За надежду

      Это одна из его последних ночей, перед тем как броситься в пучину «невероятно важных» событий Ада. Его вызывают вниз, трезвоня каждый час и пытаясь добиться его внимания. Но Кроули не был бы собой, если бы отказался от небольшого издевательства. Так что каждый раз, когда они пытаются добиться его мимолетного внимания, будто он звезда, по нелепой случайности все их «каналы» выводятся только к его фикусам. Те дрожат перепугано, но послушно не выдают своего хозяина. И будь демоны маленькими девочками, они бы все уже топали ножками и грозно хмурили свои бровки, сжимая кулачки. Но адовы дети не такие и от этого становится только противнее.

      Он надежно спрятался в стенах милого бара, где кроме него есть лишь тишина и полный пакет услуг — вот тебе камин, вот тебе тихая Love of my life витает в воздухе, вот тебе и выпивка. Которая не пьянит, кстати. Его глаза болят/щиплят от мысли о том, кого на данный момент рядом нет, поэтому темные очки отложены на расстоянии взмаха руки. На всякий случай.

      Посетители загадочным образом ушли по домам, а бармен сейчас терпеливо ждет рождения своей дочери. Конечно, она родится недоношенной не без помощи Кроули. Родись бы она хоть на день позже чем было угодно демону — женщина и дочь умерли бы обе. Позже за ними последовал бы и бармен. И таким образом маленькая семья милых людей ушла бы в забвение, Земля бы о них и не вспоминала…

      Теперь же, дёрнув за эту малюсенькую, остро-красную нить, родится великолепная художница, хоть и будет глухонемой с первой секунды появления и до самого двадцатилетия, окончания её жизни. Очередной демонический фокус и никаких смертей.

      Что ещё нужно для (не)счастья, оголодавшему по спокойствию и обыденности демону? Конечно, не хватает чего-то светлого. Кого-то. С белоснежными пушистыми крыльями. И улыбкой, что так заразительно сказывается на его плохом/вредном настроении временами. С голубыми глазами и надоедливыми привычками, которые довели бы любого перфекциониста до самоубийства (Кроули слишком преувеличивает, но ему не стыдно).

      Он вскидывает руку к потолку, другой продолжая держать бокал с виски. Щелчок тонких пальцев в ночной тишине кажется оглушительным треском, схожим лишь с раскатом грома. Кроули моргает, ненадолго задерживая взгляд на треснувшей напополам ветке, прежде чем перевести взгляд на дело рук своих. В огне, тем временем, тихо что-то кричит один из демонов, видимо, нашли частоту. Но Кроули выключил у него звук и поменял его слова на очаровательное (но не в меру бесящее) «мяу», так что все просто прекрасно. Секунду спустя противная рожа исчезает с «монитора», а Кроули выдыхает.

      В потолке, сквозь крышу и другие многочисленные препятствия — виднеются звезды. Яркие, полыхающее огни. Они будто пульсировали, вторя его дрожащему сердцу. Ему не было (не)спокойно, — Кроули был в умиротворении. Настолько, что он даже позволил своим крыльям ощутить это легкое дуновение ветерка, выпустив их из заточения ставшего им привычного сумрака ночи. Убив при этом, попутно, его личную ворону, что сохраняла его величайшее демонское достоинство в целостности и относительной чистоте.

Пустяки, позже все равно возродится.

      Теория эволюции нагло врет. Вернее, от незнания и неспособности понимать шутки с костями под землей и в Земле, это является всеобщим людским заблуждением, а не ложью.

      Птицы не являлись потомками очаровательного археоптерикса.

      Так же они не являлись последователями очень глупой смерти под названием: «Теория бегательного «с земли вверх» появления». Ибо ни одна птица в здравом уме (коих было немало) не стала бы просто по личной прихоти прыгать со скалы, заведомо зная, что это приведет лишь к летальному исходу с вытекающими (из их тела крови и прочему) последствиями.

      Да и в принципе ни одна из гипотез, пусть даже подкрепленных сотней фактов — не являются правдой.

