Солнце встало высоко над горизонтом, освещая своими золотистыми лучами кровавое пепелище, раскинувшееся вдоль южной стороны стены Мария, пока горстка выживших людей собирала тела павших воинов и переносила их в одно место.
Прошло несколько часов с окончания битвы за Cиганcину, а усталые, раненые и разбитые разведчики ни на минуту не останавливались, прочесывая местность и собирая то, что осталось от их друзей.
Леви стоял посреди того места, которое некогда было главной площадью города, и до сих пор не мог поверить в то, что все его товарищи сейчас лежат здесь, обмотанные в старые простыни и одеяла, которые они пособирали из домов, в спешке покинутых пять лет назад.
Девять, выжило всего девять человек... Девять из более чем двух сотен разведчиков — жалкая горстка сломленных солдат. Эта цифра приводила Леви в ужас — такую цену они заплатили за спасение своего народа. Двести тел лежало перед ним, казалось, им не было конца и края...
«Черт бы вас всех побрал, — пронеслось в голове Аккермана; отчаяние захлестнуло его словно бурные потоки вышедшей из берегов реки, в щепки снеся его внутренний мир. — Чертов жестокий мир».
— Всех с собой забрал... — тихо произнес Леви. — Разведкорпус умер вместе с тобой, Эрвин...
— Нет, Разведкорпус жив, пока живы мы, Леви, и будет жить с каждым новым рекрутом, — позади раздался голос Ханджи. Леви был настолько измучен и деморализован, что он не заметил тихо подкравшуюся подругу.
Она встала рядом с ним, и, глядя на тела павших воинов, продолжила:
— Я, как четырнадцатый командор, продолжу дело Эрвина, а после меня — ты и более младшие поколения... — голос ее хоть и был пропитан печалью, но также оставался тверд. — Они отдали свои сердца человечеству и навсегда останутся в истории одними из величайших героев.
Все молчали — ни у кого не было сил что-либо сказать. Да и что тут скажешь?
Жан и Конни укладывали тела последних найденных разведчиков. Флок безмолвно плакал, с ужасом глядя на них — даже вечно импульсивный Эрен выглядел совсем потухшим. Микаса присматривала за Армином и Сашей, которые лежали без сознания, но остались в живых.
— Я хочу перенести его тело в другое место, — тихо произнес Леви так, чтобы его слышала только Ханджи. — Негоже оставлять Эрвина здесь, в грязи... Не хочу, чтобы его тело что-то осквернило. Он должен быть там, где его покой не потревожат, пока я не вернусь за ним и не похороню надлежащим образом.
— Хорошо, Леви, — ответила Ханджи дрожащим от слез голосом. — Здесь рядом есть один дом, который не пострадал в пожаре — думаю, это идеальное для него место.
— Спасибо.
Они вновь замолчали, глядя на то, что осталось от их товарищей.
— Леви! — Ханджи окликнула собравшегося уходить друга. Впервые с момента начала операции в Сигансине она прямо взглянула в его затуманенные болью глаза, казалось в них отражаются все муки ада. — Это больно, это невыносимо больно — потерять их всех, настолько больно, что жить не хочется! Эрвин, Майк, Нанаба, Моблит и остальные... Они в наших сердцах и будут жить, пока мы их любим и помним. Я верю, что это еще не конец...
Леви тяжело сглотнул — казалось, его тело парализовало, — все давалось тяжело. Ничего не ответив, он лишь опустил голову и двинулся в самый центр лежащих в несколько рядов тел разведчиков, махнув подчиненным, чтобы помогли ему.
* * *
Леви присел около кровати; только сейчас, после окончания битвы, осознание и вся тяжесть от потери рухнули на него всей своей силой, придавив, словно огромный валун. Он только начал понимать, что Эрвина больше нет, что его больше не будет. Леви никогда не увидит его голубые как небо глаза, не обнимет, не ощутит тепла его тела, не услышит его голос; больше не получит от него приказа, не будет долгих ночных разговоров, когда они делились друг с другом самым сокровенным...
Он сидел на полу возле кровати и сверлил пустым взглядом «Крылья Свободы» — эмблему разведки, что была изображена на правом плече куртки командора.
