Когда Чан просыпается посреди ночи, он уже не удивляется – зачастил с ненормированным режимом, раньше хотя бы какая-то система была, и его вырубало ровно в четыре, а потом он вставал в восемь-девять; но в последнее время продакшен и подготовка к камбэку настолько утомили его, что вместо четыре-восемь получалось одиннадцать-два, час-пять и шесть вечера – восемь утра (за это он себя ругал, но хён-лайну спасибо, ни переубеждать его, ни ругать они не бросились). Когда Чан просыпается среди ночи, он первым делом проверяет уведомления (мало ли что он проспал). Вот и сейчас - увидел фотку от Ликса в общем чате: печенюхи какие-то, может, получится что-то погрызть перед очередным раундом напротив ноутбука, если никто не пожадничал и не сожрал всё за четыре часа. В комнате было темно и тихо, сопел Джисон – у него со сном всё было в порядке; стены картонные – было слышно сначала сопение из соседней комнаты, а затем скуление и шорох простыней.
Внутри у Чана что-то болезненно сжалось: скулил Чонин, и не сказать, что по неизвестным причинам – созревание у него прошло год назад, и первые течки проходили просто волшебно по меркам того же Минхо, который каждого из мемберов воспринимал то ли как психолога, то ли как доставку еды, то ли как магазин одежды. Но с каждой следующей становилось всё хуже, Чонину было совершенно невдомёк, что он может попросить помощи и поддержки, или же он стоически держался, чтобы произвести впечатление хорошего мальчика и первоклассного макнэ, не доставляющего хлопот своим хёнам, в отличие от Минхо. Вообще-то у Минхо тоже был этот период, когда он во время течки мог работать на износ, и даже сроки промоушена его не смущали, блистер таблеток в карман, чтобы не вонять, и бегом пахать, аки проклятый, – стилистки-нуны с жутчайшим удивлением ставили ему десяточку из десяти за готовность работать; но в какой-то момент его перекосило – он то ли за ночь на десять кило поправился, то ли вообще запахи перестал чувствовать, то ли его на тренировке сознание потерял – Чан не знал, но знал Хёнджин, и у них, братьев-акробатьев, был секретик – но итог был один: Минхо прекратил жрать колёса и присоединился к течной братии, на неделю раз в три месяца выпадающей из жизни.
Справедливости ради, течной братии кучковаться было ничего так, Чанбин всю неделю в предыдущий раз с лицом смиренного мученика что-то пописывал и редактировал. Ликс принципиально не колбасился, то ли какие-то австралийские приблуды работали, то ли ещё что-то, но он был на полнейшем чилле: таскал у всех худаки и футболки, и у Чана тоже пару раз таскал, запах у него был неяркий, но приятный, как свежие булки то ли с корицей, то ли просто сахарные, Чан ловил себя на мысли, что хотел бы облизнуть – как булку, слизать сахар, не кусая и дразня самого себя – но не до одержимости. Минхо был… Минхо, но доведённым до гротеска. Под них вяло мимикрировал Хёнджин, который омегой не был, но необходимую поддержку оказывал. Чонин вариант группировки игнорировал: ебашил, не обращал внимания, в какой-то момент вовсе переставал пахнуть (Чан тогда строго спросил, что с блокаторами, Чонин заверил его, что всё хорошо, а потом выяснилось, что дозировка превышена в три раза, и ещё чуть-чуть и у Чонина бы отвалилась жопа).
У Чонина жопа тогда не отвалилась, но последующие течки пошли по наклонной: сначала младшенький присаживался отдохнуть почаще, чем обычно – Чан знал, спазмы штука трудная, когда физиология требует своего, сопротивляться сложно, пацанчиком гордился; потом Чонин убеждал всех, что с ним всё в порядке, когда в порядке совершенно не было; потом Чонин стал ужасно тактильным – как щеночек, умильно смотрел на Джисона, рассказывал ему, как тот пахнет, и подставлял лоб и голову под руки альфы. Эта срань отпечаталась у Чана на сетчатке: Чонин, прикрывший глаза, бормотал что-то про кофе и жжёный сахар, и корицу; сжимал колени и разве что не извивался от удовольствия, Джисон на него смотрел то ли как на седьмое чудо света – такой макнэ, которого чмокнуть было непосильной задачей до созревания, а теперь он сам ластился ему под руки, его удивлял и приводил в восторг. Чан тогда рыкнул что-то неразборчивое про бездельников и кофепийц, Джисон свалил быстро, а сам Чан едва-едва удержался, чтобы не потрогать Чонина, хотя тот и на него просящими глазками смотрел – иначе бы они застряли тут на очень долгое время.
