человек жизнью не закалён — болен

Небо залито тучами, лишь изредка сквозь дыры тонкие полосы солнца пробивают себе путь на улицы, отражаясь то в стеклах очков, то бегая солнечными зайчиками с домов по дорогам. Ветер тоскливо воет, царапая лицо. Меж зданий он ветхий и затхлый. Таскает за собой дрожащих псов да облезлых кошек, изредка пакеты из-под мусора. Переулок мерзкими объятиями сжимает по бокам запахом плесени и дерьма, заставляет узостью пространства чувствовать себя как в грязной бетонной коробке без права на выход. Даже чёрные мусорные пакеты, выглядывающие из-под крышки их гроба-помойки не могут скрыть вони загнивающих продуктов быстрого питания и прочих отходов. Чизоме морщит нос. Ему тошно здесь находиться, его руки в пыли и в грязи, а из носа течет кровь. Вытирая её, он лишь пачкает лицо ещё больше.

Он ведёт языком по нёбу, касается самым кончиком острых зубов и плюёт на асфальт кровавый сгусток. Из горла мерзким багровым сгустком шлепается цветок хиганбана*.

Он уродлив; Чисоме морщится глядя на него с отвращением и пренебрежением. С силой давит ботинком, размазывая и в тайне надеясь, что тот станет частью асфальта. Перестанет быть «привитой» к нему частью. Но нет. Сухой кашель из горла вырывается скрежетом мела по стеклу, а новый бутон падает рядом, пачкая кровавым брызгами одежду.

Чизоме хватается за горло, пытается отдышаться и выдавить из себя последний бутон. Он камнем застрял в глотке, потому что решил распуститься прямо сейчас и дышать с ним через отрытый рот больно — но он терпит до победного. Блядское ханахаки, с ним нельзя по другому.

Вкус цветка будто режет глотку ножами изнутри, так он горок. Даже большое количество воды в человеческом организме не способно нейтрализовать его яд, если он свободно гуляет по крови. На языке остается такое мерзкое послевкусие, что иногда хочется катаной у самого корня почесать. Что хуже — лепестки цветка острые, чувствуются шпильками в волосах какой-нибудь юдзё. Не то чтобы он у них часто бывает, но работа грязная, иногда хочется ночевать не посреди улицы или в чьих-то домах, а в объятьях чужого тела без интимной близости, но настолько близко, насколько это вообще возможно.

На прошлой неделе он спас женщину, когда ту чуть не растерзал герой, считающий что имеет полное право «взять любую женщину которую захочет, раз защищает их в ущерб собственному здоровью». Чизоме сказал ему что это бред, разделавшись с ним на её глазах. Она была напугана, боялась вымолвить хоть слово и юркой мышью пропала в темноте переулка, а он успел увидеть только как она свернула за поворотом и пропала в толпе людей.

Неожиданно, но буквально позавчера голова Чизоме лежала на её коленях и она от скуки плела ему небольшие чёрные косы. Он касался её лица лишь раз — когда они видится впервые после и Чизоме видит у неё замаскированный под слоями косметики синяк. Он сказал ей тогда сухим голосом «прости» понимая, что прийти раньше — скорее всего она избежала бы участи той, которой коснулся этот выблядок. Сердце греет, что больше герой никого не коснётся уж точно — его причуда была в голове, а Чизоме разбил его череп об кирпичную стену. Эта девушка тогда скромно поблагодарила его ночёвкой в заведении где работала, нечего о нём не спрашивая.

Он не позволил себе больше чем спать, отпустив оружие хотя бы на некоторое время. Та ночь была спокойной.

А сейчас у него будто петля на шее повязана, он в тёмном переулке облокачивается о стену боком и смотрит на оживлённую улицу, пытаясь заново научиться дышать. Ноги дрожат, ботинки вжимают в землю, одежда будто лишней кожей присосалась к телу, шарф давит на кадык, язык болит огнём, а в руках поселилось покалывание — Чизоме в поту. Ничего кроме холода он не испытывает, но в горле упорными дикими кошками скребется рокот. Колючий настолько, что усмирить его можно только приступом удушливого, уродливого кашля. Слюна густым алым стекает по подбородку, он смахивает её наземь. Отворачивается. Уродливый багровый повсюду. Он закрывает глаза.

