Верхушки готэмских небоскрёбов врезались в затягивающие рассветное небо предгрозовые облака. Окрашенные свинцовым зеркальные окна химерно-огромных построек, сочетающих в разрозненности форм и текстур брутализм, модернизм и неоготический стили, соединённых надземными застеклёнными переходами, сливались в единый дагерротипный, многоярусный конструкт, заслоняющий постепенно бледнеющий горизонт. О наличии цвета в городской экспозиции говорили только размеренно сменяющиеся огни светофоров на перекрёстках и смазанное в рассветной дымке свечение фар редких проезжающих машин.

С высоты предпоследнего этажа двадцатидвухэтажного «проджекта» — из числа тех бесконечно перестраиваемых и ремонтируемых, но редко сдаваемых даже наполовину в аренду зданий, — выходящего окнами на колею монорельса на химерных футуристических пост-индустриальных сваях, Фриц, не моргая, наблюдала из-за приоткрытых жалюзи за ещё только просыпающейся, ленной городской махиной.

На титульных листах размокающих в лужах утренних газет, перекрытых протекторами шин и ботинок вперемешку с мелким мусором, мелькали знакомые и незнакомые, но характерные только для Готэма лица: половины от восьмидесяти аркхэмских беглецов, за первые сутки возвращённых отрядами быстрого реагирования обратно в лечебницу; избежавших правосудия детищ Хьюго Стрейнджа и Маньяков, объединившихся в «Легион Ужаса», ставший вскоре первооткрывателем эпохи «костюмированных злодеев» — нового феномена преступного мира; выползших из норы после неудачной попытки сотрудничать с Софией Фальконе «Готэмских Сирен», промышляющих ограблениями бутиков и ювелирных; и ещё Айви Пеппер, именующей себя теперь Ядовитым Плющом. Последняя внешне состарилась после шаманских сывороток, принятых перед её исчезновением с радаров, и явно на их последствиях обезумела до той степени, чтобы устроить из нескольких десятков покойников клумбы и напасть в одиночку на одну из лабораторий «Уэйн Энтерпрайзес», похитив некую разработку для улучшения собственных способностей — в отличие от Фриц, не придумывая никакого хитросплелённого плана с маскировкой, а просто вломившись на территорию, распыляя сводящие с ума феромоны и отравляя охранников ядовитыми, проращивающими сквозь тела кустарники, поцелуями.

Об убийце в противогазе газеты тоже не умолкали, но колонки с информацией о мэрилендском расследовании становились всё меньше, не говоря о том, что её фоторобот красовался на первой полосе лишь единожды и то — поскольку под давлением «Уэйн Энтерпрайзес» на этом настоял губернатор.

Молчали новости только о Пингвине: он, поднабравшись опыта за годы управления криминальным миром, просто залёг на дно, не засветившись публично ни в одном расхваченном стервятниками из жёлтой прессы скандале.

Фриц вынырнула из затянувшегося процесса молчаливого созерцания только, когда по монорельсу беззвучно, но с ощутимой вибрацией по поверхностям пронёсся первый утренний состав. Монорельс, запущенный незадолго до смерти четы Уэйн, поначалу стал символом надежды и прогресса, за несколько лет после превратившись в аналогичную готэмскому метро замусоренную клоаку. За неизменность, с которой город обезображивал любые благие начинания, журналисты и члены местных христианских общин не впервые окрещивали Готэм новым Вавилоном и Римом — великими полисами на заре технологического и социального прогресса, обречёнными на неотвратимое увядание в круговороте войн и пороков.

В отличие от убийцы в противогазе, вечный и увечный город ни на мгновение не замедлял своего хода.

На столешнице, где ещё недавно лежали планы из мэрилендского кадастрового реестра, рядом с телевизором поверх коробки проигрывателя Фриц ждал нераспечатанный объёмный почтовый конверт — её более насущная, нежели философские дилеммы, проблема.

