— Alan Walker — Stars
— The Elder Scrolls — Main Theme (DJ AG Remix)
•••
— Эй, Поттер!
От привычного обращения, затертого годами разлуки, но до последнего полутона акцента знакомого, воздух застревает в трахее; легкие сковывает жидким азотом, сердце прыгает в глотку и стучит в висках: тук-тук-тук.
Тео замирает посреди шага, оборачивается, смотрит с примесью шока и недоверия, нервно облизывает дрогнувшие губы, прежде чем охрипшим голосом спросить:
— Борис?
Борис криво улыбается, ощущая пожарище в груди, в теле, и пьяную эйфорию — в голове.
Он так долго шарился по городу, искал адрес, который не помнил, ориентируясь на слова о людях, которых не знал. А между тем, Тео отвратительно наивно судил о каждом, оправдывая даже своего обмудка отца. Словом — стоило догадаться сразу, что прибыв в город, по оставленным описаниям Борис не найдет никого в мегаполисе, или найдет — добрую сотню клишированных личностей, стоящих над добром и злом.
Никаких — по сути своей.
Сейчас это все кажется не важным. Глаза горят — Борис опускает их к земле — и улыбается кривовато.
— Поттер.
Борис так счастлив, что у него пусто в голове, и одновременно ему так больно, так стыдно, так страшно. Слова застревают — словно мусор, который он пытается разжевать и вытолкнуть наружу; липнут к зубам, не хотят вылезать их его лживого рта.
Последнее «Поттер» он произносит одними непослушными губами, лишенный голоса.
•••
— Поттер.
Тео закатывает глаза, одним этим жестом напоминая, что его зовут не так, но Борису плевать. Декер для него — наивное очкастое чудо, праведный ангел, стоящий на грани падения: алкоголь, наркотики и абсолютный ноль в личной жизни, если не считать за единицу маленькую шлюшку Китси, так и подталкивают его к краю.
Борис пьет с ним и угощает лучшими наркотиками. Огромные зрачки Тео — провалы черных дыр, в которые Павликовский летит с огромной высоты, и видит прошлое: ненавистную школу, девчонку, с которой он мутил для отвода глаз, пустыню, на песках которой они лежали с Тео, держась за руки. Видел со стороны, как жадно смотрит на светлого мальчика — такого серьезного, глубинно-несчастного. Видел собственную грязную, алчную жажду, похотливое чувство, не отпустившее его даже после вереницы девочек в его кровати.
Тео был единственным мальчиком, которого он захотел.
Тео остался единственным чистым существом в его жизни, и Борис, развращая его снова, ощущал желание нервно смеяться: он помогает «расслабиться» человеку, к которому вся остальная грязь мира не липнет — не считая самообмана, в этом Тео профи.
Борис как будто хочет замарать Декера хоть чем-то.
Декер слизывает соль с руки, пьет текилу, заедает лимоном — и остается чистым. Смотрит горячо — у Бориса во рту пересыхает, как горячо — и, смутившись чужого взгляда, опускает свой к столу.
Борис спешит подлить, и его нервная улыбка, дрожащая от неверия и эмоционального перекоса, похожа на маску.
Сердце бухает, словно расширилось раза в три, налилось кровью, как персик — соком, и лопнет вот-вот.
— Гулять так гулять, — убедительно перебивает мямлящего парня Павликовский, не слушая возражений, оглушенный своим счастьем.
Тео так близко.
Жизнь Бориса — такая сука: Тео планирует жениться как только — так сразу.
Борису больно и плевать одновременно — он так долго искал. Ждал. Почти перестал верить. А при встрече — прикипел заново после одного взгляда.
Боже мой, Поттер, детка, малыш. Как же я виноват перед тобой, но каким же красивым ты вырос.
Тео.
Поттер.
Мой.
Моймоймой.
•••
— Поттер?
Борис ощущает себя жалким обманщиком и мудаком высшей пробы в одном флаконе. Тео смотрит в себя, не слыша ничего, глаза у него пустые — почти мертвые. Павликовский такое уже видел — после первой дозы викодина, после второй, когда Тео пытался вспомнить лицо матери. Но не мог, — и плакал от боли, мучимый своими демонами и навеянными беспамятством кошмарами.
Словно бездушный страж, все попытки вспомнить прерывал ужас и возникающий из пустоты «Щегол». Эта птица снова и снова тормозила память, не давая тогда еще мальчику разглядеть лицо уходящей прочь женщины.
Снова и снова, Тео садился среди бетонной пыли и крошки.
Снова и снова ему в руки вкладывали «Щегла», словно холст с ним был единственным предметом в мире, который требовалось спасти.
