Сон в летний день

"Шалили эльфы, пели феи,

Король грустил о королеве.

Обида узы разрывала,

Надежда связывала снова.

О невозможном тосковало

Все царство племени лесного."

("Сон в летнюю ночь" - Йовин)

"Но покуда длится день,

Будет верен Филидель"

("Филидель" - Мельница)

— Готово ли всё к празднику?

— Мы все спешим, мы все трудимся, владыка, — пропели крошечные феи, — всё будет готово в срок, по слову твоему.

— Чудесно. И не забудьте о гостях: прибудет моя сестра, и с ней прибудет свита.

— Всё будет сделано, владыка.

Король кивнул, отпуская своих посыльных. Те разлетелись: слово Короля полетело вместе с ними к каждому из его подданных. Но на лице владыки вместо радости застыла нездешняя задумчивость.

Кажется, пришёл его час.

— Мой Король, ты не радуешься накануне светлого дня, — он выступил из тени липовых ветвей, где прятался от солнца, и скользнул к трону. Печаль владыки ложилась на все земли холмов, тревожила леса, заставляла поля шелестеть, точно плакать. Он мог бы сказать, что тревожится о землях, но он бы солгал: лишь его Король был предметом его забот. — Что омрачает тебе праздник?

Владыка не спешил отвечать, и он поступил проще: присел на землю, подлез, точно ручной зверь, под королевскую ладонь. Замер, не прося ласки, только возвращая владыку сюда, в солнечный день, полный искрящегося золота и пьянящего запаха трав, что ещё не стали дивным вином.

— Мой Король, — позвал он снова, — чем мне тебя позабавить? Скажи, мой Король, только скажи…

Владыка вздохнул еле слышно. Ветер подхватил вздох, понёс, качая травы, беспокоя народ холмов и леса за холмами. Прекрасная ладонь шевельнулась, кончики пальцев запутались в его волосах, шевельнулись, точно щекотали. Он заурчал еле слышно, выманивая своего Короля из тех далей, в которых затерялся его разум, принимая с благодарностью ласку. Получилось: вздох владыки обратился словами:

— У нас размолвка вышла с моей сестрой.

И только-то? Вот уж диво: владычица и владыка спорили не реже, чем волны бросались на прибрежные скалы, но ни разу он не видел в глазах своего Короля такой тени. А уж накануне торжества… Он был дерзок, и он спросил:

— Что же за река между вами пролегла, мой Король?

Владыка смотрел вдаль, и там, у горизонта, овцы-облака начали сбиваться в стадо под его взглядом. Дождь накануне светлого праздника?

Чем же он мог развеять печаль его Короля?

— То злая шутка смертной, — Король усмехнулся. Липа за его спиной и дуб за королевским троном прошелестели листвой. — Она за срок недолгий две заключила сделки. И мы оба должны ей оказались, а она же одну обоим посулила плату. Дитя то рождено, но взять не может его сестра, и я его не в силах забрать в холмы: должны мы ждать до срока. Но спор меж нами вышел слишком рано… Век смертных краток, срок настанет скоро — и кто тогда возьмёт дитя? И что второй получит?

Вот так размолвка! Он цыкнул тихонько. В таком споре его Король не может уступить владычице, и победить не может: они равны. А всё-таки он желал победы своему Королю, и никому больше, и разве хорош он будет, если не найдёт выхода? Рука владыки ласкала его волосы легонько, а он смотрел вокруг. Цветы и травы полнились росой и будущим мёдом, всюду пел народ холмов, золото солнца разливалось в воздухе. Неподалёку, на поляне, плясали смертные девушки, и смертный бард играл им на флейте. Ещё одно дитя, ещё одна золотая тень в хоровод… Славный выигрыш: в иные дни, лучшие, чем этот, девушки радовали и владыку своими танцами. Король холмов любил и смертных, и их забавы…

Ах, вот оно!

— Мой Король, — позвал он, — быть может, я сумею тебе помочь.

— Чем же ты поможешь? — рука короля потрепала его уши, длинные, острые, покрытые рыжей лисьей шерстью. Человеческие девушки пугались их, когда замечали — если замечали за волнами рыжих волос, и за его речами, улыбками и поцелуями… Рука соскользнула с его макушки, и он вскочил, покорный молчаливому приказу говорить. Пристроился у трона и склонился осторожно, не смея задеть корону рогов.