Она достала конверт на полуразваленной бладхейвенской автостанции, не снабжённой ни патрульными, ни камерами, — из ячейки номер «019», открытой ключом, переданным ей в другом конверте, замазанном оружейной смазкой и фабричной пылью, характерными только для одного места. В иных реалиях Фриц ещё долго бы не появлялась на тридцати процентах территории под контролем Филиппы, но она была уверена, что если бы с ней попытались связаться, то непременно сделали бы это через мастерицу.

На протяжении всех этих лет вместе их видело слишком много людей.

Фриц вытащила из набора инструментов, лежащего в выдвижном ящике стола, обработанный ранее химикатами до фабричной стерильной чистоты хирургический пинцет, а из кармана — захваченный по дороге в убежище из канализационного тайника пятнадцатидюймовый, чуть подёрнутый ржавчиной клип-поинт в тряпичном чехле с монолитной, слишком гладкой и крупной рукоятью, одинаково неудобно лежащей в голой ладони или перчатке, но легко отмываемой от любых телесных жидкостей, — и, надрезав конверт, подцепила пинцетными ножками содержимое.

Внутри находилась неподписанная VHS-кассета.

Раскрутив кончиком ножа болты и медленно рассоединив половинки пластикового корпуса, киллер удостоверилась, что внутри нет таймера с детонатором, радиомаячка или прослушки, собрала кассету обратно и, включив телевизор, вставила ту в проигрыватель.

С щелчком перемотки кассетной ленты и мерцанием помех, переходящим в цветное изображение, воспроизвелось содержимое — всего десять секунд, датируемые неделей ранее.

Фриц ожидала увидеть исчезнувшую Зеро с заплаканными глазами на битом лице, примотанную к стулу, находящегося в аналогичном положении Безликого или лишившегося в который раз преступного трона Пингвина — тех немногих приближённых к ней людей, чьими жизнями можно было бы манипулировать.

Но никак не Ричарда Десмонда.

Съёмка велась с дальнего расстояния с многократным зумом, на табло, попавшем в кадр, отобразился рейс «Шанхай-Чикаго», а Десмонд в образе американского туриста направлялся к терминалу в окружении переодетых под цивильных секьюрити, со слишком не обеспокоенным выражением на лице для человека, который вёл столь опасную двойную игру. Фриц ставила на то, что его сделка по продаже китайскому правительству перехваченной у «Уэйн Энтерпрайзес» технологии в обход руководства «Сети» прошла удачно.

Сделка, в ходе которой убийца в противогазе стала по наивности «козлом отпущения», должна была недолго засветиться живой на свободе, чтобы позже умереть от рук людей Десмонда — и никогда не заговорить ни с представителями «Сети», ни с федералами об истинной версии происходящего.

Ричард Десмонд, как и его племянники, оказался слишком глуп в своей самонадеянности, решив кинуть тех, кто обеспечивал ему неприкасаемость во всех его открытых, легко доказуемых махинациях, — и теперь на него тоже началась охота.

Хотя по глупости Фриц не слишком уступала Ричарду, и даже её безразмерно разросшееся эго молчало при осознании этого факта. То, что мужчина не предоставил план побега, то, что в лаборатории проводилась параллельная операция по похищению разработки с подставными учёными и бойней на блокпосте, то, что по итогу её подстрелили и выкрали Зеро вместе со сверхсекретной правительственной разработкой «Триады», — ныне она давала себе отчёт, что, получив щедрое предложение Десмонда, ей стоило, даже не проверяя мужчину, послать его нахер.

Склонившись над столом, она воспроизводила покадрово запись с объектом своего следующего заказа и пыталась уловить новые незначительные детали, вместе с тем пытаясь натолкнуться на хоть что-то внутри себя, нащупать ту грань, за которую предпочла бы никогда не заходить. Однако Фриц не нащупала ничего там, где раньше упиралась в гермодвери бункера. Бункера вообще не было: только вязкий туман и обжигающий сетчатку свет, мерцающий между крон мэрилендского леса, доводившее до рвоты спустя ещё много дней — отвратительнее кислоты, поедающей полуразложившийся труп, — зловоние прошлогодней тины и талого снега под ритмичный водный плеск.