Вот и сейчас Чан отодвинулся от стены, но тихий скулёж – очевидно, в подушку, в ладонь, в одеяло, хрен знает Чонина – протянулся через стенку, и послышалось ритмичное скрипение. Чанбина оно не разбудит, тот спит как убитый, но и облегчения не принесёт, Чан уже знал по опыту предыдущих разборок с омегами. Чонин был ужасно уязвимым сейчас, но никто из товарищей помочь ему не мог – сосед спал, Минхо, несмотря на течку, почти засинхронившуюся с Чониновой и неделю не дотянувшей до Чанбиновой, свалил в зал. Хёнджин чужой опыт впитывал, как губка, но это было бессмысленно – сам-то не пробовал, не знает, каково это. Чан от Чанбина слышал: как будто горит всё изнутри, как будто пусто ну, там, хён, ебаться хочется, просто жуть, ещё и спазмы эти тупые, я-то терплю, ну и качаться стал, не ебу, как, но стало полегче. От Ликса слышал – да похуй вообще, мейт, я думал, они притворяются, пока не услышал, что Минхо ревёт. Чонин, по всей видимости, сейчас был ближе к Минхо-стайлу, и Чан ужасно, ужасно хотел ему помочь, но знал, что сделает только хуже.
На кухне действительно обнаружились печенюхи с запиской от Феликса «Для Криса, не трогать, а то яйца откушу». Чан знал, что его шаги в коридоре были слышны, и что Чонин, скорее всего, свернулся в клубочек и зажал рот рукой; пытаться не шуметь было бессмысленно: он врубил чайник, поставил вчерашнюю пиццу в микроволновку и укусил печенюшку – вкусно, надо будет потом Ликсу сказать, что получилось классно, и чтобы он продолжал. Лента в твиттере пестрела мемами, и Чан искренне посмеялся с некоторых из них – стэй как всегда были на высоте; потом был твит о том, что Чонини в последнее время не выглядит очень-то уверенным – и в подтверждение из соседней комнаты послышался громкий шмыг носом, найс, Нини походу стало так больно и дерьмово, что и Чану ни заснуть, ни поработать.
Проблему надо было решать. Сейчас Чана останавливало только то, что он, между прочим, альфа. Его сабгендерная принадлежность, конечно, почти стёрлась в результате абсолютно поехавшего графика; работы на износ и постоянного общения-проживания с целой кучей пацанчиков разного вторичного пола, и одежда его пропахла типичными омежьими запахами, почти полностью перебивающими его естественный – Ёнкей подшучивал, что такое тесное общение с омегами как-то должно повлиять на формирование матки – и будучи чрезмерно заботливым хёном его как альфу воспринимали с трудом. Тем не менее, созревание подопечных приводило его в лёгкий ужас – а что, если его запах окажется для кого-то из новоявленных омег слишком… приятным? А для альф – слишком агрессивным?
С момента созревания Чонина все эти вопросы были закрыты: с Джисоном и Сынмином конкуренция выглядела бы очень и очень странно, а никто из омег на него не вешался – было дело, Чанбин избегал его, но потом они всё прояснили, и дело было даже не в сабгендере. Но вот сейчас, когда Чонин очевидно если не помирал, переживая начало очередной течки, то как минимум чувствовал себя одной ногой в могилке, тактика игнора его вторичного пола могла сыграть злую шутку – потому Чан и сделал единственно правильный выбор в этой ситуации: подошёл к комнате Чонина и постучался.
Чонин отозвался тут же, говорил с французским акцентом, и, хоть глаза Чана и не привыкли к темноте, он был уверен, что глаза Чонина красные и заплаканные, и сейчас он едва-едва высунулся из-за подушки. В нос ударил запах – а прямо сказать, прописал по лицу, аки Чанбин в лучшие времена – конечно, он был умопомрачительным, то ли Чонин забил на подавители на эту ночь, то ли сегодня ситуация ухудшилась в разы, и младший совершенно не справлялся. Чану не нужно было сдерживать инстинкты – Чонина не хотелось валить и трахать. Никого валить и трахать не хотелось, блин, они люди или звери? К Чонину, свернувшемуся в клубочек, прошило жалостью.
