другим человеком и этим путать её ещё больше.

- Почему... ты... зовёшь меня Джейн? - выдавила она, насупив брови.

- Потому что это твоё имя, - хохотнул Генри, явно считая вопрос нелепым, и на смену злости пришло смущение. - Ты назвала его вчера, и я понял, что продолжать звать тебя им будет правильно. Оно твоё.

"- Джейн, доченька, мама здесь! Мамочка пришла за тобой!" Крик женщины звякнул со дна памяти крошечным колокольчиком и мгновенно рассеялся в темноте.

- Это странно.

- Хм?

- Я... не помню, - призналась она и опустила глаза на тату 011 на запястье. Чувство неясной печали охватило её. - Кроме этого. Ничего не помню.

В салоне воцарилась пауза. Слышно было, как за окном дует предсумрачный ветерок.

Генри следил за ней. Внимательно, долго изучал, и вдруг протянул руку - кончики пальцев накрыли её, пряча татуировку. Одиннадцать было испугалась - её запястье практически утонуло в его широкой хватке - но когда от соприкосновения их рук по коже побежали тёплые мурашки, ей стало всё равно.

- Давай так, - тихо начал Генри, глядя ей в глаза, словно собирался рассказать страшный секрет, - Пока не приедем на место, побудешь Джейн. Это простое имя, оно не вызовет вопросов у людей, которых мы можем встретить в дороге. А потом, когда я разберусь с небольшими... препятствиями, ты выберешь себе новое имя, какое захочешь, или оставишь Джейн, если будет угодно.

- Новое имя? Разве так можно? - усомнилась Одиннадцать, хотя перспектива придумать себе имя - любое! - представилась ей весьма забавной.

- Возможно всё, если знать, у кого спрашивать, - хмыкнул Генри. - Знаешь, Папа... давал мне много имён. Больше, чем у любого другого человека. Порой я не мог понять, на какое из них отзываться - все они принадлежали мне и одновременно были чужими, серыми людьми, чьи жизни я вынужденно примерял на себя. Они звучали так... пусто. Да, пожалуй, пусто подойдёт, - он не отпускал зрительный контакт; в какой-то момент Одиннадцать отключилась, потерявшись в бледно-голубой радужке, - Все имена были, как на подбор, скучны и безлики, и ни на одно из них я не желал отзываться, потому что не чувствовал себя с ними собой. Я долго думал почему так происходит, и как считаешь, к какому выводу я пришёл?

Одиннадцать свела брови на переносице. Умилительная гримаса сосредоточенности застыла на её лице. Спустя минуту она медленно пробормотала:

- Их придумал Папа. Не ты сам.

В глазах Генри вспыхнуло восхищение.

- Правильно, Джейн, ты молодец. Чтобы стать полноценной личностью, необходимо делать даже самые простые выборы самостоятельно. Твоё имя не принадлежит Папе, оно не принадлежит никому - оно только твоё. Оно - ещё один шаг, которым ты определяешь судьбу. Сама.

Она крепко задумалась.

- Как... спать, - она кивнула, - Долго. И просыпаться... самой. Мне понравилось.

- Конечно! А тот, кто смог подчинить свою судьбу, подчинит и все остальные.

Генри ободряюще улыбнулся. От него шли волны желанного ею спокойствия и уверенности; может быть, он использовал свои способности, приметив её состояние, а может одна его улыбка научилась давать реакцию на её организм подобно уколу новокаина. Одиннадцать слишком запуталась, чтобы что-то решать, и слишком испугалась собственной реакции на него - кем бы он ни был.

- Нам полезно немного размяться. Не против?

Он выпустил её руку - на короткий миг её сразило ощущение жгучего одиночества - и вышел из машины. Вздохнув, Одиннадцать последовала за ним, телекинезом открыв дверцу и неуклюже выскальзывая на поле. Первый контакт ступней с травой был ошеломляющ - Одиннадцать замерла, держась одной рукой за горячее железо автомобиля, и бездумно вмялась пятками в мягкую сырую землю. По телу пронеслась острая дрожь. Она прислушалась к тому, как хрустит под ногами жёлтая листва. Втянула ртом запах леса. Почувствовала его вкус, приняла в лёгкие его свежесть. Её "далеко" оказалось вдруг совсем близко - под кожей, в каждой поре и мышце.

