— Я уезжаю.
В теплом помещении, сняв толстую жилетку, Полина ощущает холод. Холод от только что произнесённых слов, конечно. Ресницы вздрагивают, как от резкого света.
— Что? О чем ты?
— Я уезжаю, — повторяет сидящая напротив Катерина. В ее руках — дотлевающая сигарета, в глазах — серая сталь. Что скрывалось за этой сталью, Полина так и не поняла, несмотря на почти полгода близких отношений с этой девушкой. Непредсказуемость Кати — это что-то вроде щита от посторонних людей, бесцеремонно лезущих в души другим.
Значило ли это, что Морозова до сих пор чужая для Смирновой?
— Надолго? — тихий вопрос с надеждой на быстрый ответ. Однако красноречивое молчание Катерины дает понять, что ее отъезд не имеет своего окончания. Полине бы безмерно хотелось поставить где-то в этом пути точку, возвращающую одноклассницу в поселок.
Эгоистично? Возможно.
Карие глаза пробегаются по старому кабинету, вылавливая привычные и ставшие такими родными детали. Этот класс — их маленькое прибежище, укрытие от косых взглядов и гомофобных высказываний. Только здесь Полина могла обнимать Катю, целовать ее до дрожи в коленках, путаясь в платиновых волосах.
«Всю прическу мне испоганила», — ворчала Катя, но вид у нее был, несомненно, довольный.
Только здесь можно было смотреть друг на друга открыто, а не бросать короткие взгляды, опасаясь слухов и оскорблений.
И только здесь Полина чувствовала себя по-настоящему счастливой.
Но у всего есть свойство заканчиваться, верно? И в конце нет ничего, кроме пыли и воспоминаний.
— Это глупо, — едва разжимая губы, прошептала Морозова, — вот так все заканчивать.
Ответом ей послужил сизый и сухой дым, растворяющийся где-то на потолке.
— Зато очень драматично. Как в фильмах, знаешь? — через полминуты молчания произнесла Катя. — В фильмах в такие моменты еще танцуют. Это, конечно, идиотизм, вряд ли у расстающихся людей появится желание танцевать друг с другом в такой важный момент, но...
Движение справа заставило Полину повернуть голову. Катерина встала, одергивая юбку и слегка поправляя расхлябанную блузку (хотя этому элементу одежды уже вряд ли поможешь). Медленно прошла по направлению к учительскому столу, взглянув на часы — 18:06. Сигарета в ее руках продолжала мелькать красным.
— Что ты хочешь сделать? — напряжённо спросила Морозова, наблюдая за действиями девушки.
Смирнова, в своей манере, не ответила. Лишь потянулась рукой к полке, вместе с этим стряхивая пыль. Что-то деревянное и тяжелое открылось глазам девушек. Лакированный прямоугольный корпус со сглаженными углами, стеклянная шкала, индикатор настройки. Радиоприёмник.
— Мать принесла в школу, чтобы скрашивать себе долгие вечера, — объяснила Смирнова, заметив непонимающий взгляд Полины. Потом внезапно ухмыльнулась и подошла ближе, протягивая руку. — Станцуем, Морозова?
Из аппарата послышалась легкая мелодия. Полина в непонимании замерла, хлопая глазами. Однако протянутая, аристократично бледная рука Кати с тонкими пальцами ждала недолго: пара секунд — и Морозова потянулась к ней, сплетая пальцы вместе.
Наверное, это было лучшим окончанием. По крайней мере, Полина убеждала себя в этом, плотно прижимаясь к Кате и чувствуя, как обливается кровью сердце. Происходящее было сложно назвать танцем, скорее это было легкое покачивание. Слабый крик боли и отчаяния.
Музыка продолжала литься, и на первых нотах Полины подумала, что это вальс, но потом стало понятно, что эта мелодия — всего лишь подобие вальса. Это, конечно, не мешало Морозовой продолжать танцевать и мысленно проклинать судьбу. Несмотря на относительную легкость Кати, Полина точно знала, что она сейчас чувствует то же самое (все-таки за все это время ей удалось хоть немного разгадать ребус по имени Катерина Смирнова). Глаза заволокло пеленой слез, поэтому девушка склонила голову, подчиняясь очередному импульсу движений.
Сейчас Полина чувствовала себя так, будто ее ограбили. Бесцеремонно и нагло, прямо посреди бела дня. И самое главное, девушка никак не могла впредь защитить себя от подобного. Еще чуть-чуть, и у неё снова заберут кое-что дорогое, а она только и сможет глазами похлопать.
Два силуэта, танцующих в свете лампы, — особая эстетика. Эстетика чувств, неважно каких — пылающих особо жарко или догорающих, как спички.
Полина предполагала, что у них с Катей это нечто среднее. Эмоциональное, имеющее для них значение, но обрывающееся прямо на своем пике. Ставящее безжалостную точку.
Музыка затихала, в противовес чувствам Морозовой. Когда пальцы разжались и стихли все звуки, девушка ощутила на щеках солёную влагу, не сумевшую удержаться на глазах. Или ресницах, в конце концов.
Силуэты девушек застыли друг напротив друга, впитывая в себя образы. И конечно, лучше всего можно ощутить другого человека в объятьях. Соблюдая это маленькое правило, Полина притянула Катю к себе, теперь уже не сдерживая всхлипы.
— Ты вернёшься. — Не вопрос, а утверждение.
— Я... — Катя хотела начать что-то говорить, но Морозова перебила ее:
— Ты всегда возвращаешься. И теперь тоже вернешься.
Молчание со стороны Смирновой не было воспринято Полиной, она лишь посильнее прижалась к девушке. Несчастная белая блузка впитывала в себя слезы. Полина могла поклясться, что простоит здесь вечность, но стук в дверь прервал ее мысли.
Стук этот был отправной точкой жизни девушек друг без друга.