Вкус крови на языке, запах крови на лепестках, цвет крови — теперь ещё и на асфальте.

Возможно, потому что не стоило просыпаться сегодня. Следовало отлежаться в квартире, к тому же и причина есть вполне разумная — если конечно блевотина в виде алых бутонов является адекватным оправданием остаться вне улиц — но кто если не он донесёт незримую очевидность в массы? Больше некому, будто весь мир в одночасье стал слепцом. В таком случае Чизоме готов стать поводырем. Да хоть псом на привязи, показывающим путь по которому верно идти в лютые морозы, это не имеет значения. Главное — он, единственный, судя по всему, говорит.

Чизоме моргает. Гоняя из одной щеки в другую небольшой лепесток, отвлекается на секунду, чтоб подышать спокойно. Но этого времени, этой короткой передышки, вполне достаточно чтоб земля пошла ходуном под ногами. Одно моргание — и опять взрыв под самым ухом. Поднимается пыль, и люди бегут прочь от проносящегося мимо человека с лицом, выражение которого переломила трещина обезображенной в безумии улыбки. А Всемогущий молнией, озаряющей своим блеском надежды потухшие глаза людей, несется следом.

Чизоме сосредоточенно следит за толпой, злодеем и ним самим, глазами.

Его сердце прекращает биться на некоторое время.

Чизоме ловит каждую мелочь сражения.

Вселенная замедлилась в этот миг.

Он слышит такой взрыв не в первый и не в последний раз; в обществе сплошь да рядом состоящем из людей-героев это такая вот повседневность. Он не особенно рад в ней жить. Его грязная, уродливая повседневность, погрязла в монетизации применения сил, данных телу природой. Его повседневность загнана в строгие рамки, расфасована по коробкам, его реальность — герои, геройствующие за деньги. Это ли не бред? Два ведь совершенно несовместимых понятия. Две параллели которые пересекаться-то не должны по всем канонам. Но нет. Вот они и вот он: озлобленный и готовый орать с рупором и табличкой в руках посреди центральной площади целые сутки напролёт, даже когда лепестки изо рта образуют собой чертов кровавый водопад.

Чизоме так однажды даже увозят в карете скорой помощи и ампутируют часть носа, через ноздри которого лезут острые цветы, говорят грустным голосом — осталось совсем мало. Что, думаете его это тогда заткнуло? Ха. Заставило орать во всю глотку, намного более уверенно. Терять теперь ведь всё равно уже нечего.

А ведь некоторое время обучения в академии Юэй до этого, всё шло неплохо, правда. Но потом… Токсичное, рвущее на куски землетрясение поселилось в его груди. Сжало так сильно, что стало нечем дышать. Он не знал откуда грызущее недовольство росло в нём подобно токийским небоскрёбам. Но он смотрел на эти улицы, где герои расплодились на квадратный кубометр чумовой отравой и ему хотелось блевать.

Герои всюду: город, страна и мир — в каждом углу. Обожаемые, обогащенные лаской и окружённые вспышками фотокамер, чужими «браво», «спасибо» и «что я могу сделать чтобы заслужить быть спасенным». Всё герои да герои. От этого хочется кричать, от этого он молодым стоял посреди улицы с табличкой в руках и горланил во всё горло что-то, что никого не интересовало:

— Вы не видите? Геройское сообщество идет против своих же убеждений, они получают награду, они идут только к ней, а не спасают ваши жизни. Им плевать. На меня, на вас, на ваших детей. Они зависимы от вашего внимания, ваших благодарностей. Герои не спасают вас. Герои спасают вас потому что получат что-то (что угодно) взамен. НЕ ДАВАЙТЕ ИМ ШАНСА. Мы не куклы на витрине. Не слепые котята, которых стоит утащить из приюта! Герои — наркоманы.

Но — сюрприз — Чизоме никто не слышал.