И «Щегол», по своему лелея надколотый разум парня, раз за разом оттягивал все воспоминания на себя.
Был Тео. У него был «Щегол». И вдвоем они исчезали из мира в искусственном вакууме общей тайны.
Борис помнил, как впервые, тайком от Тео держал в руках холст, и думал — как же много власти над человеком может иметь одна единственная картина. Оберегаемая судьбой от уничтожения, закрывающая себя чужими телами, омытая кровью, сбереженная чужими жизнями от огня и взрывов.
Щегол был не щеглом, а Фениксом.
Искусство ведь бессмертно.
Только вот, о хранителях искусства такого не скажешь.
— Нет, это не правда, — Тео качает головой, улыбается, как будто Борис плохо пошутил. И не верит — не хочет верить. В глазах у него медленно разгорается истеричный шок и ужас. — Это невозможно. Я бы… Я бы понял.
Борис давится своими «боже мой, ты ее даже не открывал все эти годы» и ощущает себя вдвойне мудаком.
Ему хочется запустить пальцы в волосы на голове, и дернуть — с силой, чтобы клочья полетели. Он качается вперед и назад, шокированный не меньше улыбающегося Тео, по лицу которого катятся слезы, и губы у них обоих дрожат. Борис ощущает, как у него все тело немеет от ужаса другого рода.
Он был готов встать на колени, готов был целовать руки парня, которого он по своему предал. Готов был умолять о прощении, рассказывая о своем предательстве единственному, кого он любил все эти годы. Готов был объяснять, что когда он украл картину, Тео в его глазах был еще лошком, которого обдурить было не сложнее, чем охрану в магазине.
Тео ведь совсем не разбирался в людях и так нуждался в ком-то, кому можно было бы довериться.
Тогда Борис считал это платой.
А потом влюбился — и был готов целовать песок, по которому Тео ходил, потому что более чистого мальчика было невозможно найти. Готов был вернуть картину. Готов был подставиться под пули ради этого.
Все было схвачено и распланированно на недели вперед. Борис изнывал от тревоги, — его жизнь никогда не шла так гладко, как по рельсам, а если и шла, то, в конечном итоге оказывалось, что шла она по пизде.
Так и оказалось.
Он должен был вернуть Декеру единственную вещь, за которую тот цеплялся, как за якорь, буквально сходя с ума, если ее не было рядом. Для Бориса было жутко смотреть, как парень качает завернутый в газеты учебник, и что случится, если он обнаружит пропажу, было даже вообразить страшно.
Но Тео уже не мог остаться. Он уже бежал прочь, уже схватил Бориса за руку, уже рушил все поставленные планы и резал по-живому установленные сроки.
Без картины, даже не зная о ее похищении тем, кому он верил. Почти без вещей. С псиной подмышкой. С жалкой горстью бумажек по карманам. Тео все равно тащил Бориса за собой, отказываясь бросать.
Павликовский чуть с ума не сошел, когда понял это, потому и целовал так бешено в их первый и последний раз, когда дело было не в постели и не после наркоты.
А потом он предал Тео снова. И предавал после, думая, что еще один грех к уже имеющимся — это не страшно. Он уже потерял самое лучшее, что у него было, и пытался просто вытащить картину из того болота, в которое Павликовский ее засунул, впервые не подумав головой.
А оказалось, те грехи — не в счет. Они не ударили Тео годы назад — он даже не знал о них. И весь тяжкий груз сомнительных «подвигов» Бориса протаранил Декера разом только теперь, когда Павликовский открыл рот и сознался. Сознался в своем лицемерии и эгоизме. В своей лжи. В годах предательства.
И снова Щегол был виной всему.
Господи помилуй, эта картина реально была проклята.
— Боже мой, Поттер, — побелевшими губами шепчет Борис, осознавая, наконец, масштаб пиздеца, который он обрушил на молодого мужчину. — По…
— Нет, — Тео одновременно с ним улыбается особенно жалко и разом как-то приобретает образ мокрой собаки, которую хозяин пинком выставил из дома, прямо в бушующий вне дома ураган. — Останови машину. Пожалуйста, останови…
— Нет! — вскидывается Павликовский, когда Юрий начинает гладко вести руль в сторону.
И Тео вскидывается вместе с ним разом, ухитряясь в короткой борьбе разом и пнуть Павликовского по ребрем, и начать рыдать в голос у него на плече, а под конец — выкатывается из произвольно распахнувшейся двери машины прямо на дорогу.
Борис не успел его поймать и опять подставил.
Сквозь заднее стекло Борис больными глазами вынужден смотреть, как Тео встает, отряхивается и ковыляет через все полосы, быстро исчезая из вида.
— Господи, неужели я снова тебя потерял, Поттер? — со стоном Борис сжимается на сидении, и ощущает себя трижды мудаком. После такого, он уверен, для Тео даже свадьба с самой нелюбимой бабой окажется неожиданно предпочтительнее, чем связь с любовником, который не показываясь на глаза годами, в первую же встречу оставил в душе тонну дерьма.
Юрий за рулем хранит философское молчание, и уже за это погружающийся в самозабвенные страдания Павликовский ему благодарен.
— Цветами и конфетами тут не извинишься, — неожиданно твердо зато говорит он, когда дома Борис выволакивает бутылку виски из бара, и бросает новые данные по похищенной у них картине на стол. — Пить некогда.
Борис бормочет под нос, что любовь зла, но послушно меняет бутылку на бумаги.
И начинает раскидывать ту кучу, которую он накладывал годами, веря, что разгребать что-то уже слишком поздно.
•••
Амстердам ему нравится. Нравится узкими улочкам, водоканалами, большими окнами домов, чистотой. Даже отвратительным языком, на котором говорят местные. Не Борису судить чей-то акцент, но он все равно осуждал. И наслаждался извращенным уголком души, не решаясь сознаться самому себе: ему тут нравится только потому, что он увез Тео с приема по случаю помолвки, которую так и не успели заключить, оставив вопрос висеть в воздухе: то ли как свершившийся факт, то ли как сорвавшуюся сделку.
Тео был здесь, совсем рядом, и Борис только об одном жалел: ему не хватает решимости даже за руку взять того, за кем он грезил годами, не в силах представить, каким вырастет это сокровище.
Сокровище выросло достойным появления дракона, и Борис сильно сомневался, что драконом является та девчонка, Китси, к которой у Павликовского сложилось четкое антипатическое отношение. Скорее уж Щегол сменил перья на чешую, а клюв — на пасть, полную зубов.
Эта картина была их проклятьем, и Борис намеревался перевести его в разряд нейтральных, раз уж нравное произведение искусства не желало обретаться в единых руках.
Аэропорт, такси, гостиница — все промелькнуло перед глазами. Они с ребятами нацепляли на себя опасных цацок, намеренные играть, и играть хорошо — Тео только проводил взглядом очередной пистолет, заправленный в сапог на каблуке. Борису оставалось только игриво улыбаться в процессе переодевания, зная, что флиртует Декер так же топорно, как и годы назад — куда ему до безбашенных подкатов Павликовского, способного пусть грязно, но обаять любую!
В те годы он жалел, что «Fuck you» все-таки сильно уступает в разнообразии даже банальному «Я выебал бы тебя, как сучку» — иногда ему хотелось сказать что-то такое самому Тео, особенно здесь, в Амстердаме, городе иной морали, иного менталитета. В городе, где связь мужчин с каждым годом вызывала все меньше тупых вопросов и пересудов.
Борис уже даже не знал, хорошо ли, что Декер учил свой разговорный русский. Зубы ныли от желания бросить это дело, чертового Щегла, и остаться. Остаться с Тео. Обнимать его по ночам, ловя и укладывая на подушки, отгоняя кошмары, оставляя следы поцелуев на белой коже, оставляя за собой право контролировать весь мир в ведении Тео.
Оставляя в прошлом душный Нью-Йорк, Китси, историю о великой трагедии жизни миссис Декер и всей их семьи.
Хотелось начать новую жизнь.
Но Тео улыбался ему своей неуверенной улыбкой делового человека, медленно начиная верить снова. Уже доверив увезти себя из страны. Полагаясь на честность старого знакомого, с которым у них даже по тому возрасту, было в связях немного большее, чем просто дружба.
Любовь. Больная, жестокая, эгоистичная — таким был Борис, а Тео никакой другой, кроме материнской, не знал. И его это устраивало. Он и сам был тем еще лживым недоверчивым паршивцем.
Может быть, они были созданы друг для друга. Для взаимного разрушения. Для таблетки викодина пополам, на двоих — и водки из горла, из одной бутылки, губы к губам.
Это могла быть прекрасная история ужаса.
— Время, — скомандовал Юрий, и они вдруг оказались сидящими в машинах, едущих куда-то, за чем-то, что не бог весть как было им нужно.
— Эх, Поттер… — Борис вздохнул, боднул в плечо ничего не понимающего Тео, и сел ровно, настраиваясь на рабочий лад, намеренный защищать своего собственного, личного мальчика который выжил.
Сделают дело, а там можно будет и про Амстердам подумать всерьез.
Если они полягут за проклятого Щегла, им уже ничего не нужно будет.
•••
Тео спит. Замытая манжета мокрая до сих пор, Борис как наяву видит тремор чужих рук, слишком слабых, бестолковых, чтобы отстирать что-то такое — белоручкой Декера не назовешь, но и сильно полезным в хозяйстве он не был.
Как наяву Павликовский видел обратный ход стрелок часов этих комнат. Минуты, медленно, но верно, превращающиеся в дни отчаяния; дни, когда Тео маялся, исходив вдоль и поперек номер, пока не пришел к гениальной идее — умереть.
Походило на жуткий розыгрыш — он был крепко спящим в своей кровати, даром, что без одеяла. Организм, спаянный намертво смесью снотворного с алкоголем, не поддавался влиянию извне, и Борис на секунду увидел конец всего: мертвый, окончательно мертвый Тео.
Тео, которого больше не будет в его жизни. И больше некого будет звать Поттером.
Синие холодные губы, которые уже не поцелуешь, тени от острых скул, ресницы, которые больше не дрогнут.
Бориса затрясло от ужаса — всего на секунду, но руки уже действовали сами: подхватить, протащить, заставить вывернуться наизнанку, заставить пить, заставить прийти в себя, заставить снова выворачиваться, расхаживаться. Он тер меловые щеки снегом, таскал волоком туда-сюда, и молился. Впервые в жизни — кричал без слов, не раскрывая рта, молитву — как акт отчаяния, как последнее средство, когда в мир вокруг уже не веришь.
И в себя — тоже не веришь.
Щегол с его проклятьем почти оказался сильнее, и единственного, кто верил, верил в правильность своих действий, гнал в могилу вслед за всеми остальными.
Ощущение, словно он решил обойти слишком отбитого Бориса, утащившего его тайком, и отыграться за это на самом слабом. На Тео.
Не то, что Павликовский мог позволить по отношению к самому любимому своему придурку. К тому, кого он ухитрялся любить, даже выбираясь из постели очередной красотки, сытый телом и совершенно неудовлетворенный внутри. Чувствующий, что опять насытился, набил живот пустотой и холодом.
— Хуевая какая-то любовь, получается, — сам себе под нос с хмыком прокомментировал Борис свое открытие, продолжая, тем не менее, таскать свою ношу, гадая, чем прожженного эгоиста смог зацепить Теодор Декер там, в пустыне под Вегасом.
Ведь зацепил. Привязал к себе крюками и канатами, сам того не зная — а может, в этом и был весь смысл.
Оглядываясь назад, Борис уже и не знал — было ли что-то настоящее в его жизни. Что-то кроме боли, мыльных пузырей притворства. И Тео. Тео точно был настоящим, хотя и пытался юлить, как и все, защищая нежное нутро, душу нараспашку, нежеланную известность в связи с террактом. Настоящий Тео, на слабо пробующий алкоголь и наркотики. Тео, который и сейчас явно злоупотреблял. Как и Борис, в общем-то.
С этим что-то нужно было делать. Борис совсем не хотел однажды обнаружить, что стал конченным неудачником. Или что им стал Тео.
Он едва не пропустил едва слышный оклик, а потом чуть не сошел с ума от радости, обнимая закоченевшего, но живого, живого Декера, целуя ледяные щеки с краснотой румянца, не спеша, однако, накидывать свое пальто на чужие плечи, помогая дойти до отеля и вывернуться еще разочек, так, чтобы точно вышло все.
И только после этого рассказывая. Рассказывая, что все закончилось хорошо. Что Щегол наконец-то передан в руки властей, что скоро он вернется домой, в Нью-Йорк, и руки Тео, как и руки Бориса, никак, ничем не связаны. Обязательств перед мертвецом больше нет. Щегол больше не сможет отравлять жизнь своей ношей им обоим.
— А мы можем остаться здесь, — под конец, Борис посмотрел на парня неожиданно твердо. — Ты… Никому больше ничего не должен. И я. Мы свободны. О нашем участии в этом деле никто не узнает. Пройдем лечение от зависимости — и сможем перебраться еще куда-то. Зажить новой жизнью. Или как пойдет. Я… больше не в праве отпустить тебя одного. Я больше не смогу, — улыбка Бориса получилась неожиданно неуверенной. Надломленной.
Борис Павликовский, наркобарон в миниатюре, любитель с гордо поднятой головой эпатировать окружающих внешним видом — просто и незатейливо устал от всего.
— Китси ждет, — слабой тенью обычной улыбки ответил Тео. Павликовский едва не зарычал — перспектива возвращения Декера этой не радовала. Интересно, Тео также себя чувствовал в школе, когда Борис обжимался с девчонками у него на глазах?
— Подождет. Лет десять-двенадцать — мне нужнее, — мстительное ворчание сопровождалось кривой улыбкой, и, неожиданно для устроившегося на постели под одеялом Тео, Борис навалился сверху, едва сбросив с себя пальто и обувь.
Просто полежать. Просто послушать, как в чужой груди бьется сердце, зная, что-то не остановится в любой момент, и сонное оцепенение не сменится неподвижностью смерти.
Что все закончилось, и страшно больше не будет.
Павликовский сморгнул непрошеные слезы.
Господи, как же Борис любил этого придурка в эти мгновения!
Наверное, в жизни нужно было хлебнуть дерьма, даже чуть не утонуть в нем, чтобы понять: нужно что-то менять. Нужно заняться своим характером. Нужно выправить калеченное воспитание. Нужно… Стать кем-то другим. Кем-то лучшим. Достойным. И вытащить Декера оттуда, куда сам же его и столкнул.
Первым делом, надо было перебарывать свой эгоизм, разросшийся до невиданных размеров.
Всеми этими соображениями он поделился с Тео, и тот тоже стал серьезным.
— Ты же согласен? — Борис смотрел с надеждой. Просить, не покупая, не продавая, просто просить, с волшебным «пожалуйста», для него было в новинку. Старая-добрая покупка любой услуги вызывала большее доверие.
— Хорошо, — после нескольких минут молчания согласился Тео. — Но у меня есть два условия…
И незамедлительно озвучил их. Борису осталось только согласиться.
Он, конечно, подозревал, что его грехи не оставят без должной расплаты. Но он и представить не мог, что получится… вот так.
•••
В магазине антикварной мебели Хоби снова нет продавца. Теперь там есть только совладелец, выкупивший себе долю, занимающийся своим делом без страха и неуверенности в завтрашнем дне.
За два года Тео Декер посвежел и помолодел, если можно так выразиться. Ушел легкий нездоровый оттенок лица, стали чуть тверже черты, и совершенно поменялась линия поведения. Осторожный торговец с надломом ушел, сменился кем-то другим, гораздо лучше скрывая, что когда-то он был почти уничтожен. Прошел по краю. Почти сорвался.
В закрытой наркологической клинике Амстердама давно сдана в архив его карточка, пагубных привычек Теодор Декер избегает, как огня, опасаясь влипнуть во что-то опаснее умеренной кофемании.
Дома его ждет мужчина, прошедший лечение вместе с ним, выкупивший старую квартиру Декеров и вместе с Тео посещающий психолога. Что примечательно — семейного.
Они правда решились попробовать просто жить, как все люди. Как другие пары, подобные им. Чтобы логическим концом стал совместный быт, а не одна яма для двух трупов.
Они правда старались.
— Сегодня вечером дают новый мюзикл. Ну, ты знаешь, все эти та-да-да-дам, как я люблю, — Борис сносно подпевает мелодии постановки, и жмурится от удовольствия. Он — один из тех, кто эти чертовы постановки спонсирует, ухитряясь совмещать осторожную торговлю расслабляющими веществами с вполне законной работой в штатах. Корочка — Тео не знает, купленная или реальная, но зная Бориса — наверняка купленная — позволяет ему работать и неплохо получать за свою работу. — Есть три билета, третий — точно для Юрия, но мы-то идем?
— Если нет ничего интереснее на примете — идем, — покладисто соглашается Декер, и, со вздохом, полным намеков на то, как он устал, и вообще только пришел, откидывает голову назад, на спинку кресла, вытягивая ноги и уже не видя хитрой улыбки Бориса.
— У меня есть только одна идея чего-то более интересного, — Борис ухитряется совмещать кошмарную манерность с тем, что он зовет харизмой, надвигаясь на Тео с потешными вихляниями задом, чтобы Тео точно понял намек. Декер, подсматривавший одним глазом, прыскает от смеха, и позволяет заливающемуся смехом Павликовскому оседлать свои бедра. Крепкий поцелуй, следующий за воссоединением, лишен вульгарности и страсти — они еще учились этому, но получалось очень, очень неплохо.
— Люблю тебя, Поттер, — вздохнул Борис, и широко улыбнулся. Тео фыркнул, но тоже с улыбкой.
— Как и я тебя, но так и знай — если ты опять угробил что-то в мастерской и Хоби не досчитается какой-нибудь дребедени — я буду все отрицать!
— Ну Поттер!