Глаза наводнились слезами, и сперва она даже не поняла, почему. Она дышала, дышала, как ни разу прежде. И это было невероятно легко.

- Подумать только, насколько сильно после освобождения могут захватывать обычные вещи, - мечтательно сказал Генри. Он остановился в трёх шагах от Одиннадцать; его высокий силуэт очертил бледный свет заката, и выглядел Генри, стоило признать, величественно. Даже недосягаемо, и это злило - как же заполучить возможность узнать его лицо, если оно, с позиции Джейн, заведомо выше?

Одиннадцать прищурилась на румяное небо.

- Красиво, - подсказала она.

- Для начала, - напомнил Генри. - Бывают и более совершенные закаты.

- Мне нравится этот, - заупрямилась Одиннадцать, отчего он снисходительно усмехнулся.

- Чем же?

Девочка всмотрелась в край света. Добравший красок отовсюду откуда мог, он вышел непревзойдённым в своей безупречности искусством: зелень плавно перетекала в коричневый, а внутри него мелковато блестели крапинки осенней листвы. И глядя на то, как собиралась эта картина, Одиннадцать ощутила странное отстранение, как если бы душа её покинула тело в момент заката; не было страшно, не было тоскливо - легко. Её больше не мучают вопросы о лицах, внезапно ответы на всё легли под её маленькие ножки легкодоступными и понятными. Как поле сливается цветами с лесом, как небосвод закрашивает розовым оттенком пейзаж, бросая тень на величественные кроны, так и Генри - это тень Питера, это грань Одного, это друг и враг, это убийца и спаситель, это - единолично все, кого она знает. Хаотичный на невооруженный глаз, тем не менее он - четкий собирательный образ, он - готовый паззл, с которым нельзя знакомиться по кусочку. Нужно видеть картину целиком.

И она могла попытаться.

- Тем, что он первый, - ответила Джейн. Совершенно спокойно и, да, по-прежнему легко. Генри промолчал, но глядя на его профиль снизу вверх, она поймала себя на мысли, что теперь знает черты его лица на один миг улыбки лучше.

Дорога продолжалась спокойно. Генри вёл почти без остановок и быстро - хотел поскорее добраться до пункта назначения и заодно избавиться от опостылевшей (и грязной) формы санитара. Одиннадцать перенесла путь стойко: она в основном смотрела в окно и всего раз пожаловалась на голод, но когда получила обещание в скором времени перекусить, успокоилась и задремала. Заправочные станции - хотя сам Генри запомнил их "станциями технического обслуживания", предоставлявшими более широкий спектр услуг чем просто заправку бензином - попадались вдоль дороги часто, но половина были заброшенными памятниками послевоенного дорожного бума, а другие представляли собой неказистый домик и в лучшем случае пару колонок с облупившейся по бокам краской, без какого-либо намёка на магазин, где он мог бы перехватить еды или обзавестись открыткой. На одном из перевалочных пунктов Генри потратил все скудные запасы денег из бумажника Гаррета на бензин и старую желтоватую карту и внутренне ужаснулся тому, как изменился за годы его заточения мир - ни ярких бакалей 50-ых с пин-ап изображениями девушек на окнах, ни чистого табака, что его отец обычно перехватывал на заправках больших городов в, казалось, другой жизни, сто лет назад; ни приветливых работников в отглаженных рубашках, всегда готовых обслужить твою машину за лишний цент на чай. Нет, всё это превратилось в жалкую копию лет его детства, упрощённую до пары серых бензоколонок на краю индианской глубинки и немыслимо высоких цен. Когда он буквально потребовал у владельца станции "сделать свою работу" и заправить плимут, старик взглянул на него, как на чудо природы, и ответил, что на его "чёртовой заправке" практикуется самообслуживание, а если хочешь "чтобы всё разжевали, проваливай туда, откуда пришёл".

