Но себе мы сами судьи

Сердце в груди стучит бешено, адреналин разгоняя по венам. Асафаил в чужую спину вжимается, а из звуков только шум ветра, стук копыт, да крики позади.

— Не подведи, родная! — весело выкрикивает Граттель, лошадь подстёгивая, — Почти оторвались! — голову поворачивает, через плечо пытаясь заглянуть, — Слышишь, Сафа? Ну? А небо то какое! Небо...! Ты видел?! А заря? Зарю пропустишь! — смехом громким заливается, крепче поводья в руках сжимая. — Прилип как банный лист! То же мне...! Сам же меня позвал, а теперь игнорировать вздумал?

      Звуки погони всё дальше и дальше, в дали от города, где заканчиваются дороги, их никто не потревожит. А там и лес не далеко — скроет их от взгляда постороннего и только твари местные будут всему свидетелями.

— Ты! Ты! И лошадь...! — задушено восклицает Асафаил, руками только сильнее за своего спутника цепляясь. — Почём мне твоё небо?! Знаем! Летали! А ты вот скажи лучше, — на кой ты лошадь то умыкнул, дурья башка?!

      Граттель усмехается в привычной ему манере.

— А что лошадь? То — божья тварь! Коли захочет — тут же скинет, а люди ей не указ — так я думаю! А потому она своя собственная и сама за себя отвечать должна! А мы, если не убрались бы, тотчас на семейные посиделки отправились бы! Ну того в смысле… этого… Ну ты понял?

— Ну! Божья… Так для людей же! — хмурится Асафаил, — Да и в чужой монастырь, знаешь ли...! У них тут свой порядок, а ты — ломать!

      Погоня сбивается со следа, лошадь сбавляет темп, постепенно переходя на шаг.

— А ты разве что-то кроме его порядков уважаешь? — с едва скрываемой издёвкой спрашивает Граттель.

— Так то — его порядки! Его задумка. — упрямо гнёт своё Асафаил.

— Отнюдь. Они умеют удивлять. А то ты не знаешь? Не обманывайся. Всё давно уже идёт своим чередом.

— Да за такие речи тебя...! Тебя...!

— Что? А то ты другого от меня ждал.

      Асафаил фыркает, с лошади соскакивая.

— Сафа! Ну полно тебе! Неужто опять надулся? Ну что за наказание! — Греттель спешивается, к ангелу своему подходя.

— Асафаил! Так оно звучит. А не вот это вот твоё! Сколько раз тебе повторять?! — огрызается, голову отворачивает, взгляда не поднимая.

— Не дуйся ты, ради всего сущего. Нравится тебе оно, знаю я. Только злишься на меня опять. Вот и не доволен. Прав я? — за руку взять пытается, да в глаза заглянуть.

— Прав! — руку одёргивает и глаза в глаза сморит, — Прав! И что с того?! Ты прямо вредитель какой-то! Что не встреча — то вечно ты нас впутываешь...! Ещё и разговорчики эти твои!

— Так а без этого — заскучаешь. Разве не оттого ты зовёшь меня раз от раза? — Греттель широко улыбается, за что получает тычок под рёбра.

— Много ты заешь? Помалкивал бы!

— А то знаю, что гнев — грех. А ты, стало быть…

— Довольно! — чуть не плачет Асафаил.

— Тише, ну… — смягчается Граттель, к себе ангела прижимая, — Все мы уже живём давно по-своему и судим себя по другим и других по себе. Держитесь только за старое: что ты, что братья наши. Держитесь, нарушаете, но всё думаете, что по правилам.

— А что, лучше как вы — без правил? — недовольно бурчит, но брыкаться перестаёт, позволяя демону своему его обнимать.

— Так а мы без правил разве? Скажешь тоже! Головой своей думать надо — вот что, а не с бумажками сверяться. Нет ни хорошего ни плохого. Но у всего — своя цена и свои последствия.

— Так и там тот же принцип. К чему ты клонишь? Всё в толк не возьму… — Асафаил, всё хмурится, взглядом демона сверля.

— Яблоки помнишь?

— Это какие же?

— На рынке том… продавал их такой щуплый на вид мужчина…

— Полвека назад…?

— Ну…

— И что с яблоками?

— А то. Пацана помнишь? Стащил парочку — крику на весь рынок было, помнишь? Плохо он поступил?

— Ясно дело — плохо! Своровал.

— А ну как у него, помимо себя, ещё три голодных рта — и все кормить. А с ребёнка что? Не знаний ещё, не силы — работать и то за гроши сущие. Вот и выживает, как может, да родных кормит. Плохо?

— Всё ты выворачиваешь!

— Торговец свой товар защищал, который честным трудом добыт был — плохо?

— Нет…

— А ребёнка поколотил, стало быть — плохо.

— И что, а если убить, но за благое — не грех, получается?!

      Граттель промеж бровей тому щелбан отвешивает хмурясь.

— Совсем меня не слушаешь? Думай, что говоришь. Благое… А что благое то? Кому благое, а кому — смерть. Я тебе на противоречия указываю, а ты такое!

— Ну и что мне с твоих противоречий? — фыркает Асафаил, снова губы дуя.

— А то. Нужны правила. У нас есть. У вас есть. У людей и у зверья. Только делить всё на чёрное и белое — дурость. И следовать правилам, что не тобой и без твоего участия созданы, от первого до последнего слова — дурость. Ознакомься, на себя, да на других примерь, а затем голову включи. Ну, убийство вот. Хотел бы ты, чтобы тебя убили? Нет, думаю. Стало быть, не должно так себя вести… А это... — Граттель наклоняется, нежно губами губ касаясь, а затем отстраняется, улыбаясь лукаво. — Разве плохо? Разве вредит кому? А ваши скажут: плохо, да не по правилам.

— Эль! — смущённо почти что пищит ангел, из объятий выпутаться пытаясь.

      Граттель руки неохотно расцепляет, позволяя тому отступить, и голову в бок клонит.

— Ну и где я не прав, скажи? Мы не такие уж и разные с тобой. Я просто хочу, чтобы ты относился ко всему проще и больше анализировал сам, а не по указке…

— Ах так! А лошадь?! Я бы не хотел, чтобы у меня украли лошадь! — смотрит и улыбается, во взгляде так и читается: «Что, подловил?».

— Тварь божья…

— Вздор! Ты сам — ходячее противоречие! Только и умеешь, что зубы заговаривать, а сам не ведаешь, что несёшь!

      Граттель разводит руками, мол: «Всё возможно» — и щурится довольно, ангелом своим любуясь.

— А только ты подумай. А то ведь, я тебя больше не поцелую.

— Глупости. Напьёшься — тотчас полезешь.

— Я не пьянею, ты же знаешь. — хмыкает демон.

— От того у тебя в том лесу под каждой корягой — бутыль? — Асафаил смотрит хитро, улыбаясь только уголками губ.

— Мне просто нравится вкус. — отбивается Граттель.

— Ну-ну… — ангел тихо смеётся. — Дорогу то хоть помнишь?

— Любая подойдёт, главное, — знать, куда ты хочешь попасть.

      Асафаил вздыхает, глаза закатывая.

— Ну вот. Опять глупость сказал.