- Долго будешь стоять, хён? – Чонин охрип или ещё не прокашлялся, получился то ли писк, то ли шёпот, но Чан хороший хён, Чан услышал и подошёл к его кровати, и почти присел, как Чонин пискнул снова. – Тут… мокро, хён, аккуратно, провоняешь.
Чан хотел сказать, что это не «провоняешь», это нормальный-натуральный-хороший-правильный запах, и Чонину не надо стыдиться, что естественно, то не безобразно, но вместо этого протянул руку и погладил по плечу. Чонина дёрнуло.
- Я могу как-то помочь? Ты не спал, и вдруг тебе что-то нужно, - он начал неловко, но обычно после такого разговаривался и все понимали и говорили тоже.
Чан взял в руку запястье младшего и погладил большим пальцем выступающую косточку. Чонин уткнулся лицом в подушку и поджал колени к груди – было видно немеченую, чистую шею, красные уши и острую линию челюсти, рядом с линией волос блестел пот. Он всхлипнул, второй рукой схватился за Чана.
- Хён, ты не поможешь.
- Почему же, - искренне удивился Чан, потом захлопнулся. Конечно, Чонину хуёво, он уверен, что ни с кем такого не было, и не знает, как справляться, и вообще не знает, и, чёрт, его Нини сейчас наизнанку вывернет, надо что-то делать и делать срочно.
- У тебя есть шмот какой-нибудь? Очень надо.
Ах да, шмот. На нём был трёхдневной давности свитшот, и, ну, обычно Чонин таким брезговал, но когда Чан стянул его с себя через голову, и отдал мелкому, у того заблестели глаза, он прижал его к груди и зарылся носом; кажется, даже расслабился чуть-чуть; Чану было приятно видеть, как тот разворачивается. От него и от мокрого пятна тянуло привычным солоноватым запахом всего, что хоть как-то связано с сексом; пряным чем-то, отчаянно напоминающим духи Хёнджина и слабо – собственным сладким. Чонин скрывал его, прятался за зрелый образ и проваливался, но это ничего, неважно, ладно. Он задышал часто-часто, положил одежду на подушку, повозил носом у воротника и затих.
- Лучше? - Чан протянул руку, чтобы потрепать его по голове, не удержался; Чонин поддался и промычал в свитшот старшего: тот знал, что трогает там, где надо, где нравится, где хочется.
- Лучше, - Чонин всё ещё говорил шёпотом. – Она после Ликса?
Скорее всего да, Чан перестал контролировать, кто что берёт, и дай бог его трусы никто из шкафа не таскал. Он пожал плечами.
- Так и знал. Пахнет ужасно, - он смутился. – То есть тобой пахнет хорошо, ты уютный такой, но вот принюхиваешься, и чувствуешь эти булки… как синнабоны, только без корицы. Сладкие – жуть. Посидишь ещё? У меня рядом с тобой меньше болит.
Чан удержался от вопроса, знал, что Чонину не в кайф, но ебаться он не полезет – правда, не зверь какой, хоть и очень хочется. Тот подложил свитшот под голову и завернулся в одеяло, наконец, отпустив руку старшего; где-то рядом было мокрое пятно, и Чан осторожно пытался его избегать, чтобы не смущать Чонина.
Так они просидели ещё какое-то время; у Чана заныла спина, и он прилёг, в бок упирались ноги Чонина, и где-то рядом была его задница, потому что он всё ещё лежал калачиком, они переговаривались о всякой ерунде, и Чан рассказывал, как работает над новым треком, Чонин угукал. Они молчали какое-то время, а потом снова говорили о чём-то отвлечённом и не очень отвлечённом, и вдруг Чану подумалось, что это совершенно подходящий момент для вопроса.
- Почему ты не тусишь сейчас с Минхо, Ликсом и Чанбином? Я ценю, что ты стремишься работать, но… есть вопросы к качеству.
- Ты хочешь сказать, я сейчас вообще никакущий? – уныло отозвался Чонин.
- Не так. Я вижу, что тебе не заебись, и когда мы записывали вокальные партии в прошлый раз, ты то и дело отходил продышаться-посидеть. Мы за тебя волнуемся.
Чан говорил твёрдо и уверенно, хотя ни твёрдости, ни уверенности не наблюдалось. Он надеялся, что Чонин не заметит – хотя чего тут было стыдиться, лидер всегда за своих подопечных костьми лечь готов.