Множество историй было пропущено им. Множество трагедий. Явления и праздники, кризисы и успехи. Жизнь безудержно менялась, расцветала и приходила в упадок, пока он торчал в лаборатории и изнывал от тамошней неизменности. Это проклятое, застрявшее в однообразии место выкинуло его из прогрессирующей реальности, сделав уязвимым. И перед кем! Да перед первым попавшимся стариком! Ещё один повод ненавидеть Бреннера - из-за него Генри чувствовал себя глупым. Успокоило то, что он сможет заняться изучением позднее; по счастью, времени для этого у него в избытке. Он потратит его на то, чтобы перебрать по косточкам каждую перемену, каждую трагедию нового мира, ибо - невозможно подчинить то, в чём не разбираешься.

На укрытой вечером вайомингской магистрали плимут взял остановку. Генри напоил Джейн водой (она опять спросила, когда выйдет подкрепиться; Генри убедил её, что осталось немного, и, впрочем, он даже не врал) и взял с соседнего кресла документы. Замелькали имена, фотографии, копии удостоверений и свидетельств, отчёты, старые рванные по краям письма - мусор на первый взгляд, ненужные черновики и беспорядочные кусочки давно забытого прошлого, но именно в них Генри видел исключительную пользу. Его умение находить в по общему признанию никчёмных вещах большой потенциал - Одиннадцать вздохнула позади, сцепив на животе ладони - не подвело и в архиве, куда они попали после радужной комнаты. В первую очередь Генри интересовали серые папки, внутри которых лежали бумаги, датируемые 60-ми годами: изрядно помятые газетные вырезки и письмо, не оригинал - один из множества начатых вариантов, что не был отослан в виду плохого качества чернил печатной машинки; буквы на тонкой бумаге были почти нечитаемыми: там совсем стёрлись, тут побледнели. И всё-таки Генри удалось прочесть нужные отрывки, а те, что глазу не поддались, достроил логически, вспоминая почерпнутое из книг, вспоминая подслушанные в лаборатории разговоры...

"СТРОГО ЗАСЕКРЕЧЕНО. КОД: 411. Федеральный комплекс Национальной лаборатории Хоукинса, Хоукинс, штат Индиана. Запрос: служащему департамента особого назначения Министерства энергетики США доктору Сэмюэлю Оуэнсу, адрес: Рут, округ Уайт-Пайн, штат Невада, от: доктор Мартин Бреннер. От имени вышестоящего руководства лаборатории... доктору Оуэнсу надлежит... заверенной аппликации в Приложении 1 и на её основе подгот... свидетельство о рождении, удостоверение личности... результаты медкомиссий включ... наименовать Питером Баллардом... фото в Приложении 2... ответ не позднее... дней от даты получения... конфиденциальная информация не подлежит разг...ию".

"Приложение 1". Утеряно. Наверняка оно осталось в оригинале, дошедшем до адресата. Но зато сохранилась маленькая фотография, хоть и не лучшего качества: запечатлённые на ней фигуры взрослого и ребёнка смазались, но одно лицо - тучного мужчины в медицинском халате - сняли чётко. Генри убрал ненужные листы и сосредоточил взгляд на приколотой к письму фотографии. Небрежный кивок - магнитола кашлянула, выплюнула десять секунд джазового шлягера и, бешено вращая регуляторами громкости, настроилась на пустую волну.

- Проверим, хорошо ли я помню, как это делается, - усмехнулся Генри. Он откинулся на спинку сиденья, расслабился и закатил глаза.

Одиннадцать тихонько наблюдала за ним из-за угла. Конечно, она догадалась, что делал Генри: мышцами ума притягивал к себе волны эфира и не спеша исследовал их на поиск нужной. Это не так-то просто - волны различаются и тесно сплетены между собой, велик шанс ошибиться и наткнуться на чужую, но, помнила Джейн, если хорошо сконцентрироваться, цепляя волны самым краешком ума, то отделить одну эфемерную нить от другой удастся. Ну, а дальше только ровно идти по ней, до тех пор, пока напряжённый ум не наткнется на невидимую стену. Напрячься ещё немного - сознание соберёт волну в пульсирующую точку. Та взорвётся - и на месте сверхновой образуется чёрное... нет, не пустота, но нечто смутно напоминающее просторную комнату, пол которой затопила ледяная вода.