Она и сама знала, что от убийцы в противогазе в Готэм вернулась только изувеченная, безвозвратно повреждённая оболочка. Или наконец выскобленная, очищенная до самых костей.

Остановив запись из аэропорта на середине и вытащив кассету из проигрывателя, Фриц сосредоточила взгляд на её корешке. На бумажном стикере темнело шесть цифр, написанных синим маркером от руки. Первые три цифры очевидного почтового индекса относились к Алмазному Району — одному из лучших мест, чтобы что-то спрятать в Готэме, учитывая бешеный поток прохожих, — неподалёку от самого первого клуба Пингвина «У Освальда», временно закрытого из-за нерентабельности и волнений на улицах.

Вернув кассету в почтовый конверт, Фриц заковыляла к кухонному острову и достала из пустой морозильной камеры несколько десятифунтовых[181] пакетов коктейльного льда, а из единственного заполненного полезным содержимым столового шкафчика столитровый мусорный пакет. Ей нравились просторные квартиры-студии, желательно переоборудованные в двухэтажные, но ныне при боли, сопровождающей тело при каждом движении, Фриц хотелось снова оказаться в клетке крошечных пыльных апартаментов, обойти которые по периметру она могла в десять-двадцать шагов.

В уборной она заткнула пробкой слив ванны, вскрыла по очереди пакеты со льдом, высыпая содержимое внутрь, после чего раскрутила вентиль холодной воды. Сунув опустевшие упаковки в мусорный пакет, следом она сложила туда поочерёдно снятые, запятнанные канализационной с телесной грязью обноски. Включив негромко, но достаточно, чтобы перебить её болезненное рычание и тяжёлое дыхание, радио, стоящее на не используемой полке для шампуней, она осмотрела свой изувеченный язвами, клопиными укусами, синяками, ссадинами и струпьями запёкшейся крови иссушенный полутруп в отражении.

Рекламная пауза в радиоэфире предлагала новые кухонные комбайны для самых отчаянных домохозяек, способные справиться с нарезкой любого типа продуктов, перетекая в повтор вечернего выпуска новостей о терактах Джерома Валески.

Перечисляя его предыдущие выходки, в устранении которых полиция, кажется, вообще не принимала участие, диктор упомянула взятие Джеромом в заложники юного Брюса Уэйна и его собственного брата-двойника — Ксандра Уайлда, — неделей ранее.

Незадолго до этого, оказавшись в клетке Ксандра и его безликой телохранительницы Экко, Джером пробыл там всего несколько часов до вмешательства Джима Гордона и самых верных членов «Легиона Ужаса», пришедших за предводителем, и сбежал. С тех пор Ксандр находился в постоянном напряжении, впрочем, как и Брюс Уэйн, за которым Валеска также вёл открытую, но уже не такую упорную, как до его последней смерти, охоту. Впрочем, и для Брюса Джером больше не был самой серьёзной проблемой: куда более его беспокоила фигура Ра’с аль Гула — тронувшегося умом бессмертного старика, некогда стоящего за его похищением Сенсеем с «Судом Сов» и тренировками в Нанда-Парбат, а ныне — за воскрешением Барбары Кин и попыткой воплотить пророчество о перерождении города грехов в огне и появление на его пепелище рыцаря Готэма.

