— Серый, если ты хочешь ужинать варениками с вишней, то не сиди, не балдей, вытаскивай косточки, — Олег двигает ведро с бордовой ягодой ближе к Разумовскому.
— Ну, Олеж, — хнычет тот, — она холодная, у меня все пальцы уже отмёрзли.
Сергей берёт новую ягоду и разламывает её пополам. Он успевает зажмуриться, прежде чем сок брызнет ему на щёку. Волков смеётся.
— Серёж, такими темпами у нас вся кухня будет в вишне, ты весь будешь в вишне, и мы вместо вареников будем всё мыть и стирать.
Разумовский что-то ворчит себе под нос, берет новую порцию ягод и выдавливает косточки. Сок вишни стекает по его пальцам, Разумовский, ухмыльнувшись, широким мазком языка слизывает капли. От такой картины Олег резко давится воздухом. Дышать определённо становится труднее. Заметив такую реакцию, Серёжа повторяет свои движения, но уже с пальцами другой руки. Кончик языка аккуратно проходит по всей длине указательного пальца, а губы мягко обхватывают указательный и средний пальцы, резко втягивая их в горячий рот. Волков сжимает и разжимает кулаки, в штанах определённо становится слишком тесно. Шумно сглотнув, он встаёт из-за стола и идёт к Серому.
— Что уже закончил с вишней? Всю перебрал? — смеётся, рыжий чёрт, слизывая струйку с большого пальца.
Олег выдвигает стул с Разумовским, разворачивая его к себе, упирается обеими руками на спинку стула. Склоняется над Серёжей низко-низко, смотря в глаза, и слизывает со щеки текущий сок. Серый судорожно выдыхает, а затем уже сам впечатывается в его губы поцелуем.
Поцелуй получается смазанный, мокрый, но с кислым вкусом вишни. Серёжа обхватывает щеки Волкова, притягивая к себе ближе, и лёгкими поглаживаниями размазывает сок по таким родным щекам. Олег перемещает руки с мебели на угловатые плечи, легко массирует и двигается дальше, ближе к шее. Мягко поглаживает её, языком продолжая исследовать чужой рот. Затем резко тянет за неё, заставляя Разумовского подняться.
— Мы будем трахаться на столе? — хитро прищурясь, спрашивает Серый.
Ловко запрыгивая на стол, елозит задом и широко расставляет колени. Другого приглашения Волкову не нужно.
Олег оставляет короткие поцелуи в уголке губ, на подбородке, под челюстью и стягивает сейчас ненужную футболку, оставляя Разумовского в одном нижнем белье. Берёт горсть ягод, выдавливает на белую шею, слизывает быстрыми, торопливыми движениями, пресекая на кону все попытки струек уйти вниз. Серёжа неприлично громко стонет — его ведёт от ощущения контраста прохладных ягод и горячего языка Олега. Волков прикусывает кожу около ключиц, обхватывает губами, слегка посасывая. Завтра на этом месте должна появиться метка ярче, чем ягоды в ведерке, но кого это сейчас волнует?
Олеговы руки, до этого стоящие по обе стороны от Разумовского, ползут змеями по бледному телу, обводят пальцами каждую веснушку. Как-бы невзначай задевают ореолы сосков, вызывая шумные вздохи и тихие стоны.
Губы возвращаются обратно к шее, целуя и покусывая нежную кожу. Горячий язык оставляет мокрый след до самого уха, а затем легко проходится и за ним, вызывая протяжный стон. Олег прикусывает мочку, задумчиво втягивает её в рот и шепчет охрипшим голосом:
— Если ты хочешь продолжения, то мне надо сходить в спальню за смазкой.
Разумовского всего трясёт, он уже мало чего соображает и только может, что крепко держаться за Олеговы плечи и кивать быстро-быстро. А позже, осознав сказанную фразу, он перемещает руки обратно на стол и лихорадочно шепчет в ответ:
— Только побыстрее, Волче, пожалуйста, быстрее...
Серёжа прикрывает глаза, тело окончательно перестало его слушаться. Это теперь не его тело, а полностью тело Олега. Оно подчиняется только ему, только его рукам и его голосу.
Открывает глаза Разумовский только, когда с него стягивают оставшийся элемент одежды и его бедра приподнимают для более удачного угла, заставляя Серёжу давится воздухом.
Это тело Олега и он делает с ним всё что хочет.
— Надеюсь, смазка не вишнёвая, иначе я совсем сойду с ума, — быстро шепчет Разумовский на ухо Волкова, прижимая как можно ближе к себе.
А тот тихо смеётся куда-то в шею, будоража веснушчатую кожу горячим дыханием.
— Если ты так этого хочешь, то я могу сбегать в аптеку за вишнёвой.
Серёжа сжимает чужие плечи ещё сильнее, чтобы руки точно под кожу вошли, прижились там и уже никогда не отпускали Олега никуда.
— Волков, если ты сейчас же меня не трах-
Договорить ему никто не дает, за бедра притягивая к себе и холодным от смазки пальцем оглаживая тугой вход. Дразнящие лёгкие поглаживания заставляют Разумовского ёрзать по всей поверхности. Он пытается уже сам насадиться на этот чёртов палец, но рука, крепко лежащая на его бедре, не даёт это сделать.
— Волков! Ты-
Серёжу снова перебивают, входя пальцем внутрь. Один палец мягко входит, оглаживает стенки, поворачивается на 180°, легко выходит и снова повторяет эту последовательность.
Серёжа рвано дышит. Он уже хочет, чтобы Волков ритмично втрахивал его в жёсткую поверхность стола, а тот только дразнится одним пальцем, видимо вообще не собираясь приступать к самому главному. Разумовский снова открывает рот, чтобы начать браниться, но второй палец толкается внутрь, вызывая вместо брани шумный вздох.
Пальцы внутри Разумовского разводятся в стороны на манер ножниц, оглаживают простату, из-за чего Серёжа тихо поскуливает; а затем выходят и снова резко толкаются, повторяют весь алгоритм сначала, и только после добавляется ещё один, третий, палец.
Разумовский делает судорожный вдох — его жутко ведёт с мысли, что эти длинные чёртовы пальцы только что перебирали ягоды, а сейчас так правильно его растягивают, без какого-либо дискомфорта, поглаживая податливые стенки. Он сейчас весь растраханный именно его, Олеговыми, пальцами. Пальцами, которые могут ломать чужие шеи и кости; пальцами, которые ложатся на стволы оружий; пальцами, которые держат рукоятки ножей, но сейчас они трахают именно Серёжу. Это ведёт Разумовского куда-то слишком далеко от реальности, заставляя только громче стонать Олегово имя.
— Господи, Олежа, как я тебя обожаю. Господи, я сейчас сдохну прямо на этом столе. Господи, Олеееег... — Разумовский прикрывает глаза, полностью отдаваясь ощущениям.
Пальцы свободно выскальзывают наружу и больше не возвращаются. Серёжа ломает брови домиком и открывает глаза, смотря прямо на Волкова. Тот притягивает Разумовского ещё ближе к себе, продолжая зрительный контакт, мягко накрывает губы и входит одной только головкой. Серёжу это не устраивает, и он кусает чужую губу, пользуясь тем, что рука с бедра пропала, сам насаживается до половины и неразборчиво стонет в чужой рот.
Хорошо, определённо хорошо и так мало...
Олег медленно толкается бёдрами, полностью входя, и так же медленно отдаляется. Двигается с оттяжкой, даже не думая ускоряться. Он определённо издевается над Серёжей — мстит за выступление с пальцами.
— Ну же, Волче... — хнычет Разумовский, — я же не фарфоровый.
А Олег думает иначе — его Серёжа полностью состоит из фарфора с мелкими рыжими вкраплениями, которые так и хочется собрать языком. Провести влажную дорожку, собрать созвездия и пометить, чтобы каждый знал, что этот только его, Волков, фарфор.
Олег нежно целует веснушчатую грудь, прикусывает кожу и толкается. Резко, сильно, глубоко. Выбивает громкий стон из Серёжи, заставляя его прогнуться в спине и запрокинуть голову, беззащитно открывая шею.
Ритм становится менее сдержанным, более размашистым. Серёжа уже не может ни язвить, ни говорить, ни стонать — из-за сорванного голоса и толчков внутри себя — только кусать чужие шею и плечи, и периодически всхлипывать.
Оргазм, подобно вишневому соку, разливается по всему телу от кончиков рыжих волос до самых пальцев ног, заставляя сжимать чужие бока ногами до боли в мышцах. Серёжу уже трясёт, ощущений слишком много, и они все не могут поместиться в одном теле. Его взрывает подобно фейерверку. Разумовский с громким стоном кончает, пачкая свой и чужой живот, проваливается в сладкий туман удовольствия, где яро ощущаются горячие ладони, лежащие на его талии, и пульсирующая плоть внутри. Серёжа лениво открывает глаза и смотрит прямо в коньячные глаза, безмолвно просящие разрешение на продолжение. Он усмехается и руками притягивает за плечи, заставляя полностью на себя навалиться.
Волков делает ещё несколько коротких, быстрых толчков и кончает на чужое бедро, тяжело дыша на ухо. Отдышавшись, он бегло осматривает кухню и натыкается взглядом на ведёрко с ягодой.
— Вишню всё ещё нужно будет перебрать, испортится же.