— Несмотря на то, что часть пирамиды Хеопса открыта для туристов, проводить фото- и видеосъёмку категорически запрещено, — весело вещает репортёрка с экрана телевизора практически на всю громкость. Но даже звонкий голос ведущей не перекрывает шум на фоне, и Бэкхён нажимает на кнопку громкости ещё раз, заставляя ползунок стукнуться о предел.
— Ну что ты делаешь, Бэкхён? Я же могу ещё громче, — слышится за спиной мягкий голос, — ты же знаешь.
Бэкхён сильнее стискивает зубы, запахиваясь одеялом и продолжая сверлить экран взглядом. Программа, что нашёл Бён, судорожно щёлкая каналы, мало интересна ему, но сейчас это единственный способ игнорирования посторонних шумов.
— Бэкхён, — протяжно, немного издевательски раздаётся над ухом, — разве мы не договорились о том, что ты перестаёшь игнорировать меня? Помнишь, ты сам это говорил? Или мне напомнить тот день?
Честно говоря, Бэкхён подобного не помнит. Зато помнит, как он упорно вбивал себе в мозг, как мантру, «Просто не обращай внимания. Он сам заткнётся. Просто не обращай внимания». Однако Бэкхён не совсем уверен в своих воспоминаниях. Каждый раз память подбрасывает совершенно разные обрывки событий. И каждый раз Бён сомневается, а было ли это на самом деле?
— Ну так что, Бэкхён? Не хочешь поговорить? — чужой голос, как молоток, стучит в голове, мешая сосредоточиться на программе о египетских пирамидах.
Бэкхён делает вдох и медленно выдыхает, жмурясь до звёздочек в глазах. В голове проскальзывает мысль, что сейчас стоит послушаться. И палец сам нажимает на кнопку выключения, погружая комнату в неприятную тишину.
— Молодец, — по-лживому тепло улыбается голос, и Бэкхён чувствует ладонь на плече поверх одеяла. — А теперь, может быть, повернёшься ко мне? Некрасиво с твоей стороны получается, знаешь?
«Некрасиво то, что ты вообще вернулся», — зло думает Бэкхён и делает над собой усилие, поворачиваясь и сбрасывая одеяло вместе с рукой.
— Умничка. Можешь же, когда захочешь.
На сетчатке глаз знакомо отпечатывается чужое издевательски красивое лицо. Густые брови насыщенного бордового цвета, прямой нос, улыбка, которую хочется размазать по лицу ударом кулака. Аляпистая шляпа, сдвинутая набок и открывающая вид на линию тёмного пробора. Это лицо Бэкхён видит слишком часто, чтобы успеть его возненавидеть. Однако именно это лицо было рядом с Бёном всю его осознанную жизнь.
— И о чём ты хочешь поговорить, Чунмён? — устало выдыхает Бэкхён, скользя взглядом по чужим щекам.
— Хм, дай-ка подумать, — Чунмён на секунду замолкает, хмуря брови, а после дёргает уголками губ. — О твоём детстве, например. Давай поговорим о твоей любимой мамочке?
Тело вдруг дёргается, как от пощёчины, и Бэкхёна заваливает куда-то вбок. Руки судорожно скользят по простыне, пытаясь зацепиться за тонкую ткань. В голове становится как-то тяжело, словно в черепную коробку бросили ком грязи. Перед глазами быстрыми картинками мелькает красивое, но практически неживое и равнодушное лицо госпожи Бён. И с каждой картинкой в душе всё сильнее расползается противное и липкое чувство тревожности.
— Нет, Чунмён, — Бэкхён трясёт головой, отгоняя от себя неприятные воспоминания и ненужные мысли, — ты не будешь в это лезть.
— Ты не в праве решать, Бэкхён-а, — насмешливо тянет Чунмён, недобро блестя глазами. — Я хочу поговорить о твоей матери. Должно быть, она замечательная женщина, раз у неё вырос такой чудесный сынишка. Я прав?
Бэкхён поднимает затравленный взгляд на стоящего рядом с постелью Чунмёна. После разговоров с ним Бёну каждый раз приходится закапывать комья противных воспоминаний, прятать и травить навязчивые мысли, которые с лёгкой руки Чунмёна вылетают из-за створок подсознания.
— Она… — Бэкхён замолкает, теряя нить мысли, и отводит взгляд в сторону, зацепляясь за узор на ковре. Ничего не хочется говорить Чунмёну, в очередной раз погружаясь в вонючее болото детских воспоминаний. — Да, она замечательная. И больше я тебе ничего не скажу. Уйди, Чунмён, просто уйди.
Чунмён хмыкает, но от постели не уходит, а наоборот, садится на край кровати, сминая мятую простынь ещё сильнее. Он на фоне бежевых обоев комнаты в своём ярко-синем костюме кажется лишней каплей, что случайно каплей упало с кончика кисточки художника. Чунмён на радость Бэкхёна наконец-то молчит, но спокойнее от этого не становится. Присутствие Чунмёна практически всегда пугало Бёна. Бэкхён помнит, как он радовался, когда в его жизни появился этот человек. Помнит, как легко становилось дышать после жалоб и долгих выговоров именно этому человеку. Помнит, как Чунмён говорил именно то, что так хотел услышать одинокий подросток. Однако сейчас Бён уже не ребёнок. Пустые, лживые сожаления и неискренняя поддержка уже не нужны ему. Но сопротивляться Чунмёну Бэкхён так и не смог научиться.