Кого интересует пацан из трущоб? Он потерял голос от этого ора и в горле теперь бесконечно першит, а взрывы под самым ухом стали неприглашёнными гостями в его повседневности. То ночью, то днём — круглосуточно они звенят в ушах напоминанием, что сколько не хвали этих недо-героев, всё бесполезно: они костёр, а ободряющие слова им становятся хворостом. Пламя горит, пока его кормишь. Чизоме со временем замечает, как огонь разрастается стихийным бедствием. И мир давится в этом пожаре, и только у Чизоме от ужаса перед глазами всё плывет.

Его жизнь стала циклична до невозможности в это поверить: он продолжает бывать на центральной площади, в его руках была всё так же табличка и он продолжает ненавидеть героев, общество всё так же его не понимает, а бутоны рвались из него прочь. В какой-то момент их стало слишком много и ликорисы едва-едва не проросли сквозь рот. Когда их корни выдрали, оставив уродливые шрамы по всему языку, Чизоме понял, что действовать радикальнее — его тема. Он взялся за катану и приступил к зачистке Хонсю в своём стиле. Удивительно, но это подействовало. Злодеи отступили, а герои стали работать усерднее под страхом смерти от неизвестной напасти.

Шигараки был прав на его счёт: будь Чизоме заводчиком — его зверье было бы самым породистым. В конце концов, он собак всегда любил, а герои те же дворняги, только прихорошившиеся и делающие вид, что породистые, чтоб подать себя в лучшем свете, да продать подороже. Но не выйдет. В этом аквариуме есть куда более важные рыбы, а некоторых бойцов даже акулы не съедят при всём желании.

Злодеев, у которых есть сейчас кроме желания украсть сумочки у прохожих да перебить кучу народа без особого мотива, можно пересчитать по пальцам. Людей которые стремятся изменить мир не беспокоясь что свернули на тёмную сторону так мало, что периодами Чизоме чувствует себя вымирающим зверем, которому давно пора в заповедник, да на одну из страниц Красной книги, но не тут то было. То место занято кем-то более ценным, сияющим даже в самый пасмурный день.

Всемогущий.

Этот человек стал легендой при жизни, даже в цифровой эпохе оставшись анонимным. Он был тем, кто привел Пятно в геройский мир и тем ради которого он встал на злодейский. Всемогущий был тем кто в самые отчаянные времена напоминал одним лишь своим существованием, что не всё ещё потерянно. Что герои есть. Просто они о своём долге забыли, им ведь только деньги подавай. Чизоме ношу их «преображения» взвалит на свои плечи, лишь бы дало результаты. Даже если это значит, что кому-то нужно будет перерезать глотки, кому-то вспороть брюхо, а кому-то искалечить так, что на лицо будет невозможно смотреть без слёз и тошнотворных позывов — ничего страшного.

Это ведь не так сложно, а?

Он забывается в этой работе, так что даже однажды не замечает как коснулся самого Всемогущего, когда нёсся меж переулков загоняя очередную тварь зовущую себя «героем» в угол потемнее и с дуру сбил проходящего мимо. Извинятся не в его правилах, как и протягивать руку, чтоб помочь встать — Агакуре только фыркнуть успел и помчал дальше, не заметив даже как человек, которого весть мир величает Героем Номер Один, поперхнулся кровью при падении. Как едва заметная капля попала Чизоме на катану. И как он её потом глотнул, слизав чтобы обезвредить своего противника. Кто бы мог подумать что он заразится этим блядством так.

Всемогущий — его зовут Тошинори Яги, Чизоме знает, давно уже знает — в это время спал, даже не почувствовав как всё тело слабо сковало и даже не узнав, что точно так же только что был убит другой герой. Он не был популярным и имя затерялось где-то в строчках ленты новостей, которые Тошинори мало волновали.

Он заснул тогда на продавленном диване около включенного телевизора, едва сумев туда доползти после очередной битвы из-за которой чуть не выхаркал последние остатки крови. А проснулся от мокрого кашля и острой боли в груди той ночью. Хозуки, цветочные коробочки которых выпадали изо рта вместе со слюной и кровью, удивлён не был. Дождался окончания приступа, выпил таблеток, устало поплёлся в спальню и уронил там своё тело. Скрючившись от спазмов в позе эмбриона, он провалился в смоль. Пусть сон был тревожным и удушливым, практически нетерпимым, но это ведь тоже была необходимость. А хозуки в кровавой луже на паркете в гостиной… пусть подождут до утра. Может, в них поселятся духи умерших, приняв за свои новые дома.

