Аромат малины, на моей щеке,

Сок малины спелой — каплей на губе,

Ах, как нежен этот, страстный поцелуй…

Поцелуй скорее, сладко зацелуй.Марго послушно впускает Игоря в офис Разумовского — наверное, Сережа внес его в какой-то особый список гостей, которые могут заходить сюда без предварительного уведомления владельца этого помещения и, как оказывается, даже без его присутствия, потому что Грома встречают лишь Венера и четыре автомата со снэками.

Старенькая крепкая Нокиа тут же разражается короткой трелью — а нет, все-таки Марго уведомила Сережу, поэтому он пишет, что задержался на очередном интервью по поводу своей соцсети «Вместе». Игорь недовольно бурчит себе под нос что-то невразумительное, когда устало плюхается на диван и уставляется в окно, открывающее панорамный вид на красивейший вечерний Петербург. Он-то думал, что именно из-за его работы у них с Разумовским никогда не выйдет нормального свидания, а в итоге все получается с точностью наоборот: Сережа то пропадает на всяких презентациях, то просто мониторит работу сайта и пишет новые коды, пока Игорь, уходящий с работы пораньше и оставляющий Диму заполнять бумажки, мается без дела…

Гром скучающе проходится взглядом по комнате, кутаясь в кожаную куртку, и вздрагивает, когда рука нащупывает что-то странное, спрятанное в левом кармане. Пальцы подцепляют неопознанный предмет, а изогнутые в форме молнии брови поднимаются вверх, когда Игорь уставляется на небольшую ярко-красную помаду. В голове за одну секунду возникает столько разнообразнейших мыслей — подкинули, отравлена, жучок, меня преследуют, они выйдут на Сережу через меня, миниатюрная бомба, электрошокер, перцовка, оружие, выкинуть, выбросить, избавиться от следов, следы, улика? — пока Гром не подносит косметическое средство к носу, чтобы с опаской понюхать, и не чувствует приторно-сладкий аромат спелой малины.

Ну конечно. Пчелкина, с которой он сегодня болтал за чашечкой кофе по поводу нового видео-расследования и которую он заботливо укутал в свою куртку, когда погода в Питере резко изменилась на дождливо-пасмурную, забыла в кармане кожанки свою помаду.

Игорь вспоминает ее ярко накрашенные губы под цвет волос и маникюра на ногтях, подцепляющих розоватую ягоду, чтобы отправить ее в рот, и слегка теряется. Вновь вдыхает запах малины, чувствуя, как он постепенно обволакивает его полностью и пропитывает воздух вокруг — да уж, будто и не помада вовсе, а самые настоящие духи. Впрочем, такой запах и цвет весьма подходят Юле: она сама похожа на малинку… Гром кривится, когда одноименная песня тут же крутится в голове по кругу, превратившись в заевшую пластинку. Этого еще не хватало. Зачем он вообще задумался о малине? Надо вернуть Пчелкиной ее косметику, чтобы она и дальше продолжила красить свои губы таким розовато-красным оттенком…

Взгляд так и не отрывается от помады, когда Игорь ловит себя на очень нехорошей мысли. Очень-очень нехорошей и неправильной, а еще настолько абсурдной, что она сразу же въедается в кору большого мозга крепко-накрепко, так, чтобы никакое «думай, думай» не смогло ее оттуда выкинуть или затолкнуть подальше в чертоги разума. Помада падает на диван, а Гром прикладывает пальцы к вискам и слегка их массирует — кажется, его сейчас просто разорвет на две личности, одна из которых соблазнительно шепчет: «Тебя все равно никто не увидит, значит, можно попробовать, так, для интереса, слегка поиграться», а вторая грубо напоминает: «Ты мужик или кто?».

Ну не будет он красить свои губы, даже если ему заплатят миллион рублей. Это все для девочек. Уж точно не для тридцатилетнего сильного мужчины, который вдобавок еще и в полиции работает.