— Крылья смерти это, а не крылья свободы, — со злостью выплюнул он сиплым голосом, — дьявольские черные крылья, которые забирают сердца, души и жизни...
В этот момент он ненавидел эти крылья больше всего на свете — за то, что они давали надежду и в один миг отбирали ее...
Тело командора было накрыто старым клетчатым одеялом, только правое плечо виднелось из-под него. У Леви не хватало духу стащить одеяло, потому что, увидев безжизненное лицо Эрвина, он будет вынужден окончательно признать факт его смерти. А он даже сейчас всем своим существом надеялся, что это какая-то шутка, что это все неправда, что сейчас откроется дверь, и Эрвин войдет в комнату, хмуро заглядывая в очередную папку с документами, а затем посмотрит на него, и его лицо мгновенно смягчится, и он улыбнется Леви той особой улыбкой, что предназначалась только ему.
«Он не мог умереть, он просто не мог... — отчаянно думал Леви. — Он ведь пережил столько вылазок за Стену... Столько раз был на самом краю гибели, но всегда оставался в живых... Всегда возвращался к нему».
— Чертов ты ублюдок, вернись ко мне, вернись один последний раз, — пробормотал Леви. Боль словно яд разливалась по его телу, парализуя его, он не мог дышать, не мог двинуться и только издавал рваные шипящие звуки.
Когда Леви плакал в последний раз? Он не помнил... Когда умерли Кенни или его отряд, он не проронил ни слезинки — с каменным лицом смотрел на близких ему людей. Ему всегда казалось, что за столько лет в разведке он уже перегорел... Леви думал, что хуже, чем в тот момент, когда он потерял Изабель и Фарлана, быть уже не могло. Но он был не прав... Как же чертовски он был не прав! Сейчас его тело словно разрывалось изнутри, будто кто-то взорвал внутри него десятки бочек с порохом. Это был предел и даже сверх того.
Впервые за долгие годы из глаз брызнули горячие, обжигающие слезы. У Леви было такое ощущение, будто он плакал кислотой, которая разъедает его кожу и вместе с ней душу. Он не произвел ни звука, только судорожно хватал ртом воздух и содрогался всем своим израненным и до ужаса усталым телом. Но это было ничто по сравнению с той пустотой, которая была в его душе. Она словно черная дыра затягивала все в себя; без Эрвина жизнь потеряла все свои краски и стала сплошной тленной картинкой. Леви был совсем растерян и понятия не имел, что делает в этом безжизненном, жестоком мире... Совершенно один, снова.
Леви залез на кровать, где покоилось тело Эрвина, и лег рядом с ним, уткнувшись носом ему в плечо и взяв за безжизненную холодную руку, которая на ощупь была словно сделанная из воска. В нос ударил трупный запах, хотя может это только показалось ему, ибо за последние несколько часов он сбился со счету — сколько трупов перенес на своих собственных руках — эта вонь повсюду его преследовала, но Леви проигнорировал ее и просто лежал, глотая слезы и в последний раз прижимаясь к телу любимого человека.
* * *
В коридоре послышались шаги, Леви сразу узнал их обладателя — Ханджи, — но даже не шевельнулся, все так же лежа рядом с Эрвином. Ему на все было плевать. Да и смысл что-то скрывать от Ханджи? Она прекрасно его знала и понимала, что он сейчас чувствует.
Зоэ встала на пороге, прислонившись к дверному проему. В руках она держала аккуратно завернутый зеленый плащ, заляпанный кое-где кровью. Леви сразу его узнал — плащ Эрвина.
— Я... я подумала, что надо укрыть его плащом, на нем наша эмблема... — произнесла она дрожащим от сдерживаемых слез голосом, подойдя к кровати. — Эрвин был символом свободы, как и эти крылья, что мы носим на спине... Мы готовы были пойти на смерть ради него... Он всегда был впереди, вел нас, а мы стояли за его спиной и смотрели на его крылья... Глупые ритуалы... Но я просто не знаю, что мне еще делать... Как облегчить боль от их потери? Как жить дальше?
