кошмар — это мечта, и мечты сбываются. какаши давно принял эту простую истину: она каждый день приходит к нему на послеобеденный чай, мило стреляет глазками и тянет его за собой на орбиту ада. сложнее становится, когда его простая истина превращается в пожизненное сожаление. когда она становится материальной. сомнительно материальной. какаши своё эфемерное счастье ищет в мелочах, в людях, меняет явь на химеру и бьётся о стену, потому что его нигде нет, а потом и вовсе бросает искать.
счастье — это глупо, и они даже чересчур глупы, чтобы выбирать его для себя.
обито больше не хочет быть счастливым, это мерзко, у него другая любовь — ходячая патология с объяснениями на пальцах; его любовь слепая и болезненная, как война без повода, она лежит в сырой земле и гниёт, блять, просто гниёт, гротескно-мёртвая, она над ним измывается и гонит вперёд. обито хоронит свою любовь под толщей тефровых осадков и за собственными бледными шрамами.
они вместе — случайно (порознь) — губят всё и сразу. в мгновение ока не остаётся больше ничего — ни иллюзии спокойной жизни, ни бессмертного костра инквизиции, ни капли здравого смысла, и учиха улыбается приторно-миролюбиво, будто и нет между ними никакой пропасти в.. пятнадцать? боги, сколько времени уже прошло, — лет.
момент, когда всё снова пошло не так, забыть тяжело. шиноби соседней деревни на разведуемой территории. ну да, никогда такого не было — и вот опять.
он возвращает на место сдвинутую набок маску, ни на что особо не надеясь.
— будь паинькой, бакаши, убери их.
глаза напротив глядят ошалело, по-дикому почти, и обито уставше рассыпается в хрипловатом смехе — да, да, так и должно быть, наконец-то он стал ведущим в этой больной игре. теперь ему решать, в пожар за какой из дверей они пройдут, сцепив пальцы.
(больно, больно, больно, больно)
какаши — просто полнейший мудак. какаши делает ошибку в беспроигрышной ситуации. какаши обрекает их на реальность, где ещё можно что-то исправить, и обито думает: сука. за что ты так со мной.
из пяти сердец стучать продолжает теперь лишь одно. кровь горячая и липкая; во мраке и вовсе напоминает нефть, текущую меж пальцев. не ихор — пачкает одежду. хорошо, что на чёрном не видно.
какаши косится на фигуру в плаще, делает вдох — пахнет металлом — и скорее позвонками чувствует, чем видит чужую надрывную полуулыбку в темноте.
(давай просто сгорим как минимум полдюжины раз)
этот обито — совсем не тот, что был в детстве, не тот, кого какаши знал и считал другом. не он помогал многострадальным старушкам, не он лил слёзы по мелочам и не он на всю жизнь вверил своё сердце одной-единственной кареглазой девчонке.
у этого обито сердца вообще нет (буквально), зато есть наполовину угасшее бесово пламя в глазах и неискренняя улыбка. есть идеи и путь: по скелетам прошлого и пеплу. и он шагает уверенно.
не оборачиваясь.
(лишь бы не сбиться, орфей-бедолага)
у какаши от такого обито дохлые бабочки в животе и ком в горле, а ещё по-сладкому (с гнильцой?) затуманенная голова, и, честно, это лучшее, что он ощущал за последние несколько лет. он снова чувствует себя живым. или наконец отбросившим коньки. он ещё не определился. хатаке шагает следом, и за этот короткий промежуток времени одно понимает очень хорошо:
больше никаких, блять, правил.
вместо них он получает новую свободу: уродливую и не-пра-виль-ну-ю. ей невозможно дышать, её мало, её недостаточно, и какаши пускает её по лёгким так жадно, как только может, невзирая на гибель клеток — потому что ему нужно немного больше, чем немного больше.
это его личная компульсия, личная обсессия и личная трагикомедия. это их трепетное неначало без намёка на конец.
это похоже на какой-то зацикленный дурной сон: они убивают, и смеются, и целуют друг друга, и убивают, и смеются, и они умирают, они умирают, господи, они умирают, они так давно мертвы, но они смеются.
хотя на то ни единой причины.
иногда какаши по привычке думает, что, в общем-то, в этом нет ничего смешного. он предатель и преступник, что уж говорить о моральных и нравственных ценностях, давно слёгших в могилу. он должен себя ненавидеть. должен ненавидеть человека, который сделал его таким. хатаке смотрит на обито-мадару-тоби (сволочь) и ненавязчиво прикидывает, как сильно придётся напрячься, чтобы его прикончить; интереса ради — сколько времени ему потребуется, чтобы оборвать и эту связь?
(дохуя.)
постыдно лениво бывший шиноби листа сам с собой то ли спорит, то ли вовсе играет в поддавки: убить ублюдка? во-первых, ублюдок очень искусно дурит смерть вот уже сколько лет; во-вторых, а зачем?
вопрос потрясающе незамысловатый, но ощущается, как удар под дых или палка в колёса. внутри предательски расползается чумной трепет. на смену цельному, чистому голосу болезненный шёпот приходит так быстро, что хатаке даже не успевает оправдаться.
разве без него
было
будет
лучше?
или всё-таки «убийца друзей какаши» — удивительно правдивая кличка?
ну, этот обито ему и не друг, если уж говорить начистоту.
как-то совем не по-дружески они целуются в темноте переулков, в которых прячутся после очередного идиотского задания. какаши вообще не уверен, что его раньше кто-то так целовал — горько, зло и безысходно. а ещё горячо. или горячечно. он это, если честно, ненавидит. ненавидит руки, плавно двигающиеся под плащом с красными облаками, ненавидит разбито-стеклянный блеск разноцветных глаз, адресованный только ему, ненавидит цепляться пальцами за пустоту и невесомые касания губ сквозь ткань. он должен ненавидеть что-то другое, а не их ёбаные игры в горячо-холодно и разрозненную палитру эмоций, вот только не получается — всё равно он постоянно терпит поражение и в том, и в этом. обито — уже не обито вовсе, выжженный уголь, пепельный след прошлого себя, но иногда всё равно горит. жарко. какаши добровольно тянет руки в объятия аматерасу.
(маленький террор доставляет большое удовольствие)
учиха убегает и прячется, оставляя за собой замочные цепи и мертвенные мечты, но смотрит на какаши так тоскливо и плотоядно, что тот сам себя обязует следовать по пятам. хороший пёс. преданный пёс.
хатаке думает, что в следующий раз точно пошлёт подонка с тысячей масок куда подальше.
хатаке приходит к выводу, что его всё, в принципе, устраивает.
очень даже.