- Хё-ён, - у Чонина голос будто стал ещё ниже, как только он прекратил говорить шёпотом и перешёл на речь вполголоса. – У тебя кофта выдохлась, дай ещё что-нибудь.
Ещё что-нибудь означало раздеться полностью.
- Может, я лучше к тебе лягу? – предложил Чан.
Тогда его постель пропахнет альфой – слабо, но зато ластиться он будет к подушке, и пообнимаются они, и Чонину полегче будет. Чонин мягко согласился, а как только Чан забрался под одеяло (и, конечно же, вляпался в мокрое пятно, но похер, всё равно планировал через пару часов стирку запускать), вцепился в него, перекинул ногу через ногу и уткнулся носом в плечо: Чонин был тёплым, тяжёлым, и от смазки бедро Чана тоже потеплело.
- Хён, - Чонин говорил всё так же низко и как будто задыхался. – Тебе нормально? Я не тяжёлый? Я не…
В воздухе повисло «не противен тебе?», и Чану не было тяжело ответить правду.
- Всё в порядке, Чонин-а, не волнуйся, - он погладил донсена по спине и улыбнулся в темноту комнаты. – Ты ведь в этом нуждаешься, верно?
Чонин издал звук – ну, видимо, да – и потёрся носом и губами об шею Чана, было странно и щекотно, Чану в принципе не хотелось думать о том, куда ещё заведёт его младший, но мысли сами собой заворачивали в определённом направлении: вот там, чуть ниже, если потянуться, между ног у Чонина будет влажная дырка, и если её потрогать, Чонину станет полегче, Чонину станет пиздец как хорошо, и они, конечно, перебудят пол-общаги, но и Чонину будет хорошо, и заботливому-ответственному-замечательному хёну, который к тому же и альфа, будет хорошо; правильность действия не подвергалась сомнению, Чан опустил руку себе на живот, медленно и беззвучно двинул её к бёдрам Чонина… И тут же одёрнул себя. Так нельзя!
Чонин придвинулся ближе и наполовину лёг на Чана, двинулся вверх-вниз, и тот без удивления отметил, как же крепко у того стоит.
- Хён, - позвал его Чонин, - хён, у тебя когда-нибудь такое было? Ну, что хочется… ужасно хочется.
Чан усмехнулся.
- Было.
- У тебя же всё совсем по-другому, так? – он двинулся ещё раз и шумно, влажно выдохнул в шею, вдохнул снова и тоже хихикнул.
- Гон тоже штука сложная, - расплывчато ответил Чан, смотря сквозь потолок. Чонин был тёплым и тяжёлым, крепко сложенным и симпатичным, и как он сейчас сбивчиво дышал, как он упирался пахом в Чана – всё это выводило из себя, кружило голову; Чан сонливо – по обыкновению, как когда он был возбуждён – моргнул, напрягся и перевернулся на бок: они лежали друг напротив друга, и в темноте только лихорадочно блестели глаза Чонина, он часто облизывался.
Чан перекинул ногу через ногу Чонина – они теперь переплелись, были очень близко друг к другу; и подался вперёд. Чонин охнул, почувствовав твёрдое.
- Хён, - он зашептал быстро-быстро. – Это я виноват, да? Ты теперь тоже… Тебе теперь тоже. Ох, чёрт.
Раскаяния не получилось, Чонин прикрыл глаза и ощутимо удержался от ещё одного движения. Чан думал – если он оставит Чонина одного, не получится ли проблемы? А если не оставит? Чонин нащупал его руку и взял её в свою, забавно получилось – у Чана ладонь оказалась поменьше, но пальцы крепче.
- Хён, ты только не уходи, хуже станет, - Чонин заскулил и дёрнулся вперёд, вжался в Чана. – Мне с тобой так спокойно, а это всё… это всё глупости. Течка через пару дней пройдёт, и, понимаешь, я не говорю, чтобы ты остался со мной на два дня, просто… с тобой правда замечательно.
Чан вздохнул. Чонин пах просто замечательно – тёплым песком и фруктами с пляжа, и запах усиливался, становился слаще и приятнее с каждой секундой.
- Чонин-а, мне надо работать, - мягко ответил он. – Я хотел бы с тобой остаться, но времени не так много…
- Чуточку. Ещё полчасика, м? Ты всё равно долго тупишь.