— Я знаю, мой Король, что пользы от меня без твоего приказа — лишь только шутки и нелепые истории. Но, может, шутки-то и не хватает?

Корона рогов качнулась — владыка поднял голову, и взгляд зелёных, как жизнь, глаз достался не дали печальных мыслей, а ему одному.

— Ну, говори, — приказал его Король, и он повиновался: сел на подлокотник трона, чтобы говорить тихо, чтобы обещание его досталось одному только его Королю.

— К ночи прибудет владычица, верно, мой Король? А ночью смертные разведут в лесу костры, и будут веселиться, и пойдут гадать, бродить по лесам, ища даров, чуда, твоей милости. Мне ничего не стоит, мой Король, увести пару-тройку смертных вглубь, в тёмную чащу… А там уж они сами себя обманут: ночь и страх им помогут. Я буду их смущать, вести то вперёд, то назад… Вы с владычицей, мой Король, славно позабавитесь, а там… Пусть владычица их одаривает, мой Король, и берёт с них плату, какую пожелает, и дурманит их, как ей будет угодно — а ты, мой Король, спорь для вида, но уступай ей каждого из них. А потом, когда она будет довольна, проси её уступить тебе то дитя — и добавь тернового вина, и золотого мёда, налей ей полный кубок… Разве откажет она тебе после такой забавы, мой Король?

Владыка молчал, и он заволновался было — сказал лишнего, сказал мало? Не так уж хороша шутка? Но корона рогов качнулась снова, а потом замерли листья и травы, и смолкли все песни, даже смертный бард опустил флейту, а девушки прекратили свой полный дурмана танец. Вся страна холмов и земли за ней застыла на миг, ловя смех своего владыки. Целый миг благоговейного восторга — а после запели веселее феи и ши, и веселее заиграл флейтист, и травы и листья зазвенели росой и солнечным светом, и заплясали быстрее смертные девы, и стадо облаков на горизонте снова разошлось на отдельных пушистых овец. А он сам всё молчал благоговейно, потому что глаза его Короля сияли зеленью и золотом, и полнились жизнью, и вся эта благодать лилась на него одного, ведь это на него смотрел его Король.

— Мой верный плут, ты всё придумал славно, — сказал владыка, и улыбка так и сияла на его губах. — Пусть так и будет. Даже если шутка твоя решить наш спор за эту ночь не сможет, мы славно позабавимся. И смертным, быть может, даже выпадет удача.

Он соскользнул с подлокотника обратно, к подножью трона, и склонился перед своим Королём, опьянённый похвалой, счастливый тем, что сумел отогнать эту задумчивость, эту нездешнюю печаль. Он был вознаграждён сполна, но ладонь владыки коснулась волос, острого кончика уха, скользнула по щеке к подбородку. Он зажмурился на миг, но тут же раскрыл глаза, не смея взгляд оторвать от своего Короля. Тот улыбался, и благодать летнего дня так и переполняла его взгляд.

— Теперь иди, — приказал он, и голос его полнился весельем. — Пусть то, что ты задумал, так и свершится. Постарайся нынче, мой милый плут: такое развлеченье должны запомнить все. И даже смертным я память сохраню… Сестра же, верю, довольна будет праздником. Иди же! Я на тебя надеюсь.

— Как скажешь, мой Король, — отозвался он, склонился ниже, прижимая ладонь к груди, к самому сердцу. А потом поднялся и скользнул прочь — мимо жителей холмов, мимо танцующих дев, мимо барда с флейтой и звенящих солнцем трав. Скользнул туда, к городам и деревням смертных, чтобы послушать, запомнить, узнать, кто ночью пойдёт в лес ворожить, искать сокровища, узнавать тайны. Скольких ему удастся увлечь в чащу? Как долго они будут плутать, что они обретут и потеряют?

Так ли это важно, если меж владычицей и владыкой наступит мир? Если земли владыки будут полны солнца, и смеха, и песен, и веселья? Он мог бы сказать, что беспокоится о землях, и о народе холмов, и о добром расположении духа владычицы… Но он бы солгал.

Лишь улыбка его Короля была предметом его забот. Ради неё одной он был готов на глупость и на подвиг в равной мере. И он был верен своей заботе и своему Королю всякий день и всякую ночь.

И, надо думать, неплохо справлялся, а?