Игорь повторяет это шепотом как мантру, даже когда оказывается в ванной, граничащей с основной комнатой офиса Разумовского, даже когда смотрит на свое отражение в прямоугольном зеркале, даже когда касается его ровной поверхности, будто бы желая коснуться самого себя. Сейчас его зеркальный двойник кажется ему почему-то очень худым, маленьким и робким, отчего Гром снова чувствует себя подростком, осознавшим что-то неправильное и постыдное о себе самом и потому боявшимся сообщить дяде Федору о том, что никогда не приведет невесту домой…

Пальцы открывают помаду, чуть крутят ее, чтобы ее малиновая основа вновь выдвинулась вверх и сверкнула на свету лампы. Вновь этот запах — обвораживающий, сладкий, тягучий, будто бы перед Игорем сейчас лежит ягодная тарталетка, слегка отдающая сливочным привкусом — окончательно кружит голову, заставляя забыться. Гром даже не помнит, в какой момент делает первый мазок, на пробу, а потом второй, слегка заехав за контур грубоватых губ, и вновь глядит на свое бедное отражение, в области рта которого прибавилась пара красноватых полос. Это глупо, это выглядит нелепо и привлекающе внимание одновременно; Игорь даже не знает, как правильно нужно проводить мягкой восковой основой по губам, чтобы получить нормальный результат, поэтому стыдливо ведет наугад, мечтая, чтобы это поскорее кончилось.

Это так странно — происходящее кажется ему пыткой, которую он сам заставляет себя испытывать, но в то же время не происходит абсолютно ни-че-го. Это просто помада. Просто пигментированный воск с маслами, который оставляет на шершавых губах малиновый оттенок и закрывает чуть заметный белый шрам в левом уголке. Так почему Грому сейчас так хреново? Нет, ему, конечно, не должно быть как-то особенно приятно — он же не фетишист какой-то, в конце концов, — но и чувствовать себя так, будто отказывается от важной части себя, он не должен…

Еще пара движений дрожащей рукой — Игорь нажимает на мягкую помаду чересчур сильно в последний раз, так что легкая розовая стружка падает в раковину, и чересчур поспешно закрывает помаду, откинув ее от себя, будто проклятую вещь. Поднять взгляд на отражение оказывается невыносимо трудно, кажется, сразиться с древними богами или суперзлодеями будет легче, чем посмотреть на себя в данный момент, но Гром усилием воли уставляется на себя зеркало, и… его отпускает.

На него смотрит вполне обычный, чуть напуганный и раскрасневшийся Игорь с красным ртом. Все. Больше ничего не изменилось. Даже кепка на месте — видать, от накрашенных губ он свою личность не потерял и не превратился в карикатурного гея из социальных роликов, выпущенных перед голосованием за поправки. Можно сказать, что Гром выглядел почти так же, когда преступник, за которым он гнался, разбил ему нос и кровь постоянно стекала на рот, оставляя на губах соленый привкус.

Гром долго-долго смотрит на себя, легонько касается губ, словно ожидает, что непременно умрет от этого, но все еще стоит на месте. И чего он боялся? Можно сказать, ему даже идет этот цвет — скажем, в альтернативной вселенной, где существует не Игорь Гром, а Игорь Малина, красные губы могли быть его особенностью вместо изогнутых в форме молний бровей… «Ладно…» — думает он, еще пару мгновений вглядываясь в зеркало и чувствуя облегчение от того, что пересилил себя и справился с задачей. «Не так уж и сложно, но… хватит на сегодня экспериментов».

Он в последний раз вдыхает сахарный аромат и даже слегка облизывает шершавые губы, чтобы попробовать помаду на вкус, — и в ту же секунду в дверь кто-то стучится.

— Игорь? — доносится слегка взволнованный голос Сережи. Гром подскакивает, как ошпаренный, и, тут же метнувшись к двери, проверяет, что она закрыта. — Я все-таки ушел пораньше! Ты там как? Душ решил принять?

— Э-э-э? — только и выдает Гром, осознав, что спасительная стратегия «думай-думай» не собирается включаться вновь. — Я это… я сейчас!

Очутившись у раковины за секунду, он судорожно прячет помаду в кармане, включает воду и начинает лихорадочно умывать лицо. После сладкой помады вода кажется горькой, невкусной, а губы слегка ноют, словно противясь такому жесткому напору горячей жидкости; сердце стучит где-то в ушах, заглушая шум воды, когда Игорь, напоследок прополоскав рот, хочет слегка причесать волосы и смотрит в зеркало, но в то же мгновение отшатывается от него.

Помада не смылась. Вообще. Ни капельки.

За дверью вновь доносится осторожный голос Сережи, но он тонет за ультразвуком из мыслей Грома: «Не простая помада, не помада вовсе, яд, отрава, она отравлена, она въелась в кожу, скоро попадет в кровь, я умру, погибну, осталось немного…».