Чан сдался. Чонин, прикрыв глаза, часто-часто дышал, прижимался губами к ладони Чана, подставлялся, чтобы его почесали – обоих вело, и было очень, очень хорошо; ткань на колене промокла насквозь, Чан прекрасно ощущал собственное возбуждение.
- Хён, хё-ён, - после очередного поглаживания за ушком Чонин наконец соизволил выдать членораздельный звук. – Хён, это не мои омежьи штуки, я полностью в сознании, хён, пожалуйста…
Чан прикусил губу.
- Потрогай меня сейчас. Хён.
- Не хёнкай мне тут, - Чонин смутился и замолчал.
Чан спустился рукой между их тел, сунул под мокрые штаны и обхватил его член – меньше, да, природа, но всё равно немаленький; и Чонин тонко пискнул, двигаясь туда-сюда в кольце из пальцев. Чан поймал ритм и тоже двигал – жарко, неудобно и мокро, ещё и липко немного, Чонин так обаятельно жмурился, кусал губы, издавал кучу миленьких тихих звуков, что Чан сдался.
- Ты такой красивый, - свободной сухой рукой он отвёл чёлку со лба, снова провёл по голове младшего, и тот застонал тихо, вполголоса. Ощущения были ошеломительными, можно было сказать наверняка, Чонин сейчас расплавится или взорвётся, или загорится, или сделает ещё что-то. – Такой хороший, так долго терпел.
Чонин заскулил, ткнулся в ладонь щекой, затем губами, прикусил, и снова отпустил, чтобы Чан его погладил. Тот спустился на шею и провёл ногтями: мурашки тут же поползли, и Чонин промычал что-то очень матерное и неприличное.
- Тебе нравится, когда я так делаю? – Чан поскрёб ногтями ещё, и Чонин закивал, задыхаясь; до Чана дошло: - Метка? Тебе хочется быть меченым?
Чонин приоткрыл глаза и заморгал.
- Да, - тихо признался он. – Это так классно чувствуется, как будто сейчас станешь… собой. Полностью собой.
- Я могу? – Чан перевернул его на спину и навис над ним. – Я не буду кусать. Но тебе нравится…
- Да-да-да, хён, пожалуйста, - он даже не стал дослушивать, повернул голову набок; шея сверкнула светлым в темноте. – И ещё, подожди…
Он спустил мокрые пижамные штаны вместе с бельём, поймал ладонь Чана, влажную и скользкую, и пихнул её между ног – там было жарко, и Чан нащупал дырку, тоже влажную, часто-часто сжимающуюся. Чонин был перед ним как на ладони, расхристанный, с задранной футболкой и спущенными штанами; красный, возбуждённый, тяжело дышащий, у Чана от запаха помирали последние морально-нравственные барьеры – он наклонился и лизнул широким движением шею; подразнил пальцем вход между мокрых ягодиц, толкнулся внутрь – Чонин взвыл, попытавшись уткнуться в подушку, и сам принялся дрочить себе. Чан подумал – лишь бы не допёрло, что рядом ещё и хён есть, но Чонин, казалось, мысли читал: провёл рукой по его бедру, обхватил через ткань вставший член и задвигал в одном темпе.
- Стой, стой, мелкий, - Чонин остановился, повернулся, у него был совершенно расфокусированный взгляд, но он кое-как сообразил, оставил ладонь поверх члена альфы, затем приспустил ткань и высвободил член альфы. – Теперь продолжай.
Чан прижался зубами к шее, и Чонин вскрикнул, тут же затыкаясь – альфа понятия не имел, что происходит, но от рук младшего, от того, как он сжимался вокруг пальцев и шёпотом подвывал, выгибаясь, насаживаясь на Чана, было плохо и хорошо одновременно, мучила совесть и собственный недоёб, желание облегчить участь мелкому визжало бэк-вокалом и напоминание о том, что тут вообще-то течная омега, что нельзя пользоваться его состоянием и вообще, какой же ты лидер-батя после этого, ёбало по башке с удвоенной силой.
Чан сдался – скользнул внутрь Чонина тремя пальцами, задвигал туда-сюда, услышал, как Чонин подавился воздухом, прижался губами к уху и зашептал «хорошо, мелкий? Думаешь, что бы было вместо моей руки?», Чонин засучил ногами, слишком много, переборщил, он же сейчас помрёт от этого; протяжное и жалобное «хё-ён» отдавалось в ушах и затылке, по позвоночнику спускалось вниз. Чонин сжимал член плотно, и Чан на секунду подумал, интересно, а задница Чонина сжимала бы его так же? И было бы ему так же кайфово, извивался бы он под Чаном, звал бы его?
Эта мысль была лишней. Чан ещё раз лизнул шею Чонина, прикусил щёку изнутри – бля, хотелось ужасно укусить мелкого, пометить, но это бы его убило без вариантов, нельзя, нельзя, хоть и хочется, блядские инстинкты и блядское желание сделать Нини своим – и кончил. Чонин будто бы не заметил – продолжил двигать рукой, пока основание не начало плотнеть – он, ещё не кончив, повернулся, чтобы посмотреть, раз глаза привыкли к полумраку; под его ладонью, под тонкими аккуратными пальцами был большой – чёрт, большой, такого у Криса не было ни разу – узел.
- Хён, хё-ён, - он заскулил, и Чан задвигал рукой побыстрее. – Не так, наклони чуть-чуть, вот так, давай.
Он раздвинул ноги и прогнулся, пока Чан продолжал трахать его – уже так, как сказал ему Чонин, его всхлипы перемежались тихим «вот так, здесь», и Чан, ускорившись, сделал то, что казалось ему самым правильным и естественным – прижался губами к губам Нини, не целуя, просто прикасаясь и глуша стон.
Крис вынул пальцы, мокрые от смазки, и устало взглянул на Чонина – тот лежал, пытаясь отдышаться, оргазм всё ещё накатывал волнами от большой к маленькой, и чисто физиологически сейчас должен случиться спазм, прекратиться выделение всего этого самого, а возбуждение – спасть. Узел у Чана не пройдёт ещё час-полтора: тот ещё пульсировал, но накрывающего с головой возбуждения не было и в помине. Чан чувствовал стыд.
- Эй, - за раздумьями он и не заметил, что Чонин очухался. – Крис, о чём думаешь.
- О том, что я только что выебал макнэ и меня за это ушатает вся группа, - честно признался Чан.
Нини хихикнул, и Чан почувствовал раздражение: он потратил дохрениллион времени непонятно на что, и мелкий даже не может войти в его положение.
- Знаешь, что я заметил? – Чонин утянул Чана на кровать и снова навалился на него.
Он пах тем же тёплым песком, теми же клёвыми сладкими фруктами, а ещё морской солью. Чану показалось знакомым это сочетание, очень приятным, как будто бы родным – из детства или юности.
- Что? – раздражение уходило, но было всё равно слегка неприятно.
- Ты вонючка. Пахнешь, как пряности из загашника Феликса.
- Вы с Ликсом как-то не сходитесь, - напомнил Чан.
- С Ликсом да. Но я столько раз таскал у него эти пакеты с пряностями, только чтобы понюхать. Ещё до того, как у меня случилась первая течка, - Чонин отвёл взгляд. – А потом понял, что от тебя пахнет ярче и приятнее.
- И чем же?
- Ну как кашей. Мне родители кашу с корицей в детстве готовили, такой запах мощный стоял, я только от него и просыпался. Потом узнал, что это из-за корицы.
- Дурилка, - Чан шлёпнул его по бедру.
Пальцы слиплись, смазка на них засохла, надо было выйти и по-хорошему вымыть руки, если не принять душ целиком; а ещё помочь Чонину – у того наверняка ноги не гнулись после этого всего.
- Сам такой, хён.
- Ничего не болит? – Чан заглянул в глаза мелкому.
Чонин поморщился.
- Жопа ноет. А так больше ничего не болит. Чувствую, что ты из меня душу вы… Ну, это.
- Вытрахал, - подсказал Чан.
- Верно.
Они помолчали.
- Тебе неловко? – спросил Чонин.
Чан хлопнулся на кровать снова.
- Сейчас нормально. Через пару часов будет хуёво.
- Понимаешь, - Чонин взял его за руку, у него на ладони тоже засохло что-то, они оба были довольно мерзкими по скромному мнению Чана. – Эти проблемы неизбежны. Я тоже буду чувствовать себя как говно с утра. Но сейчас мне всё нравится, и даже без того, что мы делали последний час, я бы попросил тебя оставить метку.
Чан почти сделал фейспалм, но вовремя вспомнил, что его рука грязная.
- Мелкий, давай без меток на сегодня, - выразительно сказал он.
У них и без меток дел выше крыши. Но они обязательно разберутся.