Кроме того, что он не единожды пытался спровоцировать Брюса Уэйна убить его, став на путь возмездия и справедливости, Ра’с аль Гул преследовал куда более страшную цель, кроющуюся в том, чтобы помешать предотвращению всех грядущих терактов в городе, подталкивая юного миллиардера — вполне пригодного для того, чтобы стать новым готэмским столпом, как и его предки, — выбрать путь возмездия. И ещё чтобы создать для Уэйна идеального антагониста, злодея, на роль которого, по мнению Ра’с аль Гула, он сам, как и клоун с отрезанным лицом, даже близко не подходил. Впрочем, в Джероме было то, чего не наблюдалось во всех злодеях прежде, — идея заразительнее вируса Тэтча и смертельнее газа Крейна. Правильно подсаженная и пророщенная, она непременно дала бы свои плоды.

Ни Пингвин, пытающийся узнать больше о реальном обладателе нанда-парбатского кинжала, ни Фриц, ошибочно бросившая вызов членам лиги таинственных ассасинов, именующих себя «Тенями», уверенно считая, что те имеют к ней некие личные счёты, тоже не подходили на эту роль воплощения идей Валески ввиду собственного нейтралитета относительно чёткого выбора стороны добра или зла — а потому не представляли для Ра’с аль Гула больше никакого интереса.

В отличие от идеального вместилища, Иеремии Валески, — не столь бесхитростного и простого, каким он пытался показаться. А его новообразовавшийся союз с Брюсом Уэйном на почве общего врага — Джерома — не просто мог стать, а уже залёг в фундамент грядущего злодейско-героического тандема.

Заполнив ванну до половины, Фриц закрутила кран и, сцепив зубы, медленно, начав с обеих стоп, дюйм за дюймом забралась внутрь, давая воде, идущей от контакта с её кожей мутными разводами, после ледяной агонии притупить боль и наконец смыть с неё следы прожитых в гниении недель. Коснувшись копчиком дна ванны, Фриц упёрлась лопатками в спинку, пытаясь нормализовать сбившееся из-за переохлаждения дыхание. Когда она отдышалась, то, утомлённо запрокинув голову, просто лежала в медленно нагревающейся до комнатной температуры воде четверть часа, прикрыв глаза. Для неизменного ритуала омовения, сопряжённого с размышлениями о будущем, не хватало сигареты, от которой её на голодный и истощённый желудок точно вывернуло бы наизнанку, потому в окружении тающих ледяных кубиков и розоватых вкраплений идущей из открытых ран крови она походила скорее на жертву киднеппинга: взгляни на подреберья — и увидишь свежие следы от вырезанных почек.

Фриц могла только предполагать, почему «Сеть» связалась с ней, дав ей заказ на Десмонда, да ещё и подобным образом: вероятно, дело было в сохранении репутации вездесущности, контроля и оставления за собой последнего слова. Возможно, они бы даже обменяли его жизнь на жизнь Зеро, и больше информации убийца в противогазе надеялась получить, только отправившись по координатам с кассеты. И всё же было нечто изящное том, как представители «Сети» могли попытаться убить Фриц вместе с Десмондом, поймать, чтобы допросить, но вместо этого предложили ей иллюзию выбора, бросили снисходительно кость — и ещё не факт, что не прикончат её после исполнения, не говоря о щедрости в виде возвращения хакера.

Теперь она понимала, каково было все эти годы Пингвину: нередко подвешенному за шиворот или с Дамокловым мечом над головой — но всегда частью чей-то чужой игры. Их разница крылась лишь в том, что Пингвин мастерски умел эту игру принимать, изменяя под себя правила, а убийце в противогазе только приходилось учиться, наступая самой себе на горло.

Их всех держали на коротком или длинном, до определённого момента не ощутимом, но поводке. Оборвать его можно было всего двумя путями: собственной смертью или смертью его обладателя. Фриц слишком сильно любила жизнь и зашла слишком далеко в попытке победить небытие, чтобы согласиться на первый вариант. А потому, как в случае со злополучным сотрудничеством с Фиш Муни, внутренне согласилась на уступку — но только чтобы попытаться проникнуть шаг за шагом в самое сердце тех, кто считал себя её хозяевами, — пока ещё таинственных, а потому опаснее, чем кто-либо до них, членов «Сети». Если в следующий раз не лишится уже головы, разумеется.

