спутник меж двух звезд

“У меня в руках огненный меч.

Идите прочь!

Я случайно могу вас обжечь.

Я опасен!

У меня в руках знамя,

Белое пламя.

Пожар!

Этот раскалённый шар для неё.”

Хенрик слышал тысячи тысяч раз: Йоханнес I Вальдемар — Солнце замка Густав. И выглядит он, действительно, точно эта огромная, палящая летом и царапающая лучами глаза зимой звезда — говорили ему приятели, знакомые и просто проходимцы, которые все были рыцари, и вот, совсем недавно посетили те края. Они описывали ему его цвет волос, отдающих ослепляющие блики, во всех возможных художественных подробностях — любой из них, стоило заговорить о Йоханнесе, заделывался в поэты, барды и прочие вершители искусства высокого слова. “В глазах господина Йоханнеса плескается море! Нет, океан! — кричал один, уже под эффектом терпко-пряного вина. Хенрик скучающе положил голову на кулак и вертел свой бокал, наклонял его то в одну, то в другую сторону — его интересовали совершенно другие волны — вот эти темно-красные, похожие на кровь. Но как вино проливалось, выглядело совершенно по-другому. Светло-розовые капли, практически без цвета, без густоты. Всего лишь сок. Хенрик прикрывал рот ладонью, зевая, прятал уставшие глаза под веками, выставляя напоказ свою скуку и усталость, а рыцарь все говорил, не замолкая ни на минуту, — А тело у него… и силы в нем… Не понимаю, как Вальдемар смог родить такого красавца! Не обижайтесь и не завидуйте, господин Хенрик (он кивал в ответ, а в лице его читалось самое большое безразличие), но он действительно прекрасен, краше всех мужчин, что когда-либо были на нашей земле…”

Дальше Хенрик не слушал, углубляясь в мысли поважнее. Ему не надо было знать, что из себя представляет сын и наследник Вальдемаров, ведь он никогда не был и не должен был стать его целью. “Как тебя описывают, так ты простак, — говорил сам с собой он в мыслях, пока рыцарь, наконец, понимал, что к нему пропал всякий интерес, поэтому можно клевать носом стол, чуть ли не засыпая в тарелке с олениной, — Ненавижу говорить с простаками — слишком просто, а от того нудно”. Иногда Хенрик все же обращал внимание на гостя снова, спрашивая о сестре Йоханнеса, законной дочери Вальдемара, Джовинетте Изольде Варикатес Вальдемар — как раз-таки о том “поважнее”. Ведь эта молодая будущая жена его отца — еще и будущая его мачеха, которая могла бы сыграть ему на руку. Главное — найти и предложить подходящие ей условия. Тем не менее, про проклятую принцессу, сожравшую своего мужа, никто ничего не знал. Любой мялся, медлил, произносил лишь что-то наподобие “я слышал что-то из третьих уст, поэтому, сами понимаете…” Сегодняшний гость был не исключением. Хенрику это надоело — он наелся по горло неопределенностью именно в том вопросе, решить который ему предстояло, и это решение было необходимым для его дальнейшей жизни — не сегодняшнего существования. Он встал из-за стола, оперся на него ладонями в толстых кожаных перчатках, таких мягких внутри, ласкающих теплом кожу, наклонился к лицу гостя и сказал практически шепотом со своей дежурной, но всем симпатичной улыбкой:

— Простите, но я крайне устал, а совсем скоро нам предстоит далекий путь в поместье “Солнца”. Разрешите передохнуть?

Хенрик спрашивал это из раза в раз, зная, что никто не имеет права ему отказать. А ему нравилось играть с бесправием других. В такие моменты почти не чувствуешь собственного бесправия.

Отправкой портрета своего отца Джовинетте Хенрик занимался самолично. Смотря на результат, который стоил не одного часа и даже не одного дня, он вспоминал, как этот дряхлый старик, занявший полотно, иногда засыпал во время процесса срисовки — приходилось тормошить, на что тот злился и бил его по ладоням. Несмотря на свою старость, если не старинность, рука у него была тяжёлая, поэтому-то все прошлые его жены заканчивали летальным исходом от побоев. "Все женщины — шлюхи, мой мальчик", — и Хенрик не понимал, как он мог в одном предложении сочетать такое грязное понятие как "шлюха" и такое ласковое "мой мальчик". Хенрик не понимал: зачем тогда его отцу все эти женщины, которые все "шлюхи", которые, в конце концов, погибали от его сморщенных сухих рук. "Почему, когда я целую твоих жен или делаю так, что они оказываются в моей постели, ты не называешь меня "шлюхой" и не убиваешь, папа?" — он постоянно задавал этот вопрос, но только не вслух. Он прекрасно знал ответ. "Потому что я мужчина и твой единственный сын", — в голове всегда отдавалось далеким эхом. "И даже так, я буду бесправен".

“Самое главное – сила воли.

Помни, главное – сила воли!

