Спасибо, что вчера была суббота, в который раз подумал Тим, убирая, наконец, забытую ими аптечку; кажется, у злодеев выходные тоже были выходными, и как следует расходились они именно в эти дни, в будние пакостя по мелочи.

      «Мелочи», конечно, тоже были мелочами исключительно в понимании Готэма, не всего мира, но Готэм вообще отдельной историей был, так что. Они привыкли.

      Он свернул бинты, подобрал упавшую бутылочку с перекисью водорода. Надо было вынести мусор — шприцы от обезболивающих и введенных антидотов — но он не мог найти в себе на это сил. Вчерашние события еще тревожили его, звонким и нудным зудом теряясь в его костях, его разуме; сжатый в комок Дэмиен до — и метавшийся в постели уже после, перед рассветом, все еще стоял перед его глазами. Его осунувшийся вид и темнота под глазами сдавливали Тиму сердце — и требовали найти решение, разобраться в том, что за токсин Пугало использовал в этот раз и что в нем было такого, что ни один их антидот не сработал.

      Брюс у себя работал над тем же — и продвинулся дальше Тима хотя бы потому, что не он сидел над Робином и не у него от воспоминаний о прошедшей ночи пропадала вся концентрация.

      Дик закидывал его сообщениями, уточняя, как себя чувствовал Дэмиен сейчас, Джейсон же просто пообещал разобраться с Пугалом лично, и парень был им обоим благодарен.

      Был полдень, когда токсин прекратил свое действие — но Дэмиен выглядел таким напряженным от воспоминаний, что вряд ли мог спать сейчас; он остался в гостиной, свернувшись в клубок со своими животными, и Тим, спустившийся за отчетом Брюса, уже жалел, что оставил его.

      Токсин страха был, пожалуй, самым тяжелым для каждого из них — когда твой разум, несущий в себе все дорогое и любимое, все пугающее и радующее, предавал тебя, это всегда было больно одним из самых худших способов.

      Это всегда било в самое слабое место — в самое уязвимое, без пощады. Ты ничего не мог сделать, когда худшие кошмары вставали перед твоими глазами, словно явь.

      Джокера считали одним из самых жестоких злодеев, но — Тим знал — это был и Крейн. Присланные им кошмары до сих пор не давали им спать.

      Он убрал аптечку на ее законное место, быстро проверил еще сообщения от Брюса — почему нельзя было на телефон отправить хотя бы что-то вроде «Пока еще ничего» или «Есть сдвиги», если уж он так беспокоился о секретности, чтобы каждый раз не спускаться в пещеру, Тим не знал — и вернулся к лифту.

      Он нашел Дэмиена на диване завернутым в пушистый плед, лежащим на самой большой подушке, которую Дик смог найти и подарить. Тим втайне обожал эту подушку. Приятно знать, что Дэмиен тоже.

      Старший замер, просто чтобы рассмотреть юношу: его глаза были мирно закрыты, руки расслабленно держали телефон у живота; Тим пару минут полюбовался на то, как поднималась и опускалась его грудь, и как спокойно дремали на щеках ресницы.

      Титус разместился на полу, уложив тяжелую голову на чужие задранные на подлокотник ноги — из-за подушки места не хватало, — а кот свернулся на пледе, спиной прижавшись к бедру Дэмиена и мурлыча.

      Все, чего Тим хотел — забраться к младшему, в синтетическое и слишком теплое одеяло, перепутать их конечности и просто дышать в этом пузыре прикосновений и дремы — но он побоялся спугнуть опустившиеся, наконец, на юношу спокойствие и сон, и просто присел рядом, у его плеча.

      Несмотря на то, что Дэмиен отчаянно заворачивался в плед, дома было тепло — просто кое-кто был теплолюбом еще большим, чем кот Альфред, — но после целой ночи кошмаров старший понимал чужую жажду комфорта, потребность в чем-то мягком, прижатом к коже и окружающим, как щит. Он опустил голову на диван, надеясь, что не спугнет юношу этим — но тот вздрогнул и открыл глаза, тут же переводя на Тима взгляд.

      — Я не спал, — хрипло пробормотал Дэмиен, прежде чем парень успел что-то сказать, — просто дышал.

      — И все равно прости, что потревожил, — пробормотал старший, осторожно устраивая собственную ладонь на чужой руке и мягко ее поглаживая, — может, стоит на самом деле подремать?

      — В два дня? — сквозь зевок иронично поинтересовался Робин, пододвигаясь к Тиму поближе и вновь смыкая веки.

      — Когда нас это останавливало? — усмехнулся старший. — Ты всю ночь метался, так что, — он мягко отодвинул упавшую на лоб юноши прядь, — лучше уж сейчас пару часов поспать, чем до вечера как зомби ходить.

      — Это прерогатива Тодда.

      Тим тихо засмеялся.

      — Пойдем в постель?

      — Только с этим пледом, — проворчал Дэмиен, — и Альфредом.

      Тим фыркнул, осторожно подхватывая кота — тот муркнул, поворачиваясь в его сторону со слишком уже очевидным вопросом в глазах — и направился в спальню. Сзади, сонно пыхтя, лениво выпутывался из покрывала Робин.

      Титус зашел последним, лениво помахивая хвостом, и устроился поодаль, поворачиваясь к ним мордой и наблюдая. Верный пес не отходил от них почти всю ночь, беспокоясь за Дэмиена и стараясь хоть как-то приободрить его, пихая носом, когда сквозь токсин юноша вздрагивал слишком уж отчаянно, старательно терся мордой о руки или скулил, пытаясь отвлечь внимание на себя — и теперь, когда младшему полегчало, было видно, что и Титус успокоился, продолжая следить на всякий случай — и Тим был уверен, что если Дэмиен уснет, пес все равно подойдет к нему несколько раз, чтобы убедиться, что все было в порядке.

      Старший старательно делал вид, что не знал, что младший уже скормил Титу вкусняшек в благодарность, чтобы самому скормить ему столько же. Пес же был просто доволен, что вкусного ему досталось в двойном размере и, в свою очередь, делал вид, что это было не так.

      Альфред ночью следил издалека, напуганный чужими рывками и движениями, но теперь, когда Дэмиен восстанавливался, отказывался уходить далеко и постоянно пытался лечь поближе — что он, собственно, и сделал, едва его перенесли на кровать.

      — У тебя теперь меховая шапка, — тихо засмеялся Тим, поглаживая свернувшегося на чужой макушке кота.

      — Очень теплая, между прочим, — серьезно заметил Дэмиен, тоже вытаскивая руку и проводя ей по мягкому меху, — и щекотная.

      Старший насмешливо выдохнул, пододвигаясь ближе, стараясь лечь так, чтобы не потревожить ни кота, ни юношу, но последний призывно похлопал себя по груди и принялся разворачивать плед, чтобы дать старшему место.

      — Ложись, — пробормотал он.

      — Это не вызовет у тебя тревогу?

      — Нет, — зевнул юноша, — наоборот. Ты тяжелый. Теплый. Хорошее сочетание.

      — И правда, — мягко улыбнулся Тим, послушно устраиваясь там, где ему сказали, и ласково стискивая Дэмиена в объятьях — и в ответ по его плечам скользнули чужие руки, и одна ладонь привычно зарылась в волосы на затылке, и младший вновь зевнул.

      — Спи тоже, — прошептал он с выражением нежной любви на лице, опуская ресницы, — ты полночи надо мной прыгал, — он провел пальцами по прядям, и тише добавил: — Спасибо.

      — И я бы сделал это еще раз, не раздумывая, — пообещал Тим, сжимая руки сильнее, — засыпай. Я рядом. Ты в безопасности, дома.

      — Я знаю, — пробормотал Дэмиен, борясь с очередным зевком. Они замолчали на какое-то время; парень поймал перемену в чужом дыхании, ставшим более медленным и размеренным, глубоким — и тоже прикрыл глаза.

      Наконец, ощущая, как спокойно бьется чужое сердце, его тоже расслабилось, наконец справляясь с сидевшей в нем всю ночь и утро тревогой.

      Под ним приподнялась и расширилась чужая грудная клетка — и сверху послышался очередной зевок, завершившийся совершенно сонным, но довольным вздохом и едва слышным бормотанием:

      — Люблю тебя.

      — И я тебя, — также полубеззвучно ответил старший, поднимая взгляд: глаза Дэмиена были мирно закрыты; ресницы лежали на его щеках, все еще чуть подрагивая, предвещая скорый сон.

      И, как надеялся Тим, спокойный.