Их сок, их вкус — он знал это уже так давно, что больно даже думать об этом — Тошинори Яги, Символ мира, был болен ханахаки уже более пяти лет. Не чем-то простым по типу простуды или больного горла, а той болезнью которая так или иначе приводит к смерти без должного лечения. Где-то подхватил эту заразу из-за ослабевшего после многочисленных операций здоровья. Трубки, инъекции и бесконечный прием таблеток, которые покрывают собой один симптом и становятся причиной сотни других — всё это его ослабляло, иммунная система дала осечку и в какой-то момент всё вышло самым отвратительным образом.

Первоначальной версией предполагалось, что вирус ханахаки использует для себя воздушно-капельный путь распространения. По данным исследований, Тошинори подхватил болезнь вдохнув чью-то каплю крови во время сражения. Этого было вполне достаточно, чтобы через пару месяцев крошечный фонарик выпал из него после удушливого припадка. Когда он, герой номер один, держался за простыни и с хрипом и слезами выплёвывал-выкашливал остатки воздуха, желчь вместо еды, выпал его первый цветок — рыжий, как хвост лисицы, хозуки*. С сочным шариком внутри. Тошинори видел его раньше в руках танцовщиц и на прилавках около золотых рыбок. В ту ночь они сыпались из него камнепадом.

Но так ли это важно? Чуть ли не половина планеты заражена, вирус пришёл вместе с причудами, а возможно даже из-за них и возник. Появление болезни так же загадочно, как причины возникновения светящегося ребёнка и других таких за ним; для всего мирового научного сообщества это один из поводов биться в конвульсиях неизвестности изо дня в день. Не так-то просто найти адекватное объяснение тому, что сквозь человека ни с того ни с сего могут начать расти цветы. Ещё сложнее сделать тоже самое для магического «ритуала» с поцелуем или физической близостью (в том смысле когда просто находишься рядом, а не секс, хотя и он иногда помогает в отдельных редких случаях) двух совершенно ничем не связанных с собой заражённых, которые могут замедлить заражение друг-друга.

Что это, если не странность?

Тошинори не мнит себя кем-то или чем-то особенным. Он — лишь скорлупа, хрупкий носитель для Всемогущего, удерживающего на своих плечах спокойствие всего мира. Если это значит, что нужно перетерпеть каждый симптом, значит он будет здесь для этого. В конце концов, его обязанности будут в списке выше, чем его желания. Сейчас всё что им движет — спасение человеческих жизней. Боль? Кровь? Привычное дело для настоящего героя. Вглядываясь в глаза смерти по дважды на дню, Тошинори как-то не сильно волновало что иногда она дышит в затылок целыми сутками. Поэтому, когда он увидел злодея проносившегося мимо и оставляя после себя кровавый трупный след — ринулся в бой не дожидаясь помощи других героев.

Он видел какую-то тень краем глаза, что согнулась и рухнула на землю, но он уже принял бой и было слишком поздно отступать. Он даже предполагать не смел бы что чернь переулка поглощала своим мраком одну небольшую тайну человека, который был хищником, добыча которого — сами герои. Тошинори после боя твёрдо решил, что обязательно проверит что там случилось. Ну или направит кого-то из других героев.

А пока — тело и разум полностью пренадлежат людям, будут им щитом. Даже если это значит, что хозуки он будет сплёвывать вместе со сгустками крови в свою ладонь. Ничто не может опорочит такую необходимую улыбку веры Всемогущего.

Чизоме нырнул рукой в самую глотку, пока рука Всемогущего врезалась в лицо другого злодея. Он с восхищением, но сквозь сквозь пелену слёз, наблюдал за битвой похожей на яростный танец. Удивительно, что именно в этот момент ликорис решил дать жару и прибавил в росте — Чизоме вытащил его со стеблем, брезгливо отбросив о стену напротив той, по которой обессиленно стекал вниз. Жаль, но корневище осталось где-то внутри него, это значило, что хиганбан вернётся. Хотя… не то чтобы хоть что-то помогло его убрать кроме приостановки роста с помощью медицинского вмешательства, а о другом варианте Агакуре просто не думает. Просто потому что… а кому он нужен кроме кучки ебанутых на всю голову детишек из Лиги, да геройского сообщества?

