Гибель исполинов на сетчатке разума

Первая догадка Ады, — «Бывший морг». Прежде явно отбитая кафелем комната теперь сплошь в сколах, заполненных ржавчиной и плесенью. Усеивавшие пол сливные отверстия широко разевают рты в ожидании разлагаемой пищи, а немногочисленные подвальные окна неряшливо опечатаны кусками брезента. Единственным же объектом освещения является сиротливая лампочка накаливания, свисающая в центре помещения. Аккурат над Вонг.

Это то немногое, что она способна рассмотреть. Тело Ады, хаотично опутанное трубками, покоится в ванной, заполненной багряной жидкостью. Свисающие с краёв пальцы рук самопроизвольно подрагивают, отбивая понятный лишь нервной системе ритм. В свою очередь содержимое резервуара стыдливо прикрывает оголённую грудь. Обрамляет ту аналогично ткани, содроганием вторя прерывистому дыханию женщины.

Несмотря на прилагаемые усилия Ада не может пошевелиться. Впервые за десятки лет ей панически страшно. Ужас от беспомощности волнами отравляет рассудок, препятствуя мыслительному процессу. Разве что слух отвлекается на пение морского млекопитающего, фоном которому служит смутно пробивающийся чей-то шёпот.

Раздающийся надрывный крик боли, не иначе как её собственный, перед тем, когда Ада окончательно погружается в уже густую субстанцию. Что-то тянет вниз, требовательно ввергая непосильным грузом, лёгшим на плечи. Нутро ванны клокочет и беснуется. На единый миг растворяющийся эпидермис разбавляет красный цвет бежевым оттенком. Завихрения некогда человеческой кожи покрывают гладь подобно сукровице, прежде чем стать едиными с прочей массой.

Отчаянный зов китовых, что ранее привиделся Вонг, оказывается плачем. Это её собственные всхлипы, когда жидкость неумолимо заполняет собою лёгкие. Утробный шёпот вовсе будто уже исходит из собственного разума, бесконечно резонируя в черепе. Он то женский, то мужской, детский или взрослый. Секундами не людской, а звериный, точь-в-точь некачественная плёнка, воспроизводящая запись с глубин океана.

Мольба Ады завершить пытку глохнет в зародыше из-за расплавляющихся голосовых связок. В конечном счёте макушку головы настигает участь всей плоти. Но вместо спасительно дна, что совсем недавно Вонг с уверенностью ощущала, она продолжает тонуть. Стенки керамической ванны исчезают, уступая необъятному алому омуту. И только нечто массивное, с рокотом бороздящее пучину, заставляет её проснуться. От резкого пробуждения бледное мерцание ламп саднят глаза резью, как мелководный песок, странствующий по слизистой.

Надсадно дыша, Ада стремительно занимает сидячее положение. Опуская одну ногу к полу и ещё вяло опираясь руками на диван, она настороженно осматривается по сторонам. Как бы то ни было, лаборатория оказывается ожидаемо лишённой признаков рабочей жизни. Доверие к реальности, наконец, возвращается.

Диван вновь становится немыслимо жёстким для сна, помещение раздражает нос хлором. На близлежащем металлическом столе ютятся вещи, оставленные Адой наспех после возвращения с миссии. Арбалетные болты, часть из которых окроплены кровью; крюк-кошка в размотанном состоянии, сродни змее издалека; а также портупея с огнестрельным оружием, ворох патронов и пара тактических ножей. Кофейный стаканчик, словно нечто выбивающееся из экспозиции горе-художника.

Женщина позволяет себе расслабиться, знаменуя это протяжным вздохом, навеянным разочарованием. Недосыпание одолевает её уже не меньше полугода. Но успевает она разве что протереть тыльной стороной руки уголки глаз, прежде чем в нагрудном кармане разгрузки вибрирует очередной входящий звонок.

***

Казалось бы, Ада Вонг за имеющиеся пять десятков лет накопила множество сколов в изношенной личине роковой наёмницы. Однако уж точно сентиментальности не было среди дозволенных ей погрешностей. До определённого часа.

Выкорчевав из себя настолько рудиментарные прихоти ещё юнцом, Ада бросила вызов самой концепции её биологического вида. Слепо убеждённая шёпотом из гарнитуры, что вовсе не является гомо сапиенс, человеком разумным, а всего-навсего оружие из плоти, костей и жидкости. И как прозвище, личность настолько же искусственная, базовая, тем абсолютна.

Конкретно «он» лично гордился её успехами.

Внушал, хватая ту за подбородок, что она ничего не стоит без его изнурительных академических изысканий, проведённых, когда Ада была щенком, выпавшим из утробы нерадивой суки. Старик, не владеющий именем, но титулом, которым сам себя одарил. Архитектор, так он представлялся, между тем творения ума своего холодно именовал «собственностью».

— Совершенна в своей пустоте и незрелости. Не способна к подлинной свободе мысли. За пределами вложенной в её рабочий образ методички – полностью нежизнеспособна, — довольно констатировал худощавый мужчина.

К тому же до смехотворного асоциальна за пределами собственного искусства манипулирования. Поскольку отсутствие наводящего голоса подле уха вызывало у Вонг утробный ужас, трепет раба божьего. Вопреки маниакальному возбуждению, когда та вкушала жизнь, смыкая у горла жертвы свой оскал. Некогда выданные ими постулаты рокотом бездны звучали в ушной раковине. В тоже время догматы были словно выжжены на обратной стороне век, чтобы даже в дрёме не смочь усомниться.