Обычно взрыв отдавался лёгким покалыванием тока в шейных позвонках, но в некоторых случаях испытуемые надолго теряли сознание. Одиннадцать затаила дыхание и смотрела на Генри, не смея моргнуть...

...В запрятанном среди белых сосен и медно-порфировых месторождений, крошечном поселении Рут, штат Невада, доктора Сэма Оуэнса настиг самый страшный враг - кашель. Сухой и дерущий, как если бы Сэм проглотил морского ежа, кашель нашёл его на высохшем за лето заднем дворе, первого сентября, и впился колючками в стенки горла на всю неделю. Оуэнс, несмотря на просьбы Кэти, предпочёл игнорировать врага и затянул до поражения - на 10 сентября кашель перетёк из мелкого недуга в серьёзное раздражение. Сэм сдался. Он планировал отправиться в Эли к врачу за курсом лечения. До той поры кашель купировался традиционными методами - Кэти оставила ему рецепт раствора для полоскания горла, но, должно быть, ошиблась в дозировке под его случай, отчего раствор помогал не лучше проточной воды. Сэмюэль подумывал было позвонить жене в Южную Дакоту и уточнить рецепт, но, поминая дурное отношение её матери (у неё Кэти гостила с шестого числа) к ночным звонкам, оставил эту затею. В конечном счету, не болел он ещё врагом, с которым не справился бы крепкий сон.

Увы, тем вечером крепкого сна не произошло. Доктор Оуэнс честно проводил отпуск за просмотром шоу "Даллас", - быстрее всего он засыпал под голос Виктории Принсипал - когда в погружённом в тихий полумрак доме раздался звонок.

Рут - крошечное и молчаливое место, так что даже обычный телефонный звонок казался здесь громом. Трель аппарата ввинтилась в голову разомлевшего за телевизором Сэма; он открыл рот, чтобы окликнуть Кэти, но кашель вернул его в действительность, напомнив, что жена в отъезде и он дома один. Пришлось покинуть удобное кресло и идти на кухню - может, это Кэти и звонит? Заодно справится о рецепте.

Громкие голоса ребят из "Далласа" сопровождали его до кухни. Это причудливым образом придало Сэму бодрости, но, он мимоходом подумал, будет лучше убавить громкость и не тревожить соседей. Он лениво снял телефон.

- Дом Оуэнсов. Слушаю, - нет, никакого рецепта - на голос Кэти не похоже совершенно, при том, что звонила женщина, - Верно, это доктор Сэмюэль Оуэ...

Свет проехавшей мимо машины озарил погружённую во мрак кухню. Телесмех Барбары Бел Геддес распространился по дому свободным эхом.

- Прошу прощения?.. Доктор Бреннер мог сам оповестить меня, если дело, как вы говорите, срочное... - он кое-как подавил очередной приступ, - Не торопитесь, я ни слова не разобрал! Я всё понимаю, но и вы поймите, леди, сейчас половина одиннадцатого и у меня отпуск...

Смех из телевизора смолк, как если бы кто-то резко дёрнул рубильник. Дом потряс побледневшего Сэма гробовой тишиной.

- Что?.. Вы, должно быть, меня разыгрываете.

Женский голос в трубке журчал подобно ручейку; Сэм слушал его уверенную трель, опираясь о стену и в глядя на фото Кэти на стене перед собой. Он заснял жену летом 58-го у домашней клумбы с садовыми ножницами в натруженных руках и усталой улыбкой. Хорошее время, беспечное. Тоска по ней - или страх? - схватила вдруг сердце, сжала в злом кулаке и продолжала давить с каждым словом девушки по ту сторону телефона. Он сдерживался изо всех сил, но новый кашель всё равно продрался в забитое комком горло.

- Когда?

Слово вышло изо рта болезненным жёстким хрипом. Голос девушки испуганно надломился в ответ, и Сэм отвлечённо подумал, что с таким звуком талая вода встречает камень.