Пф, увольте.

Живот в тот же миг будто кинжал проткнул; не сказать что это было какое-то новое чувство для Пятна. Стиснув зубы, он окончательно согнулся в коленях и упал, ударившись лицом об асфальт. Чизоме отстранено подумал, что с такими последствиями болей нужно будет смотаться в подпольную больницу, может там помогут выкорчевать цветочную тварь. Пусть хоть без наркоза режут, плевать уже, лишь бы ходить мог да сражаться. В этом поле из гнилых женщин и мужчин, Чизоме убрал ещё не весь сорняк. Главное, чтоб не валялся слишком долго без сознания.

Такое случалось уже раньше. Его тело, особенно около мусорных баков — едва ли кого-то хоть раз интересовало, так что отключаться можно без боязни обнаружения. Изредка ему руки приходили полизать собаки. Их мокрые носы касались его изувеченных мозолями и шрамами от мечей да сражений ладоней, а языки слизывали запах еды, если таков был. Агакуре по пробуждению находил им чего поесть. Они всегда были голодны, ровно как и он. Как это называется? Ах да — собаки были бы его тотемными животными, если бы проходилось выбирать.

— Эй, с вами всё в порядке?

На этот раз всё идет не так. Он не ожидает встретить хоть кого-то когда открывает глаза ближе к сумеркам и ему уж точно не особенно привычно было принимать чью-то руку помощи, протянутую вот так просто, но сейчас выбирать не приходилось. Когда он поднялся с асфальта, под обеспокоенным взглядом этого… Всемогущего. Стоп.

Ха, кто бы мог подумать.

Чизоме кажется, что вся его слюна стала вязкой, а воздух закончился где-то после звона в ушах — настолько огромный шок он испытывает прямо сейчас, стоя (лёжа, по факту) в паре шагов от человека, идеально вписывающегося в его идеологию, человека благодаря которому она и возникла.

Он узнаёт его сразу же как только видит, но не подаёт виду.

Встретив его на улице вряд ли хоть кто-то бы догадался что это — тот, кого называют «Всемогущим». Он болезненно выглядит, будто скелет на которого натянули кожу без его на то желания. Весь его вид кричит о боли и усталости, о закалённости и каком-то годами заточенном стержне, который удерживает его здесь.

Агакуре практически стыдно стоять перед ним вот так: его футболка и штаны залиты кровью, а сам он стоит окружённый самыми уродливыми цветами на планете — подтверждающими, что он болен ханахаки. Мужчина чувствует себя чуть ли не голым. Без катаны и ремешков, стягивающих кожу тяжестью мелких ножей, вся уверенность куда-то испаряется. К тому же, это встреча с кумиром который, Чизоме очень на это надеется, однажды убьёт его в честном бою. Поэтому, озадаченный и выбитый из колеи, не удивительно, что отвечает не сразу:

— Я в порядке. Спасибо за заботу.

Он уважительно кланяется, но рядом с Всемогущим (никогда не позволит себе называть его «Тошинори Яги», слишком фамильярно) это ощущается так, будто склонил голову пред императором. Приходится бороться с желанием треснуть головой об землю, чуть ли не пасть к его ногам. Чизоме чувствует бесконечную преданность этому человеку, щемящее в груди восхищение — будь он псом, уже вилял бы хвостом да ластился к рукам, чтоб за ушами почесали.

— Может проводить вас до дома? Пока вы были без сознания, прошу прощения, ваша голова… — Тошинори на секунду запнулся, вспоминая что вообще-то положил голову незнакомца на свои колени. — У вас сильный жар.

— Не стоит, правда, — Чизоме выдавил из себя улыбку, которую с натяжкой можно было называть «смущенной» и судорожно раздумывал над тем как выйти из этой очень сомнительной ситуации, особенно с расчетом на то, что у него нет дома как постоянной точки и обитает он обычно где приходится. В этом районе, например, есть довольно привлекательная брошенная постройка. — Со мной часто подобное случается, сегодня следовало остаться дома.