Живая картина похорон майора, где Прокопеныч, давясь смешком, кашляет в кулак во время торжественной речи, Юля грозится убить его снова за то, что воспользовался ее дорогущей помадой, Дима старается не глядеть в гроб, Сережа вообще не приходит, считая его извращенцем, а сам мертвый Игорь лежит с огненно-красными губами, отчетливо выделяющимися на фоне бледного лица, не заставляет себя ждать. Гром пугается, пугается действительно сильно, потому что это будет самый тупой способ умереть и после такого он бы умер во второй раз, если бы смог, поэтому вновь кидается смывать помаду с новым рвением, остервенело водя ладонью по губам.

В ход идет даже кусок мыла, лежащий в мыльнице, мочалка, туалетная бумага, салфетки; Грому кажется, что он скорее сдерет с лица свои губы окончательно, чем смоет помаду, которая действительно слилась с кожей и окрасила рот в малиновый цвет. Он чувствует панику, смятение, даже легкие нотки ужаса — хочется поскорее сбежать домой и найти какое-то средство, убрать помаду с лица, никому не показываться в таком виде, но за дверью как назло поджидает Сережа, который мог бы и подольше задержаться на работе, встрече или где он там был…

Раздумья затягиваются, нужно что-то решать, а Игорь только и смотрит на себя в отражении, проклиная Юлю, помаду, малину, вообще все ягоды и всех косметологов вместе с маркетологами, придумавших, что девушкам нужно краситься, чтобы чувствовать себя красивыми… Отчаянно схватив салфетки, Гром прикрывает ими лицо, наспех придумывая неумелую отмазку, и, обругав еще и себя последними словами, решается приоткрыть дверь и выглянуть наружу.

Сережа сидит за своим излюбленным столом, задумчиво поигрывая бокалом с красно-желтым напитком, но, стоит Игорю сделать шаг из комнаты, тут же переводит на него взгляд и приветливо улыбается. Гром так и застывает в дверях, предполагая, что сейчас выглядит даже глупее, чем мог выглядеть с помадой — все лицо практически полностью закрыто салфетками, мешающими дышать и нормально видеть. Впрочем, удивленное лицо Разумовского он может хорошо себе представить.

— И-игорь? — изумленно окликает он Грома, чуть не расплескав жидкость в бокале, когда слишком резко опускает его на стол. — С тобой все хорошо?

— Я-а-а это… Приболел чуть-чуть. — Гром прячет свое лицо в салфетках и демонстративно шмыгает носом. — То ли вирус какой-то, то ли аллергия… кха!

Это так унизительно — стоять перед дорогим человеком и врать прямо ему в лицо только из-за своей глупости, но отступать уже было поздно. Карие глаза Сережи смотрят на него все еще слегка обескураженно, но вместе с этим внимательно, оценивающе, будто пытаясь прочесть мысли Грома. Его язык как бы невзначай проходится по тонким губам, прежде чем к ним подносится бокал.

— И это, — медленно тянет он, приподняв одну бровь, — проявилось только сейчас? Не с самого утра?

Левое плечо Грома так некстати начинает дергатьсяПодергивание левым плечом от Игоря появилось из теории моей подруги о том, что, когда в фильме Игорь врет Сереже о Стрелкове, его плечо слегка дергается, что и замечает Разумовский, распознавший ложь. Не знаю, было ли так задумано, но деталь интересна и может иметь место., и он, стараясь скрыть этот тик, проявляющийся при всякой крупной лжи, нервно поправляет кепку, сдвинув ее прямо на глаза.

— Типа того… так жаль. Хотел — кха! — тебя увидеть, даже приглядел кафе с шав…

Сипение прекращается, когда Игорь замечает цепкий взгляд Разумовского на своем плече. Впрочем, Сережа быстро его отводит — чуть подправив свои рыжие волосы таким же нервным движением, он вновь отпивает из бокала и ухмыляется каким-то своим мыслям.

— Значит, сегодня снова ничего не выйдет? — Его голос звучит слишком буднично и лишь слегка расстроенно. Гром несмело кивает, мечтая провалиться под землю.

— Извини.

— Ты точно себя хорошо чувствуешь? — Игорю слышатся слегка странные коварные нотки, а Сережа плавно поднимается из-за стола и подходит к мужчине. Его белая рубашка чуть смята, но от этого он не потерял своего официального вида: Грому правда нравится сочетание строгого дресс-кода и обычно робкого выражения лица в обрамлении неаккуратно уложенных рыжих волос. — Тебе жарко? Холодно? Может, выпьешь хотя бы напоследок? — участливо и с искренним беспокойством предлагает он, протягивая Игорю бокал.