- Достаточно, я... о, чёрт, я понял, да, конечно... И это не телефонный разговор, мисс, - Он перехватил трубку взмокшими пальцами и только на выученном за десятки лет опыте совладал с паникой - а она, видит бог, умела подкрадываться исподтишка и конечно же ещё одним кашлем (сегодня эта напасть буквально не даст ему продыху), - Соедините меня с департаментом и... Нет, не нужно, у меня есть машина. Спасибо.

Щелчок в трубке, шипение. Шипение, шипение... Заливается в ушные раковины и бьётся как шторм о стенки черепа. Хаос пустоты. Сэм тонул в плеске белого шума. Держа трубку в руках у него складывалось обманчивое представление, что такой хаос можно контролировать. Забавно думать об этом теперь, когда весь его якобы контроль последних двух десятилетий в прямом смысле погорел. Сэм бы рассмеялся, если бы не кашель. Если бы не был застигнут врасплох мороком страха.

Почему-то он почувствовал затылком взгляд - тяжёлый и по паучьи проворный. Взгляд ужалил его лопатки, укусил в спину и остановился на линии роста волос. Вгрызся под кожу клешнями, как в тело мухи. От шеи до поясницы побежали ледяные мурашки. Долго, въедливо взгляд копошился в мозговых извилинах; Сэм физически ощущал внутри крохотные лапки паука и резко схватился за голову. Это по меньшей мере гадостное чувство вмешательства Сэм Оуэнс запомнит на всю оставшуюся жизнь.

Сэм взъерошил короткие волоски на макушке, встряхнул головой, сгоняя паучий морок. Он понимал, что ему уже пора составлять план действий. Необходимо подготовить документы для криминалистов и прозвонить огромному количеству человек, но оцепенение - и откуда бы взяться ему в опытной голове? Должно быть, сказывается возраст - не давало предпринимать ничего существенного. Информация, сказанная звонившей девушкой, выбила из-под ног всю почву и попросту отказывалась формироваться в голове в хоть сколько-то логическую цепь. Он вдруг подумал о Кэти - он всегда думал о ней, когда был растерян, что-то на уровне инстинкта; она была несколько вздорной, но эта её вздорность умела отрезвлять как плеск холодной воды в лицо и побуждала его отставить всякие смятения и действовать. Хорошее время, беспечное; Сэм подумал, что больше такого не будет. О, милая Кэти, его спасительница от всех недугов - кашля, усталости, страха. Оставила его в ситуации, где он нуждался в трезвости ума как никогда прежде.

Шипение в трубке сменил новый голос, на сей раз мужской, и обрушил на него неконтролируемую лавину информации.

- Оуэнс слушает. Не могу сказать, что вечер добрый, Алекс. Это правда?..

Молчание. Звенящее, затяжное.

- А второй корпус?.. Хорошо, если так... Что?.. Нет, вы точно меня разыгрываете. Не может быть, чтобы весь подземный комплекс сгорел дотла! Я отлично помню чертежи и... Нет, послушай, ты понятия не имеешь, сколько они потратили на систему пожарной безопасности на нижних отделах! Чтобы вывести её из строя, нужно быть по меньшей мере Иисусом Христом! Чтоб меня... - Сэм сжал двумя пальцами пульсирующую переносицу, - Прости, я понял, понял. Нервы... Скажи, сколько... потерь?

Он подумал о Кэти. О цветах, о клумбах, о рецепте лекарства от кашля, о чём угодно, - лишь бы не о телах людей - детей - вспыхнувших в памяти сквозь белый шум. Не о том, что сделало его в один момент жалким, виноватым и испуганным.

Раздался короткий неуверенный ответ Алекса.

- Вот как... - Сэм почувствовал, как новый спазм стиснул горло, - А Мартин?.. Что ж, паршиво... Они отправили на поиски людей?

Голос по ту сторону сказал рвано.

- Я понял, всё при встрече. Я не пойму одного - почему меня оповестили так поздно!.. Отпуск, какой отпуск? Надо было сообщить в тот же час! - он кашлянул, - Не задался отпуск, как я погляжу.

На фотоулыбку Кэти бросилась печальная тень.

