Матвей угощал Алису мороженым, когда они гуляли. Он чувствовал к ней что-то, что было для него ново, и был замешан, когда понял, что весной это чувство к Алисе прошло. Матвей не знал, мог ли чувствовать что-то подобное к Алексу.
Алекс протянул ему обрывок бумаги в те дни, когда все ещё ходили в свитерах, но понимали, — лето вот-вот полностью окрасит до того серые весенние улицы, и можно будет сбросить верхнюю одежду. Округлым размашистым почерком были выведены поэмы, и он замер, разглядывая их.
— Кажется, я поэт, м? Ты так не думаешь? — Матвей знал, Алекс — поэт по определению. Это синонимы. Но был зачарован, так сильно увлечён этой идеей, которая казалась настолько очевидной, что смешно и просто не мог оторвать глаз от строк. Он снова проверил узел рукавов белого свитера у своей шеи, как делал всегда, когда не знал, куда деть руки. Хотелось то ли схватить Алекса за щёки и расцеловать, сказать, как же он изумителен, то ли попросить оставить бумагу себе и смущённо убежать домой.
Алекс был другом, которого он так сильно боялся потерять. Он прыгал ему на спину, когда они дурачились в сквере, водил его в бары по ночам и учил ухаживать за Алисой. Это стало проблемой, когда Матвей понял, что ни он, ни Алиса уже не хотят этих ухаживаний. Юноша не знал, почему без Алекса всегда вдруг становится так холодно, развязывал рукава и надевал свитер, который весь вечер висел на его спине.
Алекс продолжал писать.
Они лежали на поляне, снова обдурив бездарных продавцов сладкой ваты и забрав себе всё бесплатно, и говорили о превосходности поздних закатов солнца. Матвей слушал его, боясь моргать. Казалось — он прикроет глаза на секунду, и это прекрасное мгновение испарится.
Но он никогда по-настоящему не знал Алекса. И это не было проблемой.
— …довольно глупо с их стороны, они ведь теряют так много, просто из предрассудков! — юноша взмахнул рукой с покоящейся в ней ручкой, наконец посмотрев на завороженного Матвея, который давно потерял нить разговора.
Алекс только улыбнулся, медленно протянул ладонь к его лицу, огладил щёку и продолжил писать в тишине. Матвей закрыл глаза, обратив голову к небу. Вдохнул прохладный весенний воздух. Вокруг было тихо, и эта тишина не была неловкой.
Алекс был интересным. Невозможно было смотреть на него и не удивляться. Матвей каждый раз словно открывал новую книгу. Он менялся, когда они оставались ночью вдвоём. Непривычно много молчал, больше обычного держал за руку, сжимал сильнее, чем всегда. В такие ночи он не возвращал Матвею его свитера, если Алексу вдруг становилось холодно — юноша не увидит своего свитера ни завтра, ни когда-либо ещё после. Это тоже не было большой проблемой.
Это было так весело — бегать с ним по железной дороге, удирать от полицейских и смеяться над напыщенным видом влиятельных людей в центре города. Было просто замечательно лежать с ним на одной кровати, смотреть в его глаза и медленно засыпать под ночной гул улиц. Держать его руку и надеяться, что он не уйдет никогда, жмурясь от света луны, пробирающейся к ним сквозь приоткрытое окно.
Звёзды светили им, и Алекс иногда думал, что все они мерцают только Матвею, потому что он казался тем, кто больше всего этого заслуживает. Он и сам был словно далёкая звезда, белоснежная, мягкая и такая недостижимая, что в жизни не дотянуться. Но он хотел попробовать.
Тогда Алексу вдруг тоже перестала нравиться идея учить Матвея ухаживать за Алисой.
— О чём ты? Мы не вместе давно… — сказал ему Матвей, после их прогулки втроём, на которой Алекс снова шутил про их будущую свадьбу и что скоро он начнёт ревновать. — Алиса просто человек хороший, она моя подруга.