      Птицы появились благодаря потребности демонов и ангелов сливаться с обществом. Маскировка крыльев под нечто на них не схожее, очевидно, не помогала. Поэтому, было принято решение создать новую, целую ветвь в классе «животные». Позже все вышло из-под контроля, и они заполучили себе собственный и независимый класс «Птицы», размножившись до неисчислимого множества.

      Но мы отвлеклись от темы.

      Демоны отдавали предпочтение птицам с тёмным оперением и максимальной небрежностью. Такими стали самые разнообразные: начиная от дроздов и заканчивая страусами. Кроули отхватил себе невзрачного «Ворона», что позже будет очень часто мелькать в фольклоре самых разнообразных стран в качестве предзнаменования нечистых сил.

      Ангелам, естественно, достались белоснежные представители данного вида. Их меньше, но, все же: от куриц (что было глупой ошибкой) до гордых павлинов. Азирафаэль забрал себе «Голубя», даже не подозревая, что однажды именно его «переносчик» крыльев станет символом мира.

      Дождь бьется о крышу, пробиваясь в теплое помещение и падая на его чёрный — очешуенный и, вообще-то, икона стиля! — пиджак. Кроули морщится, вздохом убирая с себя все капли, что всё равно продолжают капать на него сквозь отверстия в потолке. Его расслабленные вечером крылья распластались по креслу, на который он уселся с ногами и теперь был до боли похож на нахохлившегося филина на ветке посреди бела дня.

      В любом случае, рюмка виски опустела. Разумеется, не сама собой, но все равно это не отменяет того факта, что спустя мгновение она вновь наполнилась одним взглядом Кроули, который отвлекся на тихое шуршание позади себя.

      И… О, Черти всемогущие, угадайте, кто конкретно прибыл в такой поздний — без пяти минут двенадцать — час. Кроули опрокидывает в себя виски, которое до этого приправил щепоткой адского пламени. Огневиски — потому что он мог себе позволить давать любой непонятной вещи название, он демон или не демон, в конце концов? — ощущался на кончике языка странно. Тепло, мягко. Не сладко, но обжигающе горько.

      Азирафаэль мягко улыбнулся, наблюдая за тем как его друг медленно слезает со своего гнезда из кресла и кучи подушек и направляется к нему, чтобы обнять. Они действительно давно не виделись и за несколько лет уже успели истосковаться друг по другу. Поэтому они и решили спонтанно встретиться вот здесь — где-то в глуши Британии, где никто их не знает и не узнал бы никогда, Кроули позаботился об этом. Их обоих забудут, как уже забывали ранее.

      Азирафаэль без слов проходит вперед, дверь за ним без скрипа закрывается, подгоняемая спешащим черт/ангел знает куда ветром, завывающим от тоски и безнадежности. Там, за надежными стенами бара без посетителей — льется дождь, окропляя Землю своими слезами, молнии бьются о её кожу, пробираясь в самые недра, но не досягает всегда недоступного Ада. Тот горяч и полыхает. Не будь бы сейчас осени, это можно было бы почувствовать под подошвами ботинок. Лето, все же, не просто так люди называют «пеклом», отчасти вливая в нас праведную истину, выдавая её за ложь.

      Кроули огибает спинку своего насиженного кресла и отмечает, что теперь там разместилось Дитя Божье. И кто он такой, чтобы отказывать чистой благодати занимать его место? Так что он фокусом пододвигает к себе ещё одно мягкое кресло и теперь они сидят вместе. Смертельно уставшие и наслаждающиеся зыбучими песками их маленькой передышки, что образовывается в пустынях их сердца, стоило лишь отойти от друг друга на пол века. Плечом к плечу, соприкасаясь головами.

      На белоснежные крылья, что слегка касаются чёрных, падает крупная капля дождя, целуя его своим холодом и стекая по изгибу. От этого спина Азирафаэля покрывается мурашками, он недовольно мычит под нос. Его перья топорщатся от неприятных ощущений, делая крылья визуально больше в размерах, и это выглядит очевидно, слегка комично. Это повторяется ещё несколько раз, до тех пор пока Кроули не убирает крошечные вкрапления звёзд, заделывая дыры на потолке.

      А ещё до него вдруг попутно доходит, что ангел уснул.