- Выезжаю завтра. Спасибо, что ответил, Алекс. Остальное потом, - Сэм тяжело выдохнул в темноту. - Если скрылся кто-то из нулевого корпуса, нам предстоят жаркие деньки... Именно. Запроси от моего имени отчёт сектора судэкспертиз... Господи, Алекс, какие есть в доступе на данный момент, не имеет значения... До завтра, думаю... И тебе тоже. Удача нам ох как понадобится.

Сэм повесил трубку. Целые пять минут стоял неподвижно, глубоко и со свистом дышал. Небрежно вытер потную руку о пояс брюк. Старое тело, не привыкшее долго стоять, быстро налилось свинцовой тяжестью; Сэм грузно взвалился на ближайший стул и надолго замолчал, укрытый темнотой кухни.

В голове воцарился хаос - пресловутый белый шум. Сэм попробовал сконцентрироваться и разобрать его на последовательные мысли. Итак, - он потёр указательным пальцем впадину под горлом, чувствуя себя полной развалиной - в национальной лаборатории Хоукинса чуть больше суток назад случился пожар, и судя по словам Алекса, это был умышленный поджог. Два взрыва, один в котельной. Пострадал почти весь секретный подземный комплекс - от процедурных до кухни - и, словно идя за кем-то по пятам, огонь быстро добрался до первого "официального" этажа. Едкий дым проник через вентиляцию на остальные, в последствии чего поднялась паника среди дежурного состава работников; чёрные клубы распространились на всю округу, так что живущие в лесу егеря наверняка заметили - поднимется лишняя шумиха, нехорошо. Судьба сотрудников подземного комплекса и первого этажа под вопросом, поскольку точное количество работавших в ночь катастрофы человек неизвестно. А ещё - Алекс не сказал прямо, опасаясь разглашать секретную информацию по телефону, но Сэм хорошо раскрывал намёки - пока в лаборатории шло торжество хаоса, воспользовавшись суматохой, из нулевого корпуса кто-то сбежал.

И будь Сэм проклят, если первым делом не подумал о детях. И будь также проклят, если сама мысль о побеге хотя бы одного ребёнка не привела его в ещё больший ужас, чем от услышанных в одном предложении слов "национальная лаборатория Хоукинса" и "пожар".

Он же знал, - чувствовал, по крайней мере, спасибо вечно мнительной, но остроумной Кэти - что из затеи Бреннера в конце концов обязательно родится хаос, и не просто несчастный случай как с номером Восемь - хаос, который не удастся контролировать. Не получится выцепить частичку полезного посреди первозданной вакханалии - это никогда не подчинялось человеческим рукам, да и неоткуда больше выцепить, всё сгорело дотла. И стоило ли оно отнятых жизней? Оуэнс потёр ладони, не зная, куда деть с них зудящее, кровавое чувство вины.

Нет, он далеко не святой человек; возможно, он даже не хороший; и тем не менее, кроме учёного хладнокровия в нём всегда ютилось сожаление. Сэм так и не смог его подавить, как сделало огромное количество его коллег, и вот, прав был Бреннер - оно сыграло с ним злую шутку. А кашель всё никак не уходил.

Сэм поднялся, прижимая кулак ко рту подошёл к кухонной раковине. На ощупь нашёл стеклянный стакан. Кэти с фотографии улыбалась, обманывала своей улыбкой - дескать, всё не так плохо, Сэм. Всё поправимо. И хорошие, беспечные времена ещё придут в этот молчащий дом.

Ну, некогда молчавший. Сэм задыхался в приступе и не заметил, как хаос пришёл к нему на порог. Вместо стука он принёс куда более чёткие послания: телевизор в комнате внезапно прервал вещание "Далласа" и запустил в эфир пустой канал. Шипение, казалось, обрушилось на весь Рут, как цунами. От неожиданности Сэм выронил стакан воды в раковину; за шумом и кашлем почти не было слышно дребезга разбитого стекла.

Шипение в гостиной, шипение в его голове, шипение - нет, треск гигантского кострища - затопило дом. Сэм зажмурился, тяжко дыша в ладонь. Пока он пытался справиться с приступом недуга, входная дверь сама собой распахнулась, впустив в шипящую какофонию новый звук - скрип входной двери. И шаги.