По королевству давно ходит легенда, что где-то там, за Южными Холмами, где в непроходимом лесу водятся волшебные твари: от маленьких пикси до больших драконов, живёт кто-то на грани двух разных миров – не человек и не тварь. Многие сплетники королевства лишь складывают теории да гадают, как же выглядит это необычное существо? Кто-то говорит, что точь-в-точь как русалка, кто-то – что у него огромные толстые рога и тонкий дьявольский хвостик, а третьи говорят, что и вовсе видели у него лошадиные ноги.
Но к сожалению, или счастью, не прав никто.
***
маленькой и уютной хижины разносится совершенно не мягкий и не тёплый запах. Запах чего-то холодного и заплесневелого; по ошибке можно было сказать, что эта хижина совсем нелюдима, или давно облюбована волшебными существами. Но, такое суждение было крайне неверно; на импровизированной кухне, над большим чугунным котлом склонился… человек?
Нет, людей в этом лесу не любят. Слишком много бед они принесли как лесу, так и его маленьким (или огромным) обитателям. Однако со временем различные виды тварей перестали бояться людей; всё же они были мнительны и слабы. Да и магии у них никакой не было. Только оружие.
Мальчишка, что так внимательно и скрупулёзно наблюдал за варевом в котле – не был человеком. Конечно, внешне его почти ничего не выдавало; те же самые руки, такие же ноги, да даже на лицо выглядел как человек! Если, конечно, не ярко-розовые волосы, сияющие янтарём глаза, ну и самое главное доказательство – нежно-зелёная магия в его руках. Именно та магия, что помогала ему варить зелье.
Чхве Сан – местный колдун, конечно, в Южных Холмах существа не были обделены ведьмами или колдунами, но у всех них было разное направление магии. Ёсан, например, был слеп, но при этом прекрасно видел будущее и мог предостерегать от скорых напастей, работал некой гадалкой, к которому существа могли прийти за советом, за просьбой погадать на удачный брак или просто помочь сделать выбор. Ценный мальчишка. А ещё был Сонхва; скрытный парень, но с очень добрым сердцем, занимался одним из самых сложных направлений – лекарьство. А это дело не из простых; знать анатомию, ботанику и прочие заморочки не только своего вида и при этом иметь сострадание к каждому. Вроде самый старший, а такой наивный. Но Сан к нему не лез даже за советом. Всё-таки веяло от него чем-то… опасным.
В общем, ведьм и колдунов здесь было много. И каждое существо их уважало. Всё-таки, куда они пойдут первым делом, случись что? Конечно, к разумным и магическим существам. Кто, как не они, знают этот мир так хорошо?
Так вот, Чхве Сан… Нельзя было сказать, что он промышляет недоброй магией, но и совсем светлой она не была. Конечно, он мог выбрать разные направления, ведь все ведьмы и колдуны были долгожителями и имели достаточно времени для самообучения, но магия приворотов и отворотов давалась ему лучше всего. Беспокоили его не так часто, но всегда чётко и по делу, да и платили должным образом. Одними дарами леса и гостинцами дело не обходилось.
Многие не понимали этого, ведь если нелюбим ты, то и нелюбимым остаться должен и не вправе изменять ход собственной жизни, противореча судьбе. Но сколько существ, столько и мнений. Многим было жизненно необходимо заказать у Сана убивающее зелье, чтобы потравить сорняки или клопов, а может и убить кого. Кто-то хотел влюбить в себя строгих родителей невесты, чтобы они дали благословение на межвидовой брак; кто-то же наоборот хотел, чтобы все его возненавидели и оставили в покое. Желаний было много, но ни одно из них не было ответственностью колдуна. Его задача только поблагодарить лес за его дары, сделать зелье и взять оплату – всё остальное не его ума дело. Каждый волен совершать свои ошибки. В любом случае, если ошибка будет стоить слишком дорого – Ёсан об этом скажет. При чём самым наглым и страшным образом.
Сейчас же Сан работал над одним из самых сложных зелий в его арсенале. Зелье, что полностью разрушало чужую любовь, заставляя все воспоминания о предмете воздыхания стереться с корнем. Тот, кто это зелье выпьет, не только забудет о своём возлюбленном и перестанет чувствовать к нему хотя бы малейшую симпатию, но может и вовсе больше никогда не полюбить. Поэтому такое варево требовало самых редких трав, очень много сил и терпения, ну и, конечно, просто баснословной оплаты. Хотя, разве Верховный Жрец ковена мог бы заплатить иначе? Хоть Сану и не было дела до чужих мыслей, в голове Пак Сонхва хотелось покопаться, что же у него такое произошло, что ему понадобилось такое мощное и дорогое зелье? Сан обязательно узнает, но не сейчас.
Сейчас ему нужно полностью погрузиться в работу, чтобы выполнить её добросовестно и не переделывать. Некогда светло-зелёная магия в этот момент окрасилась иссиня-чёрным, стекая толстыми сгустками прямо в котёл, плюхаясь в жидкость с громким бульком.
На лбу колдуна выступила испарина – точно проваляется с температурой несколько дней. И это только в лучшем случае.
Уён, его ворона-фамильяр, был яро против этой затеи, ещё не хватало ему летать и собирать целебные травы и лечить эту колдунскую задницу несколько дней из-за последствий такого сильного зелья. Фамильяр даже порывался самолично наведаться к Сонхва и пересчитать ему все перья, но быстро успокоился, когда Сан заверил, что Пак, в свою очередь, помимо оплаты за само зелье, отправил несколько склянок с лечебными настоями, что могли мигом поставить его на ноги. Да и сам Уён явно притих, вспомнив, что это именно Сонхва был Жрецом их ковена.
— Негоже грубить ему, хотя бы из уважение к его возрасту и терпению, что он вложил в нашу организацию, а некоторым и в обучение, — сказал тогда Сан.
— Да он просто старый и песок с него сыпется, вот вы его и уважаете.
Как бы Сан не пытался вразумить Уёна, тот всё равно его не слушался и делал по-своему. Злился. И имел на это полное право; он его фамильяр, а значит чувствует его каждой крупицей своей души. Нет, конечно, остальных ведьм и колдунов ковена он тоже чувствовал, всё же три старейшины смогли обеспечить всем вполне неплохую связь, чтобы чувствовать, если кому-то грозит опасность, да и с такой связью каждая ведьма и колдун могли приумножить свои силы; Ёсан мог видеть более чёткие видения, особенно к тем, кто был частью их общины, Ниннин – что была своего рода ищейкой-добытчицей – могла быстрее находить нужные травы, ягоды и падаль. Сан же мог просто выполнять свою работу быстрее и качественнее, чем когда он был магом-одиночкой. Но даже всё это не имело такой силы, как связь колдуна и его фамильяра. Это было похоже на сплетение душ; когда вместо двух разных, вы делите одну на двоих. Совершенно иные ощущения.
Так что Уён действительно мог злиться, ведь ему тоже будет больно. Больно за своего колдуна.
— Вспомнишь солнце, вот и лучик, — как-то замученно улыбнувшись сказал Сан, завидев белую птицу на створке окна.
Ворон лишь взмахнул роскошными крыльями, залетая вглубь комнаты. А дальше слышится яркий хруст, явно от чужих костей, а пол заливает густым белым дымом. Словно туман в доме.
— Так ты думал обо мне, пока меня не было? — сказал Уён с ухмылкой на губах.
— И ведь не можешь не язвить, — Сан не отвлекался от котла, ему и говорить вообще не следовало, но Уён, — скидывай в котёл, что принёс.
— Такие подойдут? — фамильяр протягивает пару красных ягод на руке, как бы ожидая одобрения.
И на секунду Сан хочет провалиться сквозь землю. Или хотя бы треснуть Уёна увесистой тростью Куна, которая помогала колдуну взращивать новые деревья, желательно прямо по этому лбу.
Уён лишь громко смеётся. В той манере, что присуща только ему.
— Расслабься, я нарвал жёлтых ягод, — как бы подтвержая свои слова, Чон кидает горсть действительно жёлтых ягод в котёл, невольно морщась от такой тёмной магии, стекающей по чужим рукам, — красные я нарвал, потому что они вкусные.
— Ты же в курсе, что красные ядовитые? Ты разве не слушал, что говорил про них Кун?
— Ядовитые?
— Да, Уён, ядовитые! Сначала они кажутся тебе вкусными, а потом через время ты раздуваешься, как шарик, и лопаешься! Только не говори мне, что ты их ел…
А фамильяр стоит рядом, с предельно-невинными испуганными глазами и кажется, что скоро плакать начнёт. По крайней мере плечи его дрожат очень натурально.
— Расслабься, я пошутил.
— Чхве Сан, ты такая заноза!
— Кто бы говорил, мы друг друга стоим.
И после этих слов, зловеще-тёмная и тягучая магия резко пропадает с рук колдуна, не оставляя даже пятнышка; кажется, только руки у Сана дрожат как-то неестественно, а он сам дышит слишком часто и резко. Его туловище выгибается так, словно он собирается сесть, но на самом деле Сан начинает падать. И упал бы, если бы Уён не успел поймать его.
Единственноея что колдун видит дальше – красную темноту из-за свинцом налитых век.
— Тебе нужно поспать, — нежно шепчет Уён куда-то в шею.
***
Утро нового дня встретило Сана необычайной лёгкостью; его тело было словно плюшевым и не весило и грамма, а голова сияла блаженной пустотой, а не болью, как это бывало обычно. И всё же Сонхва прекрасный лекарь.
Кстати о Сонхва.
— Уён.
Фамильяр проснулся сразу же, было видно, как трепетно и сильно он ждал пробуждения своего колдуна. Первое, что он делает – кладёт свою тёплую руку на лоб Чхве, позже довольно улыбается, не замечая на чужой коже неестественного жара. Второе – протягивает кружку с водой.
— Попей, ты два дня проспал, нельзя допустить, чтобы твой организм обезвожился.
И действительно. Сан припадает губами к кружке слишком настойчиво и даже резко, иссушая её буквально за несколько глотков, чуть не подавившись.
— Два дня? — Сан удивлённо выдыхает.
А удивляться было чему; обычно, после таких тяжёлых и энергозатратных зелий, Сан мог проваляться в царстве грёз неделю, а бывало и чуть больше. Всё же, надо было поблагодарить Сонхва. Пусть это и по его вине колдун потерял столько сил, Пак всё-таки постарался помочь облегчить последствия.
Кстати о Сонхва.
— Он приходил за зельем? — спрашивает Сан, при этом пытаясь сесть на кровати.
— Приходил. Я ему отдал три склянки, как ты и просил, а он вместо спасибо, протянул мне корзинку с земляникой, а потом ушёл, — рассказывает Уён с абсолютно чистой и широкой улыбкой. Он любил землянику. — Ну я вот её засахарил, как раз к твоему пробуждению она будет самой вкусной.
— Скажи мне, что ты ему не грубил.
Уён вздыхает.
— Хотел, но не успел. Он явно не хотел здесь задерживаться, а после такого гостинца мне уже и стыдно стало.
Чон опускает голову на чужой живот; осторожно и нежно, чтобы не причинить боль. Но всё также ждёт прикосновений. И Сан их даёт; запускает руку в чужие белые волосы, пропуская светлые пряди сквозь собственные пальцы, наблюдая, как чужие глаза мягко закрываются, а дыхание выравнивается.
— Опять совсем не спал, — шёпотом, и уже в безответную тишину, произносит Сан.
Колдун был готов пролежать так целую вечность, чувствуя необычайно крепкую и светлую связь со своим фамильяром. Она росла с каждым годом, заставляя обоих понимать собственное, и чужое, существо гораздо яснее, будто пробуждаясь от долгого и крепкого сна.
Именно это они называли любовью. Забота друг о друге и их связь – были крепче других земных чувств. Им не надо было говорить об этом, они это чувствовали.
Сан чувствовал усталость своего фамильяра, но также он был предельно благодарен ему за всю ту заботу, что он подарил ему за эти два дня, понимая, что не сможет получить от неё отдачи.
— Чон Уён, — шёпотом, ожидая, когда фамильяр устало, и так сонно, промычит, — я люблю тебя.
— Чхве Сан, — отвечает усталым и хриплым голосом, — ты такая нюня.
— Эй! Откуда столько неуважения к своему хозяину! — колдун смеётся, — скажи, что тоже меня любишь!
— А мне обязательно говорить?
— Можешь показать.
И Уён показывает. В абсолютно чоновской манере; трётся носом об одеяло на чужом животе, улыбаясь, а потом садится, чтобы положить свои когтистые руки на чужие щёки. И когда понимает, что температуры нет – прислоняется своими губами к чужим. Никаких вольностей, просто нежное, и такое невинно-искреннее, прикосновение губ к губам, пока Сан сам не разрешит действовать. А он и не разрешает. Действует сам; притягивает Уёна ближе, заставляя забраться его на кровать и сесть на своё туловище. Притягивает чужое лицо ближе, устроив руки на шее, а позже облизывает чужие губы, как бы прося разрешения.
И Уён разрешает.
А губы у Уёна сладкие и пухлые, словно два спелых плода черешни, их невольно хочется куснуть, и выпить такой маняще-освежающий сок, чтобы холодное наслаждение парализовало горло. Уён тёплый, как самый первый летний рассвет; нежный, как мягкое прикосновение холодного шёлка; страстный, как яркая майская молния, и любимый. Любимый, каким может быть только Чон Уён для Чхве Сана. И любовь их гораздо выше и больше, чем колдун-фамильяр. От этих мыслей мурашки по спине заставляют дёрнуться.
Уён отстраняется первым, голову кладя на чужое плечо, что всегда для него было и будет опорой. Отдышаться не может, ведь самые светлые и яркие эмоции сейчас обвили его шею чужими руками, заставляя улыбаться сильнее.
— Теперь ты скажешь, что любишь меня?
— А мне кажется, что я достаточно это показал, — хихикает Уён.
Здесь, в хижине и объятиях Сана ему хорошо. Хорошо, уютно и тепло. Именно так, как и должно быть у Чон Уёна с Чхве Саном.