Алекс хмыкнул и достал из кармана сигареты.
Дым сигарет тонул на фоне заката, и они снова держались за руки, когда Матвей начал поглаживать его, Алекса, бледное запястье.
— Я хочу, чтобы ты помог мне, — произнёс юноша. — Хочу брать уроки. Профессиональные, ты знаешь, где меня действительно научат писать. Поэзия это увлечение, да, но что мешает мне попробовать, Матвей?
— И как же я должен тебе помочь? — он чуть сильнее сжал его пальцы. — Притворяться мужем во-второй раз у меня получится, думаю, но вряд ли тебе это нужно.
— Ох, мой дорогой супруг, зачем же тебе притворяться! Мы помолвлены два года, кусок идиота!
Матвей засмеялся, выхватывая из рук Алекса сигарету, потушил её о траву и засунул бычок в карман. Великому поэту нужно крепкое здоровье, чтобы как можно дольше радовать публику своим трудом. И пусть его публика — это всего один человек. Какая разница?
— Я, вообще-то, серьёзно.
— Говори уже, чёртов интриган.
— Алиса же образованная, да? Она умна и престижна, так что… вряд ли они хотя-бы взглянут на меня без её помощи.
Матвей размазал по лицу каплю дождя, зажмурившись и жалея, что он не может носить с собой два свитера.
— Я поговорю с ней, Алекс.
— Спасибо, дорогой.
Он усмехается и закрывает небо рукой. Алекс грезит о будущем. О собаке и трёх кошках, о море и новогодней ночи в центре какого-нибудь Берлина. Закуривает новую сигарету. Говорит о том, как глупо, что всё вокруг может так заледенеть за секунду. Каким серым вдруг становится Петербург, когда рядом нет того, кого хочешь видеть. Алекс не начал бы писать поэмы, если бы в один день не ощутил весь пыл влюблённости и то, что эта влюблённость может сотворить.
— Я всегда думал, что умнее тех людей, которые, ты знаешь, живут ради чего-то. По-настоящему верят во что-то, кем-то дышат. Что я не так глуп. Но когда небо не такое уж голубое, как пять минут назад, и когда река отражает не красивый пейзаж, а пустые голые деревья и потухшее солнце после разговора с особенным человеком, понимаешь, что не так уж ты и умён. Такой же глупый и наивный, такой же дурак. Я идиот, Матвей, ты не представляешь, насколько сильно я вляпался.
А Матвей отвечает, что всё не так уж плохо. Тонуть — нормально, если ты тонешь не во тьме. Жить, веря во что-то, гораздо приятнее, чем когда ты слишком умён и понимаешь, что нет никакой гарантии на то, что твои ожидания оправдаются через год, месяц или день. И солнце снова может стать ярким, а небо приятно голубым, если для особенного человека ты такой же, какой он для тебя. И вовсе не обязательно никогда ни во что не вляпываться.
— Ты найдёшь середину, я знаю это. Ты можешь верить в кого-то или дышать кем-то, но вовремя уйти, отвернуться или что-то понять. Ты умнее тех людей, Алекс, — шёпотом говорит Матвей. — Ты был прав, когда так думал. Ты не фанатичен, но ты веришь. Важно верить, чтобы начинать жить изо дня в день.
Алекс считает звёзды и на каждую пятую целует макушку Матвея. Последний мягко сопит в его рубашку, обхватив талию руками. Пальцы немеют на ночном морозе, Тарасов греет их у юноши под свитером, оглаживает спину, продолжает счёт. И луна снова яркая-яркая, а звёзды светят лишь для них двоих.
Проходит пару месяцев, когда Алекс наконец пробуется на занятия. И им уже не холодно ночами, после загруженного делами и обязанностями дня. Чувства отстранённости и усталости тлеют в мягкости прикосновений и объятий, и луна сияет им всё так же ярко.