Остальное – на вкус…” 

Хенрик Идридасон наслаждался временем, когда их экипажи (для него и для отца отдельно) пребывали в пути к замку Густав в течение двух месяцев. Колеса терлись, дребезжали и бились о мелкие камни, неловко их перепрыгивая. Кони ржали и передвигались рысцой по велению пришпоривших их наездников. Хенрик, разлегшись на скамье, обитой мягчайшей богатой тканью, еле держал глаза открытыми. Он все думал о “солнечных” близнецах. Он понимал, что к Джовинетте, такой прекрасной и загадочной, были применены санкции после того кошмарного случая с ее первым мужем. “Консумация брака, вырванное сердце — сплошное наказание для девицы двенадцати лет”, — вспоминал Хенрик информацию, полученную из уст приезжих, которые застали Джовинетту на брачном ложе. “Сначала она будет чувствовать отвращение к моему отцу, — размышляя, он тер собственные губы и подбородок, — Будет даже плакать и вредить себе, смотря на портрет старика. Мысли об отъезде будут вертеться в голове до тошноты, а в дороге ее настигнет апатия. Но как получит свободу, которой у нее не было всю жизнь, она растает и подчинится, — Хенрик даже вскочил, распахнул короткие шторки и посмотрел в окно — какие-то поля да лесополоса. Среди золотых колосьев пшеницы бродят румяные, наетые и сильные крестьянки, — Тогда я ей предложу больше, и она опьянеет, и влюбится в меня. Я же лучше, да, папа?” С экипажем Хенрика сравнялся экипаж отца, и он тут же зашторил окно, не желая ни видеть того, ни быть замеченным.

Они доехали до Вальдемара за те же два месяца, предстали перед хозяином земель, договорились о празднестве. Хенрик встретил свою будущую мачеху. О, как она была великолепна. Очень бледная и хрупкая, как хрусталь, и страдание расцветало на ее лице с каждым днем все в более и более ярком цвете. Идридасон младший чувствовал: она такая же, как и он, бесправная, безвольная. И хоть у большинства женщин человеческого рода был таков удел, Джовинетта олицетворяла все женское страдание, все горе, которое проживает каждая душа, попавшая в тело женщины. Было в этом что-то привлекательное, но это “что-то” игнорировалось всеми мужчинами — как и все недовольство и желания женщины, в общем-то. Джовинетта Вальдемар оказалась милой, забавной девушкой. Проведя почти всю жизнь взаперти, она рассказывала Хенрику, что еду собирают с деревьев, а замки вырастают на земле сами по себе. Это было глупо, по-детски, но эта глупость пленяла и заставляла нежно улыбнуться. Хенрику нравилась Джовинетта. На одно мгновение он даже расстроился, что не увидел своей биологической матери в том же возрасте, в каком была дочь Вальдемара. Но после — осознал свою удачу и в какой-то степени азарт.

Хенрик Индридасон как можно быстрее хотел сделать Джовинетту Изольду Варикатес Вальдемар своей. Он желал ее, как женщину, а не как мачеху. Он хотел, чтоб она сама прошла к его рукам и держалась за них, будто они ее последняя надежда.

Как заметил Хенрик, так на Джовинетту смотрел не только он. И речь не о том, что все без исключения мужчины на празднестве хотели трахнуть прелестную принцессу — это совершенно другой и максимально элементарный вопрос. Да и все, кто был здесь как бы для галочки, очередной пешкой на доске, для Хенрика были жалкими и бессмысленными приложениями.

На Джовинетту с вожделением, с чувством собственничества, с мечтою быть единственным в ее глазах глядел Йоханнес Вальдемар — единоутробный брат и “Солнце” Вальдемаров.

Хенрику стало и смешно, и любопытно одновременно. А еще ему стало не по себе, хотя он никак не был тем, кто мог осуждать за альтернативные семейные узы. Он начал следить за ними обоими, и оказалось, что слежка за Йоханнесом — та еще морока, на которую нужны силы и максимум от ловкости. Слишком уж часто он терял Йоханнеса из поля зрения. “Слишком уж скрытным оказался этот простак”, — цыкал сам себе Хенрик и возвращался восвояси в покои, чтоб не стоять в глупой потерянности посреди коридора замка.

Тем не менее, однажды ему удалось застать наследника Вальдемаров врасплох. Ранним утром Йоханнес стремительно двигался со стороны стен женских покоев. Хенрик проскользнул меж деревьев и достаточно громко крикнул:

— Доброго утра, господин Йоханнес!

Тот тут же остановился и, как показалось Хенрику, вздрогнул. Наблюдая за сжимающимися в кулаки огромными ладонями, Хенрик постепенно поднял глаза к лицу Йоханнеса, который в мгновение ока оказался прямо перед ним. Тогда испугался уже он. Глубокие голубые глаза показались в какой-то момент сделанными из стекла, которое запотело от внутреннего холода и внешнего жара — земли Вальдемаров никогда не посещала суровая зима. Хенрик вопросительно изогнул левую бровь — Йоханнес давил аурой и близостью — между ними, дай господи, осталось десять сантиметров расстояния.

— Что ты тут делаешь, господин Хенрик Индридасон? — столь грубо сказанное, но уважительное обращение заставило Индридасона хмыкнуть.