Фигура Филиппы как посредника между ней и «Сетью» поначалу не показалась Фриц ничем необычным. И только позже заставила Фриц задуматься о том, знает ли она хоть что-то о людях, окружающих её, — их реальных тайнах, зависимостях, страхах и корнях лжи, простирающихся глубоко в земельные недра.

Передай Филиппа ей конверт без нравоучений, сдержи за зубами сочащуюся желчь — и киллер ещё долго считала бы её своим сторонником. Но женщина не сдержалась: послевкусие от гражданской войны в Бладхейвене, развёрнутой по причине того, что Зеро не слишком хорошо осознавала последствия своих действий, ведь эта война унесла жизни её людей и окончательно подорвала терпение к выходкам убийцы в противогазе.

Она считала себя слишком старой для максималистичного дерьма.

— В столе под верстаком. Нет, левый средний ящик. Справа. 

Филиппа, разбуженная чужим присутствием и выгнавшая дремавшую с ней на раскладном диване под старыми застиранными простынями новенькую участницу коммуны, едва было не вжала в стену рубильник, отвечающий за освещение доброй половины здешних тоннелей и её цеха, остановленная шипящим: «Только попробуй, блядь». 

Фриц нащупала конверт и стремительно сунула во внутренний карман куртки. 

Она видела только смутные очертания спальни и одновременного кабинета мастерицы, вписанного в погружённый в темноту цех, лишённый окон. Что бы ей ни передали, киллеру предстояло ознакомиться с этим без посторонних.

— Это были федералы?

— Думаешь, эти сосунки что-то реально могут? Я в федеральном розыске уже больше десяти лет, и ничего.

— «Триады»?

— А они здесь при чём?

— Тогда кто?

— Фриц, послушай. Ты по уши в дерьме, от которого тебе больше никогда не отмыться. Впрочем, как и всем нам, — добавила Филиппа почти горестно. 

— Объяснись.

— Да чёрта с два я вообще обязана тебе хоть что-то объяснять. Я всё никак не могла раньше понять, в чём твоя проблема, теперь до меня наконец дошло. Думаешь ты и вправду дохрена. Только выводов правильных не делаешь нихрена. Повзрослей уже наконец, Фриц. Твои игры в неуловимого киллера закончились. Ты перешёл дорогу тем, кому её переходить нельзя, и втянул в это меня и моих людей. Сначала твоя малолетка, теперь это. 

Вопреки ожиданиям женщины, превентивно потянувшейся к неизменно торчащему из-за пояса обрезу — она не расставалась с ним ни во время сна, ни во время близости, — Фриц не отреагировала на выпад никак. До неё наконец начинало доходить. Тот недостающий кусок пазла, фрагмент мозаики, не дающий ей покоя с самой кончины Тодда, встал на положенное место. 

— Я никогда не задумывался о том дне, когда «Т» получил свой последний заказ. Ничего странного не было в том, что он поехал к тебе за взрывкомлектами, а вернулся часов через десять с новой целью. Но он никогда не был таким… осмысленным. Вот почему мне было так не по себе, словно что-то должно произойти. Вот почему он отказался брать меня с собой. Он знал, что умрёт. И ты тоже знала это, Филиппа. 

— Если это очередная теория заговора, которая родилась в твоём воспалённом мозгу, я здесь ни при чём. 

— Как давно ты работаешь с «Сетью»?

— Нам лучше остановиться прямо сейчас.

— Боишься? — Оскал кратко рассёк губы убийцы в противогазе. Женщина никогда не видела её улыбающейся и могла поклясться, что ныне была благодарна темноте за то, что это так и не изменилось. — Правильно. Потому что я вот больше ничего не боюсь. 