      Демону хочется пробраться в чужую голову, заглянуть в гости к Морфею и отобрать у него ключик от сокровенных сновидений ангела. Потому что все тайны ангела принадлежать должны только искусителю, никому более.

      Он глотает виски вновь, чувствуя, как его демонская магия прекращает блокировать в едком вкусе чувство опьяненности. И Кроули как-то послушно принимает это: без замирания совести (которой у приличных демонов и так быть не должно, но он, кажись, бракованный) выпивая и выпивая. И этот вечер становится со вкусом горечи.

      Кроули зарывается носом в кудри на чужой голове, где все так и благоухает благодатью. Белоснежные локоны мягкие, но не словно пух или облака. От него, мило свернувшегося клубочком ангела, пахнет прощением, благословением и, самую каплю, — пеплом. Нет. Его, этого аромата, гораздо больше. Тем, что осталось от некогда полыхающего огнем камина. Теперь там только серая горстка пепла, смешавшаяся с кусочками черного угля и белого нечто. Кроули выдыхает запах небес и вновь за этот вечер (ночь) щелкает пальцами. На место кроваво-алого и рыже-золотого приходит ледяное пламя, которое чуть ярче на несколько тонов от глаз ангела.

      — Любовь — это все-таки Ад*, — хрипло произносит Кроули, глядя не на друга, а в глубину камина, в самые недра его души, где виднеется вся его жизнь.

      Демоническая. От Начала всего и до сегодняшней ночи. Существование с белыми крыльями за спиной, что ему не очень и нравились с момента рождения и жизнь после того как их всех окрестили «Павшими», а крылья стали в сотни раз тяжелее и неповоротливее. Мертвый груз за плечами. Безжизненные трупы, что ему придется волочить за собой всего-навсего — вечность.

      — Что? — Тихий голос рядом с ухом заставляет повернуть голову. Ангел выглядит озадаченно. В его глазах плещется солнце, огонь, лава, море, небо, пляж и песок — но прощение всегда выше всего этого. Азирафаэль чуть наклоняет голову в бок, прищуриваясь и глубоко вдыхая, и золотые глаза демона улавливают в его глазах…

      — Любовь — это Ад. — Кроули повторяет это чуть громче, но все равно кажется, что он шепчет.

      — Индусы говорят, что это лестница, ведущая в Рай, — произносит Азирафаэль, взяв из воздуха бокал вина, пряча за глотком алой жидкости грустную улыбку.

      — Индусы способны прогуливаться по горящим углям просто для удовольствия. — Демон отвечает уверенно, не разрывая зрительный контакт, чувствуя, что запах пепла сменяется запахом пожара, а дыры в потолке вновь пропускают мягкий лунный свет внутрь, вместе с каплями, падающими куда-то в рыжие, словно ржавчина, волосы.

      — Самодисциплина, — хмыкает Азарифаэль и понимает, что тот самый запах заполняет его легкие вновь, приятно располагаясь и обустраивая там гнездо из цветов. Впрочем, как и всегда при личных встречах/беседах с Кроули.

      — Любовь и самодисциплина плохо сочетаются. — И в этот момент их диалог прерывается, потому что где-то в небе уже сверкает солнце. Демон шипит и скалит зубы на так не вовремя появившийся золотое светило, хотя и понимает, что ничего такого в этом нет.

      Азарифаэль смеется искренне и чисто, как умеет только он и никто другой во всей Вселенной. Он тоже хочет продлить эту ночь. Потому что только в сумраке обнажаются души, это глупо отрицать, согласитесь. И своим ангельским чудом он прячет солнце за тучами, позволяя другу напустить на Британию ещё пару дождей. Пусть мир искупается, пока они здесь прячутся в темноте и коконе спокойствия.

      — Земная любовь, — продолжает ангел, вновь, будто раскатом грома нарушая тишину и заставляя комнату, погрузится в запах лесного пожара. Он манит демона ближе к себе, словно мотылька на свет.

      — Разве есть другая? — И Кроули действительно интересно, что ему ответят эти манящие губы. От него пахнет сладостью и дождем, тонкий шлейф насмешливости тянется от шеи к ангелу, застревая в его грудной клетке. Его пальцы слегка дрожат от того, что ангелам чувствовать не положено по природе своей.

      — Когда ты влюблен, то нет, — отвечает Азирафаэль, понимая, что ему трудно сделать следующий вздох, так вязок становится кислород вокруг. Он, разумеется, уже давно забыл, что ангелам дышать не обязательно. Но годы и столетия, проведенные в обществе дышащих и его заставило чувствовать в этом жизненную необходимость.

      — Она накатывает на тебя, как тяжелый грузовик, — тяжело произносит демон, потому что в глазах его плещется Антарктика, холодные льды и Адово пламя, что отражается в его сетчатке, выглядит ничтожно жалким по сравнению с огнем, полыхающим в его собственном золоте.

      — И заставляет острее чувствовать жизнь, — наконец, выдыхает ангел. Их крылья едва соприкасаются, а это уже такое облегчение для них обоих.

      Этого стоит бояться.

Этого стоит опасаться.

Этого стоит страшиться.

      — Она всё заставляет чувствовать острее, в том числе и боль, — он с силой прикусывает губу и оттуда течет кровь. На самом деле ему не больно, но он морщится, словно от удара током.

      — Особенно боль, — понимающе кивает ангел, глядя, как демон слизывает змеиным языком бордовую каплю. Это будоражит сознание.

      — Я постоянно об этом думаю, — отмечает Кроули. Не отвлекаясь на открывшееся с громким стуком разбитого стекла окно, куда прорвался своими скользкими руками холодный ветер. В конце концов, он ведь демон…

      — Похоже, у тебя серьезный случай, — серьезно отвечает Азирафаэль. Заставляя себя сосредоточится на том, чтобы закрыть спину друга своими крыльями, потому что ему не хотелось бы позже залечивать чужую спину от попавших туда осколков. В конце концов, он ведь ангел…

      — Да, кажется, меня заарканили, — он отвечает правдиво. Его дело соблазнять, искушать и забирать себе: он ведь, все еще, чертов демон. Запах гари усиливается, новой дозой ударяя по легким.

      — Он чувствует так же? — он спрашивает с надеждой. Его дело поддаваться, отпускать и защищать любой ценой: он ведь, все еще, господень ангел. Запах сладости твердеет комом в горле, не позволяя двигаться дальше.

      — За надежду, — смеется демон и поднимает бокал запаха сожженной планеты, встречаясь с ангелом глазами, чтобы все понять, и подходит ближе. Даже слишком.

      — За надежду, — вторит ангел и поднимает бокал виски аромата приторно сладкой фабрики Чарли, встречаясь с демоном глазами, чтобы все понять и оставаться на месте. Позволяя пустить его в объятья и уткнуться носом в шею.

      — А ты… тоже в списке критически больных? — Кроули зарывается руками в мягкие волосы, вдыхает чужой (родной) аромат, что кружит голову и заставляет шумно дышать через рот.

      — Да. Кое-кто подобрал к моему сердцу ключик, — Азирафаэль целует чужую кожу, понимая, что не хочет терять этот солоноватый вкус на кончике языка, не хочет терять и сладость, что кружит голову и заставляет прокусить кожу, нежно зализывая бусинки крови, тут же выступившие из этого тела.

      — Но это неплохо, — это не фраза, брошенная в воздух с целью привлечения внимания. Это вопрос, заданный ангелу, что пахнет, словно тысяча пожаров и одна зажженная свечка. И Кроули знает, что они приземляются на кресло (он очень удобно устроился на коленях у ангела, уж поверьте) с одной большой и жирной запятой в их диалоге, что длится с самого Начала.

      — Нет, — отвечает ангел, даже не раздумывая.

      — Это хорошо, — отвечает демон, даже не задумываясь.

      — За надежду, — смеется один из них двоих. Кто конкретно первый — сейчас уже и не вспомнить. Но запах прощения, гари, благодати и полыхающей земли смешивается, пробуждая истинное зверье в глазах и желании обоих.

      — За тебя… — смеется второй из них. И гром отчаянно кричит, что он был создан, чтобы заглушать стоны Падшего в тот день демона вновь и вставшего с колен Ангела.

      Потому что это их личная победа над всем, пусть и не такая, какую каждый из них себе представлял.