— Люблю утренние прогулки, а в вашем саду такая прохладная сень деревьев, — Хенрик уперся пальцами в грудь Йоханнеса в попытке оттолкнуть хотя бы на пять сантиметров. Но Вальдемар оказался подобен не сдвигаемой стене. Хенрик тяжело вздохнул и положил на чужую грудь ладонь полностью, сжав зубы. — Вы тоже вышли освежиться?

— У меня появились дела, — сухо отвечал тот, кинув взгляд на каменные стены. Хенрик проследил за чужим взглядом и понимающе кивнул, обладая лишь догадками. — Я уже с ними разобрался.

— Дела касаются леди Джовинетты? — он решил резать напрямик и поперек, поставить вопрос ребром. Йоханнес тут же напрягся, но и не стал отрицать, красноречиво промолчав. — У вас особо тесная и глубокая связь с сестрой, да?

— К чему вы клоните?

Чем подозрительнее становился Вальдемар, тем сильнее Хенрик чувствовал давление на свою персону. Противостоять этому казалось практически бессмысленным и бесполезным. Он отступил, прижавшись спиной к первому дереву. Старая кора поцарапала спину сквозь рубаху, и Хенрик прошипел, чувствуя острую, но краткую боль. Складывалось ощущение, будто все чувства обострились, а организм был на пределе осмотрительности и напряжения. 

— Хотел сказать, — Хенрик сглотнул слюну прежде, чем продолжить, снова подняв глаза к глазам Йоханнеса — устал разглядывать траву под ногами и чужие сапоги, — что со мной, на нашей территории она не пропадёт. Я позабочусь о ней.

— Меня это ни капли не успокаивает, но благодарю, — в чужом голосе можно было проследить язву, а потом и гнев, несменяемый на милость. Хенрик свистнул и рассмеялся, не издавая ни звука, лишь потряхивая плечами.

— Не пойми неправильно. Мой отец желает купить товар, который дорог исключительно из-за своего происхождения. Ей не нужно будет греть ему постель. Да и мне тоже, хотя это намного приятнее и разумнее…

Хенрик не успел договорить — над головой пронесся кулак, а на волосы посыпались кусочки коры. Листва дерева зашелестела, ствол задрожал под лопатками. Сердце ушло вниз, в пятки. Хенрик вдохнул-выдохнул и прикрыл глаза — старался успокоиться и не выказать запуганности.

— Мне будет лучше, если она мне поможет кое в чём.

— Инет не согласится, — отрезал Йоханнес, зажав его между собой и деревом. Пытался не кричать — чуть ли не брызжал слюной в возмущении. Хенрик привык вызывать его у людей, хотя с Вальдемаром, безумно влюбленным в собственную сестру, нужно было быть осторожным. Очень осторожным. — И не обязана. Ты для неё никто.

— Это пока, а после бракосочетания станет моей дорогой мачехой, — Хенрик ухмыльнулся, и Йоханнес явно захотел его ударить. Сдержался. Не стал. Он сжал пальцы и указательным провел вверх по груди, очертил кадык Йоханнеса и приподнял им его подбородок. — Я сделаю все, чтоб заставить. А это, поверь, мне совсем не в тягость. Тем более, что я могу сыграть тебе на руку. 

— Каким же образом? — Йоханнес рыкнул, словно дикий зверь, но заинтересовался. 

— Я возвращу её к тебе, и делайте, что хотите, — тот оторопел, отвел глаза и задумался, не осознавая до конца сказанное. — Джовинетта не нужна мне в такой степени, в какой нужна тебе. 

— Звучит слишком сказочно, чтоб быть правдой, — Йоханнес заулыбался с грустью. Услышав имя любимой, тот тут же смягчился, возвратился к ее ангелоподобному образу. Хенрику тоже стало грустно от понимания, что у него никогда не было (и вряд ли будет) такой человек, который будет вспоминать о нём с таким же выражением лица.

— Я привык обманывать, но сейчас передо мной — возможность заключить выгодную сделку, — он пожал плечами. — Вы целовались? Делили ложе?

— Вам не обязательно об этом знать, — Йоханнес покраснел и тем самым сдал и себя, и сестру с потрохами. Хенрик улыбнулся уголками губ и закрыл глаза.

— Приятно было? — почти шёпотом. 

Он не услышал ответа, а почувствовал на губах чужими.

То был совершенно невинный поцелуй сначала, а потом — легкое касание к губам, словно лепесток только раскрывшегося цветка, стало влажным из-за мягкого и верткого языка. Он врезался в зубы, и Хенрик приоткрыл рот, ответил, сплел его со своим. Поцелуй был совсем недолгим, и Йоханнес отстранился первым. Облизнувшись, Индридасон промычал.

— Да, вполне себе, — открыв глаза, он уже никого не видел. Только слышал, как где-то вдалеке едва шелестит под почти невидимой поступью трава. — Чёрт возьми эти звёзды.

“У меня в руках огненный меч.

Идите прочь!

Я пытаюсь его уберечь.

Свет прекрасен!

У меня в руках знамя,

Белое пламя.

Костёр!

Слава или позор – дело моё.”