Он незамедлительно выудил из кармана подавляющие таблетки (счастье, что остались) и глотнул одну, прямо глядя в глаза Всемогущего. Тот удивленно изогнул бровь, но комментировать не стал, проследив взглядом за чужим дернувшимся кадыком, видимо, убеждаясь в факте принятия лекарства.

Чёрная таблетка с красным крестиком, потому что предназначалась для подавления ханахаки ядовитого типа, ощущалась на языке мерзкой горечью. Чизоме их практически не принимал из-за побочных эффектов, которые могли сильно усложнить его «работу», но сейчас не было выбора. Следовало скрыться как можно быстрее.

— Я живу здесь, через один поворот. Не хотелось бы водить домой незнакомых людей, мало ли что подумают соседи, — Чизоме чуть не хохотнул в голос, — понимаете?

— О, разумеется. — Всемогущий сделал короткую паузу, прежде чем продолжил, — Яги Тошинори, будем знакомы.

И он ослепительно улыбнулся одной из тех улыбок, от которых у Чизоме по позвоночнику пробегали мурашки. Сколько же сил требовалось Всемогущему, чтобы держаться на ногах и улыбаться вот так запросто когда сотни, тысячи, миллионы и миллиарды людей возлагают на него свои надежды? Что стоит за этой его улыбкой кроме боли и бессилия перед смертью, преступлениями и бесконечной гнилью человеческих душ? От мыслей об этом, Агакуре застыл на пару мгновений, а выражение его лица приобрело какую-то, даже для него самого, не читаемую эмоцию.

Видимо, Всемогущий трактовал это как-то по-своему, подходя на шаг ближе (хотя куда уж ближе) и всматриваясь в его глаза. Чизоме в этот момент понял, что бесконечно ноющая боль в груди куда-то пропала. Казалось, рядом с этим человеком и дышать становилось легче.

— Вы точно уверенны что доберетесь самостоятельно? Как по мне, выглядите всё ещё не особенно готовым к длительным прогулкам. У вас… ликорисы, как вижу? Красивые цветы. — Как минимум, это можно посчитать бестактным, но видимо герой решил таким образом войти в доверие, чтобы сопроводить-таки непутёвого прохожего, который давиться ядом, в больницу. Он помолчал минуту, а потом, к удивлению Агакуре, выдал:

— Цветки не знают листьев, а листья не знают цветков*, так в той поговорке было? — Нервный смешок прокатился по переулку следом.

Чизоме рассеянно кивнул.

Ему следовало убраться отсюда как можно быстрее, прежде чем… Прежде чем что угодно из того что могло бы случиться — случилось бы. Так что Чизоме ещё раз поблагодарил Всемогущего (язык всё ещё отчаянно не хочет звать его по имени, даже если тот сам дал на это согласие) и твердо зашагал прочь. Ему было практически больно уходить вглубь переулка, что-то невесомо-болезненное примагничивало ноги к асфальту, что-то инстинктами трубило вернутся и быть рядом, купаться в этом свету. Однако, Чизоме следовало уходить.

Небо, смыкающееся алыми сумерками, чувствовалось как бархатная крышка в последний раз закрывающегося саркофага. Прежде чем зайти за поворот многоэтажки, Агакуре обернулся. Ему показалось что он слышал нечто похожее на приглушённый кашель, но на прежнем месте уже никого не было. Всемогущего тоже. Как и цветов, что странно. Чизоме вывел логичную гипотезу о том, что Символ мира уж точно не мог позволить распространителям смертельной болезни валяться посреди пешеходной дороги. Подавив в себе желание улыбнутся над собственными размышлениями о том как тот присаживался на колени и собирал каждый-каждый его цветок, Чизоме нырнул в толпу людей.

Он так спешил, что даже не заметил прозрачного как паутинка, хиганбан, вдавленного в землю ногой Тошинори.

Пятну здесь попросту не хотелось задерживаться, — хотелось курить бесконечно долго затягиваясь и выдыхая, пока это приятное чувство присутствующего в лёгких воздуха, никуда не делось. Уже было плевать и на кровь на одежде, и на всё на свете. Лишь бы убрать предательскую дрожь, да дальше настроить себя скакать по крышам многоэтажек, убивая и калеча недо-геройчиков.