Филиппа ненадолго затихла, а потом выплюнула явно взвешенные слова.

— Вали-ка ты отсюда. И не появляйся больше никогда. Поверь, после того, что здесь случилось по вине девчонки, любой из моих людей с удовольствием нашпигует тебя разрывными. В следующий раз я не стану их останавливать.

Они обе знали, что лучше бы Фриц было никогда не возвращаться, ведь если бы она это сделала, то сравняла это место и всех его обитателей с землёй.

Не слишком оттягивая момент с прибытием в Готэм, она направилась в соседний Централ-Сити на попутке, а оттуда, сделав стокилометровую петлю, доехала на междугороднем рейсовом автобусе до окраины Готэма, граничащей с Трикорнер-Ярдс. Фриц не рискнула соваться в их первое с Пингвином убежище на треугольном острове: наверняка за ним уже велось наблюдение, — а потому угнала строительный минивэн с промышленной парковки неподалёку от моста на остров и, бросив машину на пустыре у Готэм-ривер, свернула в коммуникационную систему через старый водосток в гавани Миллера.

Плотно замотав рюкзак и его содержимое — немногочисленные сменные вещи и припасы с обезболивающим и антибиотиками — в герметичные зип-локи, она направилась в сторону Даунтауна по сети сначала заваленных мусором и изрисованных бессодержательными граффити тоннелей закрытой ветки метро, а затем уходящих в темноту буро-зелёных арочных коридоров и канав для сточных вод. Кое-где они были затоплены сгустившимися после всех весенних гроз нечистотами по уровень бёдер.

И, если на своих двоих Фриц передвигалась, успешно борясь с усталостью, то конец пути дался ей даже сложнее заплыва в Чесапикском заливе.

На четвереньках и ползком на животе по горизонтали неудобных ходов вдоль ржавых, облепленных влажной слизью, паутиной, лопнувшей термоизоляцией и сталактитовыми наростами труб, затем всё ближе к поверхности по шатким перекладинам проеденных коррозией технических лестниц…

Каждые десять минут она делала длительные паузы, потому привычный несколькочасовой маршрут растянулся почти на сутки. На пути ей не встретилось ни души за исключением нескольких трупов животных разной степени разложения и погружённых в наркотическое безмыслие бездомных, развернувших палаточные лагеря.

Одни из них или таких же беглых преступников разобрали и опустошили один — основной и самый последний — тайник киллера, ещё два стали недоступны из-за обвала и затопления, и только в единственном оставшемся, самом старом, сделанном ещё до смерти Тодда, лежало несколько сотен наличных и три тактических ножа. Долгий взгляд на покрытые многолетней пылью свёртки принёс Фриц ностальгию и циничную мысль о том, что она практически забыла цену хвалёной независимости — когда использовать коммуникационную сеть приходилось не по случаю, а ежедневно.

Переночевав в одном из технических рукавов, уровень воды до которого доходил только в осенний сезон, Фриц переоделась в сухой комплект женской одежды из рюкзака, пересчитала собранные припасы, рассортировав по карманам мешком висящей на ней одежды, накрыв собранные за уши волосы и часть лица кепкой с капюшоном, а глаза — пластиковой подделкой солнцезащитных «Ройбан», и стала неотличимой от тысяч наркозависимых бездомных, наполняющих центр.

Она не боялась выделиться пустым рукавом: однорукость, одноногость или почти полная потеря подвижности не была чем-то особенным в даунтаунских кварталах, превратившихся за последние несколько десятилетий в один сплошной нарко-шлюхо-притон, и палаточный городок для лишившихся возможности выезда из страны или крыши над головой мигрантов, сирот, падших женщин и стариков.

Первой причиной тому стало то, что, пытаясь побороть феномен бездомности, руководствуясь гуманизмом, ещё в семидесятых социальные службы открыли там точки выдачи трёхразового питания, одежды, медикаментов, спальных мешков с палатками и рекреакционных наркотиков, затем к ним присоединились религиозные организации и мэрия с показательными жестами щедрости.