Чунмён всегда так делает: находит подходящий момент, вскрывает скальпелем всё ещё не затянувшуюся рану и тянет за её края, теребя и бередя её сильнее. А после наблюдает за погружённым в грязь Бэкхёном, насмешливо улыбаясь и добивая парня парой слов.
Вот и сейчас Чунмён идёт по своей излюбленной дорожке. В нужный ему момент — он как будто чувствовал, когда Бэкхён открыт для удара — натянул на лицо паршивую улыбку, выплюнул какие-то липкие фразы, цепляющиеся за Бёна, как репейник, и напомнил о нелюбимой матери.
Что-что, а разговоры о женщине, которая привела Бэкхёна в этот мир, он никогда не любил. Когда осознание ненужности своей матери бьёт по голове, становится как-то не до разговоров. Бэкхён не любит мать, но испытывает болезненное и нездоровое чувство привязанности к этой женщине. И растоптать хилые ростки этого чувства у Бэкхёна просто не хватает сил.
Честно говоря, у Бэкхёна ни на что не хватает сил.
Сколько Бэкхён себя помнит, мать всегда была такой: практически неэмоциональной, равнодушной, как будто пустой и неживой. Та интересовалась лишь мужчинами, иногда заводя какие-то интрижки с женщинами, предпочитая игнорировать сына. Однако порой нежные чувства просыпались и в ней: та в минуты слабости говорила, какой Бэкхён красивый, раскрывала объятия, что-то нежно шептала несколько секунд… а после отталкивала, показательно игнорируя слёзы и обиду сына. Бэкхён бегал туда-сюда, к матери и от матери, что казалась ему в детстве двумя разными людьми, но чья любовь была необходима.
Зато сейчас Бэкхён становится похожим на свою мать: кажется всем настолько разным, как будто существует не один Бэкхён, а целых два. Присутствие Чунмёна лишний раз подтверждает это наблюдение.
Вот и сейчас Бэкхён силится справиться с накатившими эмоциями, разрываясь между своим спокойствием или напором замолчавшего, но неисчезнувшего Чунмёна. Однако хлипкая маска прозрачного спокойствия трещит по швам и с призрачным стуком ударяется о пол, когда Чунмён тихо — Бэкхёну кажется, оглушающе — спрашивает: «Твоя мать тебя любила?». По лицу начинают течь слёзы, в голове роем проносятся дикие мысли, и в грудной клетке становится как-то тяжело. Этот вопрос всегда входил в категорию тех вопросов, которые доводили Бэкхёна до истерики. Потому что больная привязанность к той женщине обостряла все эмоции в стократ.
Бэкхён тихо плачет, всё ниже и ниже опуская голову, пытаясь скрыть за спадающей чёлкой солёные ручейки. Из груди вылетает судорожный всхлип, и Бён припечатывает к губам ладони.
— Ну же, продолжай, — тянет Чунмён, и Бэкхён дёргается от неожиданного и резкого звука, пугаясь ещё сильнее.
Чунмён лишь смотрит, скользит взглядом, подмечая любые изменения на лице Бёна, и кривит губы в своей излюбленной улыбке. От этой улыбки становится ещё хуже, и Бэкхёна заваливает вбок, на край кровати.
— Исчезни! — срывается Бэкхён на крик и кидает лежавшую рядом прохладную подушку в сторону Чунмёна. Спальный атрибут пролетает мимо Чунмёна и с тяжёлым «плюх» приземляется на пол. Тот смотрит на подушку, смотрит на Бэкхёна и молчит, лишь улыбается.
— Уйди… пожалуйста… — рвано шепчет Бён, поднимаясь и забиваясь в угол кровати, как делал в детстве, когда становилось страшно.
Чунмён не уходит. Продолжает смотреть и качает ногой в такт своим мыслям. Сейчас его лицо приобретает задумчивые оттенки, теряя на секунды хищный облик. Но и отрешённое выражение слетает, когда резко распахивается дверь в комнату, впуская нового человека.
— Снова приступ, Бэкхён? — к кровати подлетает высокий мужчина в белом халате и кладёт руку на плечо Бёна, чуть сжимая его. — Видимо, стоит подкорректировать дозу.
— Он всё ещё здесь, доктор, — хнычет Бэкхён, дёргая ногами и сильнее зажмуриваясь.
— Он уйдёт, не переживай. Сейчас я тебе помогу, тише.
Бэкхён судорожно кивает, соглашаясь с врачом, и осторожно приоткрывает глаза, тут же зажмуриваясь. Чунмён всё ещё в комнате. Чунмён всё ещё сидит рядом, буквально перед мужчиной.
— Ещё увидимся, Бэкхён, — хмыкает Чунмён и поднимается с кровати, обходя упавшую подушку. — Рад был провести с тобой время, ахах. Не буду мешать тебе.
Чунмён улыбается напоследок и растворяется.