«Мы мало видимся,» — думает Алекс, когда пробежавший по телу ветер начал напоминать его прикосновения.
«Ужасно мало видимся,» — думает Матвей, когда его щёки обхватывают родные ладони и губы Алекса, накрывают его. По телу бегают мурашки. Они аномально долго для их совместной ночи молчат, но говорить не хочется. — «Касаться, целовать. Как же мне хочется ещё раз его поцеловать,» — Матвей не отрывается от его губ, пока они не засыпают прямо на улице, на их месте. Перо и бумага Алексу ладони жгут до самого утра. Он обещает себе оставить это на завтра, проваливаясь в чуткий, поверхностный сон. И в груди снова просыпается то резкое чувство, когда Матвей для него — причина всех на небе звёзд.
А Алекс для Матвея — чёртов воздух. Он зачарован им, его внешностью и поэмами. Его голосом. Матвей будет слушать всё, исходящее из его уст — начиная с того, чем он завтракал сегодня, до его взглядов на мир и мнения о последних политических событиях. Матвею без Алекса дышать невозможно, хочется его рядом. Алекса, плед, кружку кофе и коньки.
Они проводят лето сказочно.
Вода в реке такая голубая, а песок горячий, что пятки жжёт, и на небе ни облачка. Матвей улыбается, глубоко вдыхая запах пляжа, пока на него не налетает Алекс со своими крепкими руками и громким смехом. Но никто не оборачивается на них, — мамочки заняты своими детьми, подростки все в воде, а их друзья, что тоже пришли открыть сезон, давно уже перестали обращать внимание на их выходки. Алиса коротко улыбается Матвею, когда он наконец выпутывается из его объятий и садится на постеленный девушками плед, и юноша смущённо поджимает губы в ответ. Алекс зазывает всех наконец зайти в воду и его идею сразу поддерживает Муха, своим появлением разгоняя недовольных детей.
А Матвей не особенно хочет купаться, ему хочется смотреть на Алекса. Любоваться его шикарными плечами, грудью, по которой стекают капли воды, ногами и яркой улыбкой. Он действительно чувствует себя околдованным, и наконец принимает это и признаёт, что ничего не может поделать с этим — он такой, какой он есть, с краснеющими при поцелуях Алекса щеками и щенячьей нежностью в сердце. И, Боже, эта его улыбка — первая причина начала всего. Алекс заполнил собой всё, он везде и он для него больше, чем кислород.
Они плещутся в воде, плавают наперегонки и разговаривают обо всём на протяжении всего дня — пока не заходит солнце и они не развозят друг друга по домам, а Алекс и Матвей не остаются наедине. Не так далеко, как хотелось бы, всё ещё сидит другая компания таких же веселых, шумных друзей, и они знают, что не могут, что их не поймут, но всё равно сливаются в поцелуе с минимальным количеством движений и звуков. И Матвею хочется думать, что резкий взрыв смеха вызван не ими, и ему так безумно страшно, что произойдёт что-то ужасное, если кто-то узнает о них, что он почти начинает дрожать. Он не знает, когда сможет свободно держать его за руку и целовать посреди площади, когда на часах будет бить двенадцать и все разразятся радостным гулом начала нового года, но он будет ждать этого момента вечность.
И пока Алекс снова пишет, чёркая по бумаге, скомкивая и выбрасывая лист за листом в отчаянии и негодовании от неудач, он будет расцеловывать его всего вечность, раз за разом проходясь по чувствительным местам и любуясь играющими мышцами спины. Потому что знает, что Алекс им дышит.
— Помнишь тот разговор, когда я сказал, что ужасно влип?
Матвей утвердительно хмыкает, вдыхая его запах — жжёная бумага, чернила и дождь.
— С тех пор небо больше никогда не теряло своих красок, а река отражает поистине красивую картину. Солнце больше не тухнет для меня, Матвей, я вляпался — и я ужасно этому рад.