Она упала на колени перед кроватью и зарыдала, крепко прижав к груди плащ. Кажется, все те чувства, которые она сдерживала все это время, прорвались наружу.
— Это больше, чем я могу вынести, — произнесла она, всхлипывая. Леви слез с кровати и, сев рядом с Ханджи, крепко ее обнял. Ее тело сотрясалось от рыданий. Привычная, задорная и чудаковатая Зоэ куда-то исчезла, оставив вместо себя сломленную, потерянную девушку. — Эрвин и Майк были со мной с самого первого дня службы — за пятнадцать лет они стали мне семьей, и я была уверена, что их-то ничто не возьмет. Лучшие, сильнейшие, элита... Я верила, что они выживут в любой ситуации. И вначале Майк, теперь Эрвин... И даже мой бедный Моблит... Как я устала от всего этого дерьма...
Леви ничего не говорил, он знал, что надо дать ей возможность излить свои чувства, погоревать, иначе она перегорит и будет такой же пустой оболочкой, как он сам. Леви знал, что Ханджи сильная, что она, в отличие от него, переживет это и будет двигаться дальше — именно из-за этого Эрвин выбрал ее своей преемницей. Ханджи сможет дальше вести Разведкорпус, у нее хватит сил привести их к победе в этой воней.
— Позволь мне побыть с ним наедине немного, попрощаться... — через некоторое время пробормотала Ханджи, успокоившись.
— Хорошо, гляну, чем там занята мелюзга...
— Спасибо, только вернись... Я думаю, есть вещи, которые мы должны сделать вместе... — пробормотала она севшим голосом.
— Хорошо, я вернусь.
* * *
Леви, опустив голову, шел по заросшей травой мостовой, но на мгновение остановился и взглянул в сторону — его взгляд зацепили синие колокольчики, что росли возле одного из разрушенных домов. Они смотрелись совсем несуразно среди всех этих разрушений, на покрытой пеплом и копотью земле.
«Они такого же цвета, как его глаза», — пронеслось в голове, и, недолго думая, Леви сорвал их и двинулся дальше.
Когда он вошел в комнату, Ханджи сидела на краю кровати, возле ног Эрвина, и пустым взглядом смотрела перед собой. Она подняла голову и, увидев Леви, слабо улыбнулась. Аккерман прошел рядом с ней и поставил на прикроватную тумбочку вазу, которую до этого нашел, порывшись на чужой кухне, после чего опустил в нее цветы.
— Колокольчики — символ верности и любви, — произнесла Ханджи, наблюдавшая за ним. — Мне об этом Эрвин когда-то говорил — вычитал в одной из своих книжек...
— Скоро солнце сядет, титаны уже не так активны, нам пора выдвигаться в штаб.
— Верно, — равнодушно ответила Ханджи, мысли ее были далеко за пределами этой комнаты. — Пора...
Она встала и положила плащ на то место, где до этого сидела. Леви подошел ближе к ней. Осталась последняя вещь, которую они должны были сделать...
Ханджи сдернула одеяло, которым был прикрыт Эрвин, и бесформенной кучей кинула его на пол. Впервые с того момента, как они сняли его с крыши того дома, где он умер, Леви увидел лицо Эрвина. Сердце куда-то провалилось, боль с новой силой пронзила его тело. Леви с трудом вздохнул — чувства, нахлынувшие вновь, душили его словно удавка.
Казалось, Эрвин просто спит: его бледное лицо было расслабленным и умиротворенным, обычно аккуратно уложенные золотистые волосы были растрепанными, а прямая челка закрывала лоб. Сейчас он выглядел гораздо моложе своих тридцати семи. Словно перед Леви был тот Эрвин, которого он впервые увидел в катакомбах Подземного города, много лет назад, еще не обремененного властью главы Разведкорпуса; тот Эрвин, который изменил всю его жизнь; тот Эрвин, за которым он тогда поклялся идти до самого последнего вздоха.
Они с Ханджи встали рядом, как на построении, и в последний раз отдали честь своему командору, последний раз взглянули в лицо Эрвина и накрыли его «крыльями свободы», которые он носил всю свою жизнь... Теперь он обрел настоящую свободу.
* * *
Наконец-то этот утомительный совет подошел к концу — все расспросы, отчеты и доклады остались в прошлом, теперь можно было немного расслабиться и продохнуть.
Леви сидел на подоконнике в комнате, выделенной ему в центральном военном штабе, и с тоской глядел в окно, наблюдая за жизнью, что кипела на улицах Митры. Было странно осознавать, что люди продолжают существовать, в то время как его собственная жизнь остановилась на той самой крыше, где он потерял Эрвина.
Дверь в комнату приоткрылась, на пороге появилась Ханджи — эта женщина, даже будучи командором, так и не научилась стучать. Казалось, что за последние сутки она состарилась на несколько лет — ее лицо было усталым и осунувшимся, часть его закрывала повязка, прячущая пустоту вместо левого глаза, но тем не менее, она умудрилась нацепить свои очки. Каштановые волосы были растрепаны, да и сама Ханджи скрючилась, как старушка.
— Что-то случилось? — обеспокоенно спросил Леви, взглянув на нее.
— Нет, — произнесла та, замявшись. — Просто...
— Не томи, говори уже, — оборвал ее Леви в своей привычной грубой манере.
— Перед тем, как мы направились в Сигансину, Эрвин оставил мне кое-что... Попросил, чтобы я передала это тебе... Если вдруг... если он не вернется.
Больше ничего не сказав, она вытащила из кармана небольшой сверток и протянула Леви. Он уставился на Ханджи непроницаемым взглядом и взял его. Внутри все задрожало, словно натянутая до предела тетива. Сверток? Ему? От Эрвина? Кажется, его выжатые на совете мозги совсем отказывались работать.
— Я пойду, — неловко пробормотала Ханджи, — проверю, как там желторотики... Они совсем разбитые после битвы...
Ханджи поспешила покинуть комнату, оставив сбитого с толку Леви наедине с собой. Он на ватных ногах поплелся к креслу и сел; его руки дрожали, и с большим трудом он негнущимися пальцами открыл сверток.
На ладонь Леви упал нефритовый кулон на длинном кожаном шнурке — галстук боло Эрвина — символ власти, украшающий шеи трех командоров. Яшма — символ Военпола, чароит — символ Гарнизона и нефрит — символ Разведкорпуса.
«Кажется он не надевал его, когда мы направились в Шиганшину», — рассеяно подумал Леви. За стеной не важно было, командор ты или рядовой — титаны всех пожирали с одинаковой жадностью. Отложив боло, Леви заглянул в сверток: там оказался еще аккуратно свернутый листок бумаги. Письмо.
Леви смотрел на него широко раскрытыми глазами — что все это значит? Он осторожно раскрыл плотный лист бумаги, свернутый несколько раз, и мигом узнал почерк Эрвина.
«Здравствуй, Леви.
Да, ничего лучшего твой красноречивый командор придумать не смог... Я с легкостью манипулировал людьми, вдохновлял их, отправлял на верную смерть, но когда дело касается тебя, я не могу выдавить из себя ничего стоящего... Ты даже не представляешь, сколько листов бумаги я скомкал и выбросил, пока писал тебе это письмо.
Что же, если ты получил это письмо, то меня уже нет в живых. Я попросил (точнее, попрошу) Ханджи передать его тебе, когда меня не станет. Вручать тебе прощальное письмо перед поездкой то же самое, что попытаться совершить суицид — ты убьешь меня еще до начала миссии. Я вижу, как ты переживаешь, как ты пытаешься меня защитить, но по-другому поступить не могу, не после всех этих лет... Прости, что причиняю тебе боль.
Я должен объясниться перед тобой, хочу, чтобы ты меня понял, чтобы не винил себя. А ты ведь будешь, я знаю...