Тот, всячески закрывая свое лицо, тупо уставляется на красноватую жидкость. Резкий запах алкоголя сейчас только раздражает, а Сережа пытается вручить ему стакан слишком настойчиво.

— Это «малиновый закат», если что, — зачем-то поясняет Разумовский, все-таки умудрившись всунуть бокал в его руку. Половина салфеток осыпается на пол, зашелестев в воздухе, но левой подергивающейся рукой Игорь все еще старательно закрывает свои губы. — Спрайт, малиновый сироп, лимонный сок и всего пятьдесят миллилитров рома, так что вряд ли ты опьянеешь.

Гром не знает, что изумляет его больше — такое совпадение в названии коктейля или сильное рвение Сережи напоить его. Пожалуй, чересчур сильное. Если бы у него было побольше времени, в душе непременно бы закрались смутные подозрения насчет всей складывающейся ситуации, ведь тут явно что-то не так, будто сама судьба решила повернуться против него…

— Откажусь, пожалуй. Извини. — Гром пятится назад, качая головой. — Я правда неважно себя чувствую.

На приятном лице Сережи возникает такая смесь растерянности и обиды, что Игорю становится невыносимо тошно от самого себя — противный гадкий комочек крутится в желудке и заставляет почувствовать огромную вину. Сейчас страх быть застуканным с накрашенным ртом сталкивается с желанием как-либо утешить расстроенного Разумовского, явно чующего, что Гром что-то не договаривает, и последнее явно побеждает.

— Ладно, я выпью, только быстро, и, — обойдя Сережу, он кладет салфетки с чуть красными отпечатками губ на стол и тут же прикрывает рот своей кепкой, — все-таки прикроюсь чем-нибудь, не хочу на тебя кашлять или заразить чем-то, жаль, маску не взял… А то ты весь такой занятой, все время на какие-то презентации ходишь, представляю, что скажут люди, увидев главного гения страны с опухшим носом и красными глазами, — неловко шутит он, даже не замечая, что проговаривает эту фразу на одном дыхании, слишком слаженно для «больного» человека.

Сережа немного флегматично кивает, наблюдая, как Гром прячет бокал под кепкой, деловито покашляв, и все-таки отпивает коктейль. Алкоголь ударяет в голову, и мысль «пора сваливать отсюда» выделяется на фоне остальных идей еще более четко.

— Ну… все, я пошел. Может, увидимся завтра? — с надеждой спрашивает Игорь, веря в то, что за день отыщет средство, которое поможет убрать этот малиновый оттенок. Да хоть кислоту возьмет, но избавится от явно просроченной помады. Сережа лишь кивает, однако его лицо едва уловимо меняет свое выражение на испуганное: его рука предупредительно тянется вперед, будто хочет помочь Грому, но поздно — отвлеченный алкоголем, Игорь совсем не смотрит себе под ноги, поэтому его ступня проезжается по упавшим салфеткам, и он летит вперед, нелепо взмахнув руками.

Поймать равновесие удается у самого пола, поэтому Гром избегает встречи лица и холодной жесткой поверхности. Довольный, он поворачивается к Сереже, чтобы легкой шуткой оправдать свою нерасторопность, но его взгляд тут же натыкается на кепку, валяющуюся в паре метров от него…

Разумовский смотрит на Игоря, не мигая, то и дело переводя непонятный взгляд с ярких-ярких губ на глаза и обратно. Гром чувствует, как становится пунцовым, почти под цвет помады, которую так и не удалось скрыть совершенно дурацкими попытками избежать вот такой ситуации, когда Сережа стоит и рассматривает его, как дивный экспонат. Жар стыда заливает его с головой; Игорь даже не знает, за что угрызения совести мучают его больше — за бесконечное вранье, которое сейчас вскрылось, или за чертову малиновую помаду на губах. Все. Шутки кончились. Он думал, что ситуация походит на комедию, но сейчас ощущает, как она медленно превращается в трагедию…

Сережа продолжает смотреть на него, потупившего свой взгляд в пол и явно не находящего слов, может, ожидая, что Гром все-таки что-то скажет, но звенящая тишина продолжает еще больше нагнетать обстановку. Едва Гром находит в себе силы посмотреть на Разумовского исподлобья, его поражает то восхищение, приправленное легкими нотками изумления, которое плещется в взгляде карих глаз. Сережа почему-то выглядит счастливым от того, что видит Игоря таким раскрасневшимся, подавленным и позорно отводящим взгляд — он, кажется, и не думает злиться, обижаться или требовать объяснений, а скорее готов праздновать достижение какой-то цели, что Игорю совершенно непонятно.

Да он весь день ни черта не понимает. Может, его мозг сломался после беседы с Пчелкиной и отказывается работать, потому что насквозь пропитался запахом малины — так пахнет Юля, помада, коктейль Разумовского, теперь и сам Игорь…

— Я… я схожу за мицеляркой, — бормочет Разумовский, подавляя улыбку. Когда он ненадолго исчезает в ванной, у Игоря появляется мысль тут же убраться отсюда и больше никогда здесь не появляться. А еще лучше — уехать из города, чтобы его вообще никто не нашел, ведь отмыться от такого позора просто невозможно.

Когда Разумовский приносит прозрачную тюбикообразную баночку, Гром, мечтая провалиться сквозь землю, кисло бубнит:

— Давай, эм… давай просто забудем, что тут было. Идет?

Рука Сережи, зажимающая вату, зависает в воздухе. Он вновь поднимает взгляд на губы Игоря и пристально на них смотрит, будто ждет, пока они снова откроются и что-то скажут. Машинально Гром их облизывает — на языке тут же чувствуется сладкая-пресладкая малина, от которой сегодня его уже начинает тошнить.

— Я не хочу это забыть, — вдруг честно восклицает Разумовский, мотнув головой. Рыжие волосы слегка отбрасываются назад, открывая вид на… румянец? — Даже наоборот, надеюсь запомнить такое на всю жизнь. Но, — пропитав вату мицеллярной водой, Сережа закрывает баночку и ставит ее на стол, — не собираюсь кому-либо об этом говорить. Если ты этого хочешь.

Кончики ушей снова горят, а сам Гром оторопело смотрит на Сережу, чье лицо приобретает слегка насмешливо-развеселое выражение. Он плавно шагает вперед, потянувшись рукой к лицу Игоря — пальцы, сжимающие вату, застывают в миллиметрах от губ, будто ему совсем не хочется убирать яркий оттенок с лица пунцового майора, но все же осторожно начинают стирать помаду короткими мазками. Гром убито позволяет Разумовскому сосредоточенно избавляться от следов косметики, глядит куда-то в сторону и сердито сопит.

— Неаккуратно так, — комментирует Сережа, с выгнутой бровью обтирая щетинистый подбородок Игоря, — за контур постоянно выезжаешь.

— Сам будто сможешь с первого раза ровно нарисовать, — слегка огрызается Гром, дернувшись в сторону. Глаза Сережи становятся хитрющими и будто говорят: «А откуда ты знаешь, что я не пробовал?», но вслух он это не высказывает. Кончики пальцев едва-едва задевают кожу мужчины, вызывая странные мурашки.

— Купил помаду и даже не прочел, как ей пользоваться? — вновь поддевает он, не прекращая движений. — Или сюрприз для меня решил сделать, поэтому поторопился перед моим приходом?

— А тебе что, нравится? — Только через пару мгновений Гром осознает, что ляпнул это вслух, потому что обычно бледное лицо Сережи вновь чуть розовеет. Пропитанная чем-то красным вата летит в урну, а они стоят в полуметре друг от друга, оба смущенные и румяные, словно на морозе побывали.

— Она пахнет вкусно, — явно увиливает от ответа Разумовский, пожав плечами. — Прямо как мой коктейль — малиной.

— Попробовать хочешь?

Один раз ляпнуть что-то до жути странное и вгоняющее в краску было простительно, но два раза подряд сморозить откровенную ахинею? Нет, Гром явно сегодня с катушек слетел, и дело, похоже, уже не в помаде и ягодах и даже не в «малиновом закате», а в нем самом. «И че теперь делать? Сказать, мол, откуси кусочек, она действительно вкусная? Или сказать, что я имел в виду попробовать накраситься? Или он подумал, что я хотел съесть помаду?» — ужасается Гром, снова задумываясь о побеге из Питера. В Ирландии его наверняка хорошо примут. Или в Америке — вон, сколько они супергероев в комиксах выдумывают, видать, уровень преступности у них высокий, майор пригодится…

В следующую секунду Сережа шагает к нему, поймав за руку, будто прекрасно уловил ход мыслей Игоря о побеге, крепко стискивает его плечо и выговаривает:

— Х-хочу.

«Волнуется че-то», — мимолетно задумывается Игорь, глядя на робеющего Разумовского. Стоит так близко, моргает нервно, явно что-то задумав… Мысли заканчиваются ровно в тот момент, когда Разумовский подается еще ближе, делает крохотный шажочек, чуть не наступив Игорю на ногу, чтобы легонько подняться на носочки и коснуться его губ — теперь уже своими губами.

Поцелуй мягкий, аккуратный, но требовательный: Сережа смелеет, еще больше приникая к губам Игоря, а Гром застывает, как каменный истукан, чувствуя, как трещат шестеренки в его бедной голове, упорно отказываясь понимать ситуацию. Нет, они, конечно, рано или поздно пришли бы к этому, но Игорь рассчитывал поцеловать Сережу где-то через полгода после первого знакомства, не так быстро, и причем самостоятельно проявив инициативу, а сейчас его идеальная картинка первого поцелуя трещит по швам, бледнеет, рассеивается в воздухе запахом ягод, тонких духов Сережи и алкогольного коктейля. За окном догорают багряными красками последние лучи солнца, освещая незадачливую парочку и кутая их теплом заката, когда Разумовский все-таки отстраняется — даже заканчивает поцелуй первым, кажется, определяя, кто из них двоих будет главнее.

— Что это сейчас… — только и выдыхает Игорь, в который раз за сегодня ощутив себя тринадцатилетним подростком. Сережа нарочито небрежно облизывается — на его губах остаются едва заметные малиновые следы.

— Вкусно, — хмыкнув, резюмирует он и водит пальцем в воздухе, как бы очерчивая губы Игоря на расстоянии. — Мицелярка не все смыла, вот я и решил… попробовать.

Гром смотрит на него, по ощущениям, добрых минут десять. Устало придумывает пятьдесят пять теорий о том, как все это было спланировано изначально, затем предугадывает четырнадцать миллионов шестьсот двадцать пять вариантов развития событий и… когда понимает, что ни в одном Сережа его не осудит и не сдаст, а даже наоборот, скорее накрасит Грому губы в следующий раз, шагает вперед и целует удивленного Разумовского снова.

***

— Я уверен, он догадался.

— Да брось, ничего он не догадался, — отмахивается Юля, с ухмылкой забирая свою помаду из рук Сережи. — Он же идиот. Причем влюбленный идиот. А сочетание любви и глупости очень опасно — сразу обнажает все настоящие черты человека и позволяет им легко манипулировать.

— Все ты знаешь, — фыркает Разумовский, слегка неловко поведя плечами.

— Это несложно. — Видно, Пчелкиной не терпится поделиться, почему ее план так слаженно сработал, хочется слегка щегольнуть своим успехом. — Нужно было всего лишь «программировать» его мозг весь день до этого. Красные волосы, красные губы, поедание малины, — да я даже ту дурацкую песню «малинки-малинки» специально громко слушала в наушниках! — и вот он неосознанно запоминает это все, чтобы потом легко убедить себя накрасить губы этим оттенком! Могу поставить косарь на то, что он и не понял, что произошло.

Сережа лишь тихо смеется. Даже если Игорь и понял, то виду не подал — в конце концов, ситуация для него самого складывается как нельзя лучше, ведь их отношения с Разумовским продвинулись на уровень вверх.

— Тебе так уж хотелось увидеть накрашенного Грома? Или просто свести его с кем-то? — с любопытством осведомляется, наблюдая, как Юля неодобрительно цокает, увидев, что помада слегка испортилась.

— Когда Игорь добрый, он позволяет пользоваться некоторыми файлами, взятыми из полиции, для моих расследований. Так что… в моих интересах, чтобы он был подольше добрым! — Она ослепительно улыбается, убрав помаду в сумочку. — С тобой, надеюсь, у него это получится. Знай, он далеко не с каждым делится предметами своего гардероба.

Разумовский кивает, провожая хитрую девушку взглядом, и побольше натягивает кепку Грома себе на лицо, чтобы люди в этом кафе его не опознали — вот уж действительно отличная маскировка, особенно в сочетании с темными солнечными очками. Что ж, как правдиво заметила Юля, раз Игорь ее отдал, значит, у них правда все серьезно. Пусть для этого и пришлось прибегать к маленьким трюкам и «программированию» мозга. Не зря же он на айтишника учился.