Безоговорочно Ада была верна их суждениям. В её лексиконе вместо «я» доминировало «мы».

Они – те, кого именуют «Организацией», – путеводящие левиафаны в глубинах человеческих отходов. Только повинуясь им, якобы возможно очистить изгаженный мир, вернув тому искрящие небесным цветом воды.

Элитарное общество, состоящее из международных акционеров, заинтересованных в концепции продвижения человечества к райским кущам лишь через агрессивный трансгуманизм. Конкретнее, чтобы оно прогрессировало преимущественно за счёт биологических разработок с последующим тайным внедрением в массы. Однако не гнушаясь иной раз прибегнуть к схожим областям исследований во благо фундаментальной цели. Цель же эта достичь контролируемой эволюции, скорректированной под их виденье идеальной цивилизации.

Примитивные эмоции и большая часть высших чувств – для них сплошь абсцесс. Быть может, не стоит пока что радикально вырывать с корневищем, но уж точно необходимо заглушить настолько сильно, насколько это возможно, оставив просто-напросто в зачатке.

Воспеваемая обществом так называемая «любовь» – один из множества гнойных очагов, однако предельно губительный. Каждый при поступлении на службу подписывал ряд документов, где имелся свод пунктов, запрещающих романтические отношения, как на рабочем месте, так и вне его. Разве что это не распространялось на контакт сексуального характера. Столь же глубокая эмоциональная привязанность каралась ликвидацией всех участвующих, ведь подобного рода связь способна повлечь утечку данных, равно как и неповиновение.

Фрагмент их откровений поясняет, что малодушие в сознании персонала – коррозия основ успешного развития. Следовательно, проржавевшие детали вынуждены быть искоренены любой ценой ради процветания единого будущего. Будь то частный случай, как предавший сотрудник, или же массовый инцидент, где захоронение промышленного городка не более чем данность.

Будучи же любимицей руководства, Ада годами цинично пользовалась своим значимым положением. Надменно созерцала на неугодные им пешки, отданные ей на растерзание как зверю. Она исполняла роль жнеца даже в стенах компании, подобным образом прикармливая своё тщеславие. Не смела думать, что вдруг перестала быть едва ли не имуществом, но нежилась в лучах уверенности, что ценна как инструмент, а значит нахальнее игралась с рамками ей дозволенного.

Однажды спросив себя: «Когда именно я успела проникнуться их идеями?», — Ада осознала, что не может выдать чёткую дату. «А какая к чёрту разница», — тогда заключительно буркнув, она отмахнулась, пеняя на недостаток отдыха. К тому времени недочёты в памяти стали чем-то естественным, перестав быть насущной проблемой. Критически важных данных изъян никогда не касался, скорее лирики.

Наиболее же чистым воспоминанием оставался период до восхода нового тысячелетия. До проклятого года, когда Ада впервые облажалась, выполняя указания хозяев в агонизирующем городе. До года, когда впервые подвела их, разочаровав. Раккун-Сити. Она не имела права оставлять в живых свидетелей, что уж обсуждать то, насколько критично наличие её поддержки. Аналитики, изучавшие дело, и вовсе брехнули, якобы некоторые выжили исключительно благодаря её содействию.

По возвращению Вонг отстранили – это она ясно помнила. Точно так же, как и домашний арест в передовом комплексе. Фактически, подземный улей, базирующийся в Северной Европе. Внутреннее расследование длилось порядка месяца и в результате наёмницу реабилитировали, одарив ворохом задач. Тем не менее, что происходило в те тридцать дней лишения свободы? Она затруднялась ответить. Сколь усердно Ада ни пыталась разворошить со дна разума хоть толику ключевых моментов, лишь больше запиналась. Словно беспокоить застоявшийся ил в надежде очистить поверхность глубины, а по итогу взбаламутить всё содержимое черепной коробки. Кроме всего прочего… В который раз Вонг озадачивалась этим? Маловероятно, что единожды за столько лет.

Следом вопрос к себе перефразировался: «Что они со мной сделали?». Возможные предположения калейдоскопом зуда отбивали порог рассудка, однако тщетно. И в довершение: «Кто я?». Тогда знакомый голос худощавого старика раздавался в голове чётче собственных мыслей: «Бездушное оружие. С каких пор этого тебе недостаточно?».

В действительности ей этого было достаточно. Вонг забивала тревожные чувства посредством легкомысленных отношений с мужчинами, а также растущей властью в наёмническом секторе. Сухо вычёркивая людей из своей жизни, отнюдь не всегда она преследовала коварный умысел. Ада лишь бессознательно стремилась заполнить свербящую пустоту сердцами других людей. Как ребёнок, с жаждой вбирающий знания, но также быстро пресытившись, он рефлекторно избавляется от никчёмных безделушек, требуя новые. И всё же не без исключений. Ведь у каждого имеются возлюбленные игрушки, которых не хватает силы воли оставить уже в покое.

Это срабатывало. С переменным успехом. До тех пор, пока Аду не стал преследовать кошмар.

В каких бы обстоятельствах ни было представлено видение, она всегда тонет в алом океане, неспособная к сопротивлению. Тело, скованное переполняющей её болью, медленно разъедается, становясь частью бескрайнего кровавого марева.