Я прекрасно осознаю, что мои шансы вернуться с этой миссии крайне малы — однорукому солдату не место на передовой, и ты это тоже знаешь... поэтому так отчаянно и стараешься удержать меня от этой авантюры. Но я не могу бросить то, к чему стремился так много лет; не могу просиживать штаны в теплом кабинете, пока мои солдаты гибнут на передовой. Я всегда был на поле боя вместе со всеми вами и в этот раз не изменю себе. Если мне суждено погибнуть, да будет так! Кажется, я тебе говорил об этом, давно, но повторюсь — я всегда мечтал погибнуть на поле боя, сражаясь во имя человечества, со своими людьми, будучи героем. Единственное, надеюсь, что моя смерть не будет напрасной — она даст шансы на победу тем, кто останется после меня; тем, кто будет защищать те же принципы и идеалы, что и я. Уверен, вы с Ханджи справитесь — да, будете грызться, как две собаки по мелочам, но что бы ни случилось, вы будете поддержкой и опорой друг другу, — я в вас верю. Как же тяжело прощаться... Я сейчас сижу, и на глаза слезы наворачиваются, чего со мной не было очень и очень давно.
Когда я был ребенком, мой отец рассказывал множество различных теорий об этом мире, и я был очень ими увлечен. Настолько увлечен, что говорил о них всем и каждому. Вот только глупому ребенку не дано было понять, чем чреваты последствия этих слов. Однажды, услышав мои рассказы, ко мне подошли военные, и, гордый собой, что заинтересовал взрослых, я все им выложил. Через несколько дней отец погиб — официально считалось, что это несчастный случай, но на самом деле он попал в Центральный Отдел, где его долго пытали и убили.
Знаешь, каково осознавать, что убил собственного отца? Отца, который безмерно тебя любил и доверял настолько, что поделился тем, о чем запрещено было говорить? Это худшее чувство, которое только можно испытать в жизни — быть виновным в смерти родителей. Вначале мать, которая умерла, рожая меня, а затем отец, который погиб по моей глупости... Вина грызла меня каждый день, она впилась своими острыми зубами и не отпускала ни на минуту. Мне было настолько тяжело, грустно, больно и одиноко, что смерть казалась лучшим выходом из этого ада. Я не раз пытался покончить с собой, но меня все время что-то останавливало, и я не доводил дело до конца. А знаешь почему? Потому что я безумно хотел жить! И я внушил себе идею, идею, которая как паразит поселилась в моем разуме, но она помогла мне выжить. Я до одури хотел доказать, что мой отец был прав и что он умер не напрасно — хотел придать смысл его смерти. Убедить себя в том, что не глупый сын погубил его, а что он отдал свою жизнь во имя чего-то большего. И так шли дни, недели, месяцы, годы... Я рос, развивался и чертовски хотел поступить на службу в Разведкорпус. Я сталкивался со множеством трудностей, но находил решения и непоколебимо двигался к своей цели. Я отказался от всего, в том числе и от девушки, которую любил. Хотя сейчас я сомневаюсь, любил ли я ее вообще? Потому что человек не отказывается от того, кого искренне любит — от тебя я не смог отказаться...
А потом я встретил одного юркого парнишку, который парил как птица. Не описать, в каком восторге я был, когда впервые тебя увидел в тех темных промозглых тоннелях Подземного города. "С этим парнем я всего добьюсь", — пронеслось тогда в моей голове. И действительно, я бы не проделал и половину этого пути без твоей помощи, Леви.
Но со временем я начал понимать, что ты чаще возникаешь в моих мыслях, что я чаще наблюдаю за тобой, больше провожу с тобой времени. Ты был мне невероятно интересен, это было словно азартной игрой — пробиться сквозь ту стену, которой ты себя окружил, увидеть тебя настоящего, понять, из чего ты слеплен. Сина, Роза и Мария вместе взятые не сравнились бы со стеной, окружающей твой внутренний мир. И я с неиссякаемым азартом завоевывал каждый новый сантиметр близости, а потом увидел то, что находится за этой стеной, и меня затянуло как в трясину. Вот тут я и понял, что попал в ловушку. И имя ей — любовь. Я долго не мог смириться с этим, потому что отношения не входили в мои планы, а тут я влюбился как мальчишка. Тот день, когда ты ответил на мои чувства взаимностью, был, наверно, самым счастливым в моей жизни, хотя это было неожиданно. Но с отношениями появился страх, что, узнав, какой я на самом деле, ты разочаруешься и отвернешься от меня. Я ведь был далеко не бравым солдатом, сражающимся за человечество, — я был сломленным человеком, который цеплялся за одну идею, мечтая освободиться не только от стен, окружающих нас, но и от железных тисков вины, которые намертво приросли к моему телу. Я мечтал о свободе, которую разделю с тобой. Чувства к тебе были самыми сильными, искренними и настоящими, что я когда-либо испытывал, они были как лекарство для тяжелораненого — ты залечивал не только мои физические травмы, но и душевные. Без тебя, Леви, я бы сломался под тяжестью вины за смерти сотен людей, которые погибли от моих рук. Каждый день мне казалось, что я несу на себе сразу все три стены — еще чуть-чуть, и меня расплющит, как несчастную букашку, но стоило мне обнять тебя — боль и тяжесть отступали. И я хочу поблагодарить тебя, Леви, потому что с тобой я был живым, а не ходячим трупом, коим являлся до нашей встречи. Спасибо, что был поддержкой для меня, спасибо за твою помощь, за твою веру, заботу, за твою любовь... Спасибо, что не бросал меня одного в этом аду, как бы тяжело ни было. Ты лучшее, что было в моей жизни, и если мне суждено погибнуть, я умру с мыслями о тебе.
Если бы лет десять назад мне кто-то сказал, что я как мальчишка влюблюсь в одного низкорослого угрюмого парня, помешанного на чистоте, я бы подумал, что этот кто-то опустошил алкогольные запасы командора Пиксиса... Но ты захватил меня с самой первой нашей встречи... Я этого никак не ожидал... Это удар ниже пояса, капитан Аккерман! Ты не представляешь, чего мне стоило каждый раз отправлять тебя на очередную опасную миссию, как я переживал — мысли о тебе всегда были на задворках моего сознания, хоть я и был сосредоточен на делах. И как я облегченно вздыхал, когда видел тебя после каждой вылазки — раненого, угрюмого, вечно чем-то недовольного, но живого.
Знаешь, я все чаще ловлю себя на мысли, что когда все это закончится... если все это закончится, я надеюсь, что мы уедем в какой-нибудь маленький городок и будем жить в мире и спокойствии... Может быть, усыновим парочку детей... Я буду преподавать, как мой отец, а ты откроешь чайный магазин, как всегда мечтал. Да-да, я так и вижу, как ты сейчас закатываешь глаза и называешь меня старым сентиментальным извращенцем... Но это правда, если бы я с кем и разделил свою жизнь, то только с тобой.
Я люблю тебя, Леви, и буду любить, что бы ни произошло.
Эрвин»
Леви бросил письмо на пол, словно ужалившую его змею, и в бессильном гневе сжал кулаки.
«Чертов упрямый идиот, говорил же — не лезь на рожон! Я бы все для тебя сделал... — подумал Леви, и жгучие слезы вновь выступили из глаз. Дышать было тяжело, казалось, что легкие наполнили смолой, а горло буквально раздирало на части от боли. Леви думал, что еще немного — и его разорвет от переполняющих эмоций, но он лишь смахнул слезы и крепко стиснул губы. — Что же, я дал тебе клятву и выполню ее, чего бы мне это ни стоило, а потом надеру на том свете твой гребаный командорский зад!»
* * *
Леви сидел на крыше штаба, потягивая крепкое алкогольное пойло из бутылки, которую отжал у Пиксиса после совета.
Когда на душе скребли кошки, он всегда смотрел на звездное небо. Эта привычка появилась после вступления в Разведкорпус — именно на крыше штаба, сидя вместе с Изабель и Фарланом, он впервые осознал, насколько же прекрасно ночное небо. Оно было таким величественным, что в эти моменты Леви чувствовал себя и свои проблемы ничтожными. Будто безграничное небо забирало часть эмоций, разрывающих изнутри, и груз на его плечах становился легче.
— Так и знала, что найду тебя здесь... — послышалось со стороны двери на крышу.
— А, это ты... — произнес Леви ничего не выражающим тоном. — Привет, четырехглазая... Как ты меня нашла?
— Ты спрашиваешь это у человека, который плечом к плечу служит с тобой не первый год... Я знаю тебя намного лучше, чем ты думаешь, коротышка, — ухмыльнулась Ханджи, после чего подошла и села рядом. — К тому же я не раз ловила вас с Эрвином на крыше нашего штаба, но на мое счастье, вы всегда были увлечены друг другом настолько, что не замечали меня — или делали вид, что не замечали... А я старалась от греха подальше поскорее ретироваться оттуда.
— Верное решение, — хмыкнул Леви и сделал еще один глоток из бутылки.
— Как ты? — обеспокоенно спросила Ханджи.
— А ты как? — в тон ей произнес Леви, стараясь уйти от ответа.
— Так же, как ты, — внимательно взглянув на Леви, ответила Ханджи и перевела взгляд на звездное небо. — Я просто хочу сказать, что, несмотря на смерть Эрвина, у тебя остался друг, который всегда будет рядом с тобой и выслушает. Я понимаю, что не сравнюсь с ним — никто не займет в твоем сердце его место, но по крайней мере, ты не одинок.
Оба замолчали, уставившись на иссиня-черное небо, по которому словно бриллианты рассыпались звезды.
— Тебе ведь так же больно? — через некоторое время спросил Леви. — Тот мальчишка, что вечно таскался хвостом за тобой с самого первого дня службы и смотрел на тебя как на божество. Ты ведь любила его...
— Любила, — просто ответила Ханджи и забрала у Леви бутылку — сделав глоток, она поморщилась от того, насколько крепкий был напиток. — Но очень боялась обжечься и не подпускала его слишком близко. Ты ведь знаешь, быть разведчиком не предполагает долгой и счастливой жизни. С момента вступления в Разведкорпус мы словно ходим по краю очень острой бритвы, одно неверное движение — и верная смерть. Но даже то, что мы отгораживаемся ото всех, не спасает от боли. Сейчас я очень жалею, что не рассказала ему о своих чувствах. Он пожертвовал жизнью, спасая меня, но так и не узнал, что я его люблю.
— С Эрвином все было несколько иначе, — Леви с грустью посмотрел на подругу; он впервые говорил с кем-то об их отношениях. — Дай ему надраться в стельку, Эрвин всем бы рассказал о своей любви. Ни один разведчик не остался бы не проинформированным. Приходилось взывать к его голосу разума и следить за тем, чтобы он не перебрал лишнего.
— Я тебе открою секрет: вся разведка знала о вас двоих, ну, кроме молодняка, хотя это был лишь вопрос времени, — Ханджи фыркнула и толкнула друга в плечо. — Но у всех хватало такта молчать об этом, отчасти из-за того, что все мы семья и прикрываем друг друга, а отчасти из-за страха перед тобой — никто не хотел сокращать свою и без того короткую жизнь. Даже ходила байка, вроде: «Если боишься встречи с титанами — спроси у капитана, что он по ночам делает в покоях командора, и он убьет тебя быстро и безболезненно».
— Ах вы свиньи! — Леви улыбнулся впервые со времен коронации Хистории.
— Я верю, что однажды мы встретим их вновь, — произнесла Ханджи и опять перевела взгляд на небо. — Не может быть, чтобы в той жизни было хуже, чем здесь. Мы родились в аду и до сих продолжаем в нем жить... И когда мы выполним наш долг, мы отправимся к ним — они будут ждать нас с распростертыми объятиями, отдохнувшие и радостные. И мы сможем уткнуться им в грудь, почувствовать их запах, ощутить, как их теплые руки нас обнимают, и это будет стоить всего того ужаса, что мы пережили здесь.
— Звучит неплохо, — ответил Леви и тоже перевел взгляд на небо.
— Очень даже неплохо, — Ханджи положила голову на плечо друга.
Так они и сидели, два разбитых, доведенных до отчаяния человека, которым предстояло пройти вместе тяжелый путь и взять на плечи бремя ответственности, которое несли их любимые, и только иссиня-черное бархатистое небо с россыпью звезд-бриллиантов возвышалось над ними, разделяя их горечь утраты и давая лучик надежды, что не все еще потеряно, что есть еще смысл жить.