Паморок

Гермиона открыла глаза от звука крупных капель, ударяющихся о крышу дома. По привычке выглянула в окно, хотя прекрасно знала, что увидит там пасмурное небо. Тяжёлые капли стекали по стеклу, будто наперегонки, соревнуясь, кто же из них быстрее достигнет дна. Однако, они не знали, что в этой игре с недавних пор победительницей была девушка, взирающая на них бесцветным взглядом. Время близилось к трём часам пополудни. У неё был летний отпуск и никаких привязок, поэтому ложилась поздно и просыпалась так же. Грейнджер вскочила с кровати, впопыхах одеваясь: черный джемпер и темные кожаные штаны, дождевик, кроссовки.       

Гермиона любила прогулки под летним моросящим дождем, из-за того, что он любил. Он всегда говорил, что если не гулять под дождем, то всё в душе умирает.

Обычно они выходили с утра, и целый день медленно перемещались улицами, наслаждаясь друг другом. Перекусывали в разных излюбленных местах, и после изнурительных странствий, усталые и счастливые, возвращались в свой уютный дом ближе к ночи. Они никогда не включали свет. Не в целях экономии, просто в темноте осязание достигает пика.   

    Грейнджер громко захлопнула дверь, и птицы, прячущиеся от ливня под крышей, вероятно испугавшись, улетели. Она дважды провернула ключ в замочной скважине. Солнце было скрыто плотными серыми облаками, и ни единый луч, как бы он того ни желал, не мог приотворить себе путь к земле. Она вдохнула свежий запах азота и почувствовала себя сглаженной, словно испорченный лист бумаги сначала измяли, а потом всё же решили развернуть и выпрямить, изменив своё мнение. Люди определенно любили испортить, а потом, как ни в чем не бывало, переметнуться во взглядах.

Именно так Грейнджер поступала сама с собой в этот момент. Она корила себя, что была невнимательна к нему, а после сама же приводила в чувство, оправдываясь неуверенностью в серьезности его намерений. Ей казалось, что всё, что их держит вместе, ограничено горизонтальной плоскостью постели, эмоционально же они на разных континентах, потому что Малфой постоянно прятался в своем панцире.       

Она одернула замятый подол дождевика солнечного цвета, который был намного удобнее зонтика, от которого быстро уставала рука, и отправилась в ближайший парк Лондона на пешую прогулку, проветрить мозги было очень кстати.       

Она остановилась под ветвями столетней ивы, прячась от прохожих. Неуклюже смахнула капли с лица, то ли от дождя, то ли от слёз. Дождь мог очистить всё, и кажись, её душа захлюпала, и вдруг размокла. Гермиона больше не могла сдерживать свои эмоции на поводке, не было никаких физических сил. Они вырвались, утягивая её за собой, беря главенство. Где-то вдали послышался раскат грома, пряча неистовый всхлип и слёзы, которые надо выплакать.     

  Он всегда поступал, как перелетная птица: то приходил, то уходил. Как бы она не пыталась проанализировать его поведение, то никак не могла понять, почему при каждом разногласии, которое перерастало в скандал, он сбегал. За три года их отношений это был уже седьмой раз их окончательного разрыва. Грейнджер, где-то в самом темном закоулке своей души, прятала надежду, что он вернется.   

    — Отпущу тебя, чтоб ты больше не плакала, — сказал он на прощание, захлопнув за собой беззвучно дверь.       

Он был так спокоен, словно наглотался каких-то сильнодействующих седативных. Она завидовала, потому что ей хотелось кричать и бить его ещё сильнее от той боли, которую она испытывала. У него было право, которое она сама ему предоставила — право причинить ей невыносимую муку. Он единственный, кто словесно бил так, что лучше бы сразу отправиться в нокаут, а потом пусть пинают сколько хотят, будет уже всё равно. Его спокойствие её бесило больше всего. Он был безэмоциональной статуэткой, красивая вещица, но какой в ней смысл?       

Гермиона никогда не позволяла себе задумываться о семье, учитывая, что Малфой никогда не был стабильным. Она размышляла о замужестве, о том, как они с мужем будут по понедельникам пить пиво с чипсами, а по средам — вино с хамоном. Возможно, её представления слишком приземлённые, но скорее всего они так и останутся где-то внутри. Нереализованным наброском.   

    Её тело покрывалось крупными мурашками. Может от того, что она промерзла, а может из-за того, что чей-то взгляд был похлеще разряда электрошокера. Она сомневалась в том, хочется ли ей обернуться, но вскоре решила, что это будет трусливо и бежать некуда.    

   Дождь стекал с его волос серебряными каплями. Он стоял максимум в метре от неё, такой же потрепанный как и она сама. Это вызвало грустную улыбку на её устах. Он сделал ещё один шаг к ней, молча, собственно как и всегда. Ему было нечего сказать, да он никогда и не был любителем поболтать, это было одной из причин почему она — его.       

Грейнджер неуверенно потянулась рукой к его щеке, потому что больше не знала разрешит ли он ей, после того скандала прикоснуться. Он неподвижно стоял, и она легким касанием прочерчивала путь капли, от виска к челюсти, опускаясь ниже к его шее. Он стоял абсолютно мокрый и прозябший от холода, в белой футболке, которую если выкрутить будет литр воды, не меньше. Он не отталкивал её и не шарахался. Сердце Гермионы замедлило, набравшуюся от нервов, скорость. Если бы он оттолкнул её сейчас, то она никогда бы не смогла подняться. Худшее последствие уходящей любви — это когда некогда любимый человек не хочет, чтоб ты его касался.    

   — Потанцуем? — предложил он, но не сделал никаких попыток двинуться с места. Не только Грейнджер страдала неуверенностью в правильности своих действий.   

    Однако в Малфое это чувство укоренилось, как надоедливый сорняк, который можно только выжечь. Неуверенность на вкус, как полынь, которую Драко продолжал неспешно жевать уже третий год. Каждый чертов день он просыпался с мыслью, что недостоин быть с Золотой девочкой, имея черную метку на своем предплечье. Каждый раз он сбегал, давая ей шанс на нормальную жизнь с кем-то достойным, но всегда возвращался, не в силах отпустить. Он клеймил себя мерзким словом — слабак. Тогда, все влюбленные — слабаки.

      Гермиона подставила руку ладошкой вверх, ловя капли дождя. Она задумчиво наблюдала, как в искусственно созданном ковше собиралась вода, способная смыть любую грязь. Она опустила руку, вытерев ту о себя, и подошла ближе к Малфою, протянув её ему. Почему между ними то холод, то жара?   

    — Ну, давай, — с улыбкой на устах промолвила она.   

    Это как нейрогенез в её мозге, только он образовывается от любящего серого взгляда, которым он умел смотреть словно эхоэнцефалография, просвечивая её голову насквозь. Драко создал в её мозгу целую сеть нейронов, и она была не против. Всегда верила, что чужие уйдут — Свой останется. Её Драко.     

  — Ты больше не злишься? — поинтересовалась, режущим горло, шепотом Гермиона, прислоняя голову к его груди.   

    — Я злился на себя, Гермиона, но обманываться больше не могу. Я не могу бежать от тебя, и не хочу уходить.  

     — Ты вернёшься домой?   

    — Я уже дома, — он опустил голову и поцеловал её в макушку, мокрые волнистые волосы спадали, приклеиваясь к лицу словно пчёлы к мёду.

Самая родная девушка на всей земле пахла цветами хлопка. Его самый любимый запах в мире, запах её внутренней чистоты. И самое искреннее признание Малфоя самому себе — Я люблю ее. Люблю. Просто люблю без причин и без следствий.     

  Они продолжали медленно двигаться на месте, под усиливающийся ливень и раскаты грома. Он обвил её талию руками, прижимая к себе ближе, как взрослый обретенную вновь детскую игрушку, теперь понимая её истинную ценность.   

    Он невесомо подхватил указательным пальцем её подбородок, приподнимая, ей нравилось, когда он так делал. Гермиона прикрыла глаза, зная, что сейчас последует поцелуй украдкой, он любил их воровать. Он всегда был злодеем. Их губы осторожно сблизились и прижались, нежно касаясь друг друга, Грейнджер почувствовала, как её затягивает в трясину чувств, и ей наконец-то плевать. Он мгновенно отстранился, хитро улыбаясь, всматриваясь в её глаза, ища там одобрения, и конечно оно виднелось, как на ладони. Он умел просить прощение исключительно в такой странной манере. Он поцеловал её снова, но по-другому, с нажимом, настырно исследуя языком. Поцелуи то усиливались, то становились невесомыми. Постоянная игра.       

Молчание ломает судьбы, упущенный момент не вернешь. Он больше всего на свете не хотел, чтоб его Грейнджер стала грехом. Он наконец-то смог признаться себе в том, что любит её, и это было чертовски просто. Обязательно скажет ей это вслух, только немного позже.       

Они незаметно добрались до их дома, всю дорогу крепко держась друг за друга, боясь, что кто-то обязательно надумает ускользнуть. Он открыл дверь своим ключом, пропуская её вперед. Она закрылась тихо, так умел только он. У Гермионы дверь всегда громко ударялась, заставляя всех нервно дернуться. Драко медленно стянул с неё дождевик, джемпер, перебирая холодными пальцами по её телу и вызывая дрожь. Они медленно двигаются по комнате к постели, которая была так долго лишена истинного своего предназначения, будто потеряла смысл существования. Он целовал её так нежно, как слизывают крем с именинного пирога, вбирая и покусывая её губы. Она всегда была податливой и отдающей. Мгновенно подстраивалась под его тело, а он знал где надавить, чтоб она отключалась. Они всегда были дополнением, как две половины дурацкого сердца-брелка от ключей. Их двое в темноте сумерек. Кто они друг для друга? Так и останется вопросом без ответа.  

     Интерес к человеку — это битва между уверенностью и неопределенностью чувств. Уверенность и сомнения накатывают чередой, словно волны прилива. Когда исчезают сомнения, остается уверенность. Тогда начинается любовь.  

     Они одновременно потянулись и задвинули шторы, бросая последний взгляд на вечернюю улицу. Утренний ливень превратился просто в паморок .       Он, почувствовав возможность оказаться еще ближе, дёрнул её на себя за руки. Их тела соприкоснулись, и она вскрикнула на вдохе, сдавленно и коротко.   

    Гермиона впилась губами в его шею. Она понимала, что никогда не сможет разорвать контакт с ним. Находившись словно в долгом трансе, Гермиона только обратила внимание на то, что они были обнажены, а одежда раскидана по дому, словно оставленный для кого-то потерянного след. Она не поняла, когда это произошло, но сейчас это не имело вообще никакого значения.       

Эмоционально они были где-то на грани срыва, и это могло бы напугать, если бы они не привыкли к такому отклику своих тел и чувств друг на друга.   

    — Я так люблю тебя, — прошептала хриплым от возбуждения голосом Грейнджер.   

    Тишина застыла буквально на мгновение. Две, пять, десять секунд спустя темноту пространства прорезал шумный вздох Малфоя. Его дыхание опаляло её кожу, разгоняя дрожь по телу.       

— Я люблю тебя, детка, — выдохнул он, сдаваясь и выпуская своих монстров наружу.       

— Драко, — прошептала она отрывисто, хватаясь руками за его шею.       И после того, как она произнесла его имя, их накрыло оглушающей волной новых ощущений.   

    Сместившись, Малфой провел носом по её коже, вдыхая запах, и замирая у её виска. Они достигли постели, и он вновь усилил давление своего тела на её. Они покрылись перекатами дрожи.       Смотрели глаза в глаза в сумраке комнаты, синхронно дыша. Малфой прошелся языком по одной губе, потом, облизнувшись, и по второй.

Всепоглощающий, острый, непреодолимый соблазн.

      Грейнджер скользнула ладонями по его груди, спускаясь ниже подушечками пальцев и очерчивая, оставленные проклятием сектумсемпры, шрамы. Она по памяти могла нарисовать карту их расположения, настолько хорошо знала его тело. Он вздрогнул, выдыхая через нос. Его сердце заходилось в яростном беге, а она чувствовала это, оставляя ладонь прижатой к его душе.  

     Драко действовал напористо и уверенно. Его жаркие губы прижались к её шее. Гермиона вздрогнула, невольно впиваясь ногтями в его напряженные плечи. Он покрывал влажными поцелуями всю её шею, ключицы, медленно спускаясь ниже. Захватывал кожу губами, задействовав язык и зубы. Лизал, кусал и целовал с такой силой, что её словно пронзили спицей. Вся поражённая им поверхность горела в агонии. Малфой становился бесконтрольным и отдающим. Она замерла, когда губы Драко обхватили её сосок, всасывая и легонько прикусывая. Гермиона потеряла связь с миром настолько сильно, что перед глазами мелькали разноцветные пятна, как при аварии лоб в лоб, а тело неистово дрожало.    

   Он сдавил её шею, после чего переместил руку выше, надавливая большим пальцем на её губы. Она обхватила его ртом, и услышала, как Драко тихо матернулся. От его обезумевшего похотью голоса по телу пролетели искры.  

     Его ладонь нежно соскользнула на внутреннюю сторону её бедра, медленно пробираясь к промежности. Он надавливал, мокрым от её слюней, шершавым пальцем на самую сердцевину, поджигая Грейнджер мощнейшим разрядом тока.

      — Ш-ш-ш, — прошептал он ломаным голосом, в котором явно слышалась улыбка, — Ты мокрая, Гермиона. Ты очень мокрая.     

  Не в силах произнести что-то вразумительное, она издала тихий сладостный стон.  

     Малфой обхватил член ладонью, пока она неотрывно следила за его движениями, покусывая губы. Он оттянул кожу, а после резковато провел сжатой ладонью по вытянутому, внушительному члену. Они перехватили взгляды друг друга, от которых прошибает током услады.       

Грейнджер шире раздвинула ноги, когда Малфой настойчиво протолкнул свои бёдра.    

   Мир встал на паузу, когда он медленно вошел в неё, по началу всегда любил быть нежным. Их колотило так, словно у них горячка под сорок один градус.       Они толкались друг другу навстречу, задавая любимый темп. Гермиона проложила дорожку опаляющих поцелуев от его шеи до груди. Он безудержно стонал. Тело пульсировало ритмичной дрожью. Всё сливалось воедино: запахи, учащённое дыхание, пот. Они зависли в бесконечности удовольствия, удержанные пороком, на волоске до конца.

      Движения становились сбивчивыми и ритмичными, а звуки всё громче. Он вбивался в неё с такой силой, что она чувствовала, как ломается под натиском окутывающего наслаждения.   

    Перед глазами словно включили мириады разноцветных лампочек, когда её стенки сжались, обхватывая его изнутри. Малфой прислонился лбом к её лбу, не сдерживая рыка, и его тело сотряслось. Они выдохнули в унисон, продолжая тяжело дышать, заливаясь новыми оттенками жара.

      Дождю и взаправду легко смыть все неурядицы судьбы.