Темно непроглядно. Поначалу так. Между ними и вокруг них. Но Гаррет слишком привык, научившись улавливать во мраке то, что нужно им обоим. А еще — легким движением руки зажигать свечу, вовсе ее не касаясь.
За спиной шаги. Шаги воина, который пытается быть тише, но отнюдь не стесняется того, кто он есть. Он хочет не разбудить, только Гаррет и так не спит — не сумел заснуть в одиночестве, сидел и ждал. Рядом с кроватью — та самая единственная свечка, чтобы оставить ориентир в темноте, но не жечь пламенем.
Гаррет не оборачивается, почувствовав, как чуть просела за спиной постель. К открытому плечу притрагивается ладонь: теплая, человечески крупная, со сходящими следами мозолей. Он много сражался и сражается, погруженный в битвы до макушки… но вдоль позвоночника Гаррета пальцы ведут так аккуратно, обрисовывая длинный ветвистый шрам, что дыхание в глотке замирает. Не раз Гаррет убеждал, что нужды переделывать себя и стараться быть каким-то иным нет — и его слова были поняты. Но… он сам по себе такой. Переплетение твердости стали и уязвимости еще хрупкой сердцевины. Неотвратимый удар в гуще боя — и осторожное, как будто спрашивающее касание наедине.
Он никогда не называет его Хоуком. Только…
— Гаррет…
Когда он говорил так, спокойно, приглушенно, в его голосе хотелось утонуть, как в глубокой реке. И Гаррет тонет вновь, откидывая голову к плечу, отклоняясь назад и ощущая спиной широкую грудь, еще укрытую рубахой.
Первый поцелуй трогает основание шеи, второй ведет вверх, под челюсть, под ухо. Гаррет не глядя заводит руку за голову, вплетая пальцы в гладкие пряди волос, немного более мягкие, чем у него самого. По боку скользит вторая ладонь, которую Гаррет накрывает своей. Соприкасаются кончики пальцев, сплетаясь, кожа к коже.
Прерывистый выдох за плечом: он все понимает. Они знают друг друга лучше, чем мог бы кто иной, проросли друг другу в сердца узловатыми корнями, которые оказались крепче рабских цепей Киркволла и оскверненных подземных клинков. Поэтому, оборачиваясь, Гаррет точно знает, что сделать: перехватить край рубашки, которую торопливо стягивает Карвер, помогая, сбрасывая лишнее с постели, и заглянуть в пронзительную синеву глаз.
— Навоевался? — шепот больше ласковый, чем смешливый. — Я скучал.
Ответа он не дожидается. Подается вперед и забирает его так, прямо с губ, открывающихся навстречу.
Гаррет знает: темно непроглядно, от них в такие моменты отворачиваются и Создатель, и Андрасте, и даже сам тевинтерский Черный Жрец. Но он в который раз теряется в моменте с Карвером, чувствуя, что ничего правильнее не делал в своей жизни, и чужое мнение на этот счет его совершенно не волнует.
Брата, шепчущего в губы, что и он скучал, кажется, это не волнует тоже.