Второй причиной был постоянный бешеный поток прохожих, который обеспечивал просящим милостыню стабильный доход (больший процент с которой они, разумеется, отдавали управляющей городом мафиозной семье), а ещё клиентов, которых интересовала информация или выход к, пусть и низкокачественному, но чёрному рынку — от оружия с наркотиками до специфических запросов вроде радиоактивного топлива и человеческого мяса.

С учётом бессилия полиции в целом районе, здесь сформировались собственные правила, следовать которым Фриц научилась с первых дней по прибытию в Готэм.

Выбравшись из канализации на улицы, киллер воспользовалась невзрачным бургерным трейлером, меню в котором, как и полагалось подобным точкам, оказалось на удивление сносным, и провела четверть часа за трапезой, совмещённой с чтением ежедневной бесплатной прессы, после чего направилась в пешее странствие по самым густо облепленным разношерстной, зловонной, воющей, гогочущей цветнолицей публикой.

Там-то и вскрылось, что её конспирация вообще не имела смысла: все ресурсы полицейского департамента были направлены на «Легион Ужаса», который не жалел ни бедняков, ни богачей в гомицидоманиакальных порывах. И до неё — совершенно неузнаваемой, — никому не было никакого дела, пока она не начала спрашивать о Валеске.

Сбившиеся в псевдоорганизованные группы бездомные беспокоились о собственной безопасности сильнее, чем когда-либо, и говорили неохотно, тщательно подбирая слова, опасаясь, что Фриц сдаст их за болтовню клоуну.

В прошлом ей достаточно было воспользоваться противогазом и приставленным к печени скелетным танто: за столько лет в криминальных кругах у неё выработалась репутация, существенно облегчающая работу. В новых реалиях Фриц была никем, одной из сотен таких же пропавших душ, а потому не хотела устраивать привлекающую внимание массовую резню.

Для начала она ограничилась всего одним убийством «перекрёсточного» барыги, которого крышевали более крупные барыги под зонтом Пингвина, добыв у покойника несколько доз героина. Что правда, затаскивая кровоточащее туловище барыги в мусорный бак, она вновь с трудом справилась одной рукой и едва не попалась на глаза коллеги убитого, вернувшегося с обеда и спохватившегося пропавшего компаньона.

Растущая паранойя заставила Фриц подмешать в пакеты крысиный яд из ближайшего хозяйственного магазина, чтобы никто из её потенциальных информаторов не сдал её позже за такую же дозу под воздействием старого доброго насилия, газа Крейна, и просто от первобытного ужаса, который вызывали даже самые «низкоранговые» члены клоунской банды. «Грязные» партии героина с примесями опасных или не по уму подобранных ингредиентов не были на здешних улицах редкостью, и полиция даже не бралась за эти дела. В то же время смерть барыги могли легко связать с расплатой за продажу «грязного» товара, и таким образом Фриц пустила бы все концы в воду.

В совокупности с легендой про то, что люди Валески завербовали её несуществующую «сестру», в точности походящую на Зеро, и бесплатными дозами, план киллера сработал практически бесшовно в четырёх из пяти случаев: следующие информаторы оказались более сговорчивыми, пока не унесли один за другим память о последнем разговоре в могилу.

Только одна информатор отказалась от наркотиков и попробовала прогнать Фриц, сказав, что вообще сдаст её Валеске, оставшись в конечном счёте истекать кровью из проткнутой клип-поинтом глазницы.

По дороге из новых трупов Фриц постепенно приблизилась к пониманию реального положения вещей в городе.

Во-первых, «Легион Ужаса» обосновался в фамильной резиденции Пингвина — и, хотя на первый взгляд выгоды в этом для мафиози, который всегда выступал за сохранение городского порядка от костюмированных уродов, не было, Фриц сразу поняла его мотивацию. Пингвин предпочёл оказаться там, где безопасней, — в эпицентре общего хаоса.

Во-вторых, положение Пингвина не защищало его от непредсказуемости Валески: судя по тому, что клоун ежедневно вербовал мелких головорезов и поджигателей, из которых исчезала минимум половина, и вместо использования ресурсов Пингвина грабил подпольные оружейные и химические склады, он не слишком доверял мафиози и его ресурсам, ведя свою игру. Освальд не раз попадался в эту ловушку, недооценивая своих врагов или пытаясь сделать их своими друзьями, — но в этот раз предчувствие Фриц о том, что что-то происходит, только усилилось.

В-третьих, легенда о сестре завела ход разговоров в неожиданное русло: в команде Валески действительно оказалось несколько девушек, и описание одной из них крайне смахивало на Зеро. Если внешность девушки не была выделяющейся, то ныне починенный экзокостюм от «ЛексКорп» запоминался наравне с таковым у Виктора Фриса или прикидом пугала у Джонатана Крейна.

За время между пробуждением в Мэрилендском лесу и приездом в Готэм Фриц не единожды думала о судьбе девушке и даже надеялась, что на кассетной записи увидит именно её, затем — что получит хоть какую-то информацию о ней по новым координатам. То, что хакер потенциально оказалась в Готэме, да ещё и в рядах Валески, звучало абсурдно, потому Фриц, предпочитая не тешить себя ложными надеждами, отложила мысли об этом на потом.

Сменив воду в ванне несколько раз — когда ушла грязная плёнка и мерзостный запах, оставляя за собой только лёгкий хлористо-канализационный флёр на коже, — Фриц выпрямилась, по очереди поставив влажные ступни на ледяной пол, и подошла к запотевшему зеркалу, стирая испарину ладонью. Даже за размытыми следами её обнажённое тело походило на холст неудавшегося маньяка с только просыпающейся страстью к ампутациям — или на чудом уцелевшего на растяжке, но задетого осколком рекрута, прошедшего небрежную операцию в полевых условиях.

Порядочно отросшие, налипшие на лоб и скулы, кое-где выпавшие клоками, оставляя проплешины, уже частично высохшие бесцветные волосы выглядели совершенно инородными. Киллер, открыв шкафчик над раковиной, достала электрическую машинку, неудобно склонилась над раковиной, чтобы не оставлять беспорядка на полу, и за минуту сбрила их к чёртовой матери до миллиметрового пушка.

Отправив состриженные пряди из раковины в мусорный пакет, Фриц смыла остатки волос с руки, затылка, висков и шеи под струёй всё так же обжигающе-холодной воды, ополоснула механизм машинки, возвращая ту на место и с тревогой осознавая, что в квартире закончились энзиматические очистители, а значит, что теоретически остатки её волос могут извлечь из труб, если она только не зальёт их химикатами как можно быстрее.

На мыслях о том, как спланировать за один день закупку химикатов, добычу лучшего средства маскировки её нордического профиля и бритой головы — натуральный парик последние из не «засветившихся» фальшивых документов, — проверку Нэрроуз на наличие послания, визит к Освальду перед своей вероятной новой отлучкой из Готэма и что заказать на обед (восстанавливающееся тело постоянно требовало новое углеводно-белковое топливо), она потянулась к запечатанному хирургическому набору.

Лёд помог только отчасти, свежие и старые раны всё ещё горели алым, медленно кровоточа. Мысль напиться ядовитых сывороток, как сделала Айви Пеппер, или поплавать в одном из болот «Индиан Хилл», как сделал Бутч, чтобы отрастить заново потерянную конечность, не казалась такой уж абсурдной.

Пока в горле не застыла голодная анемичная тошнота, её сил хватило только на обработку мелких ссадин: для сочащейся кровью и сукровицей культи нужна была уже помощь специалиста. Она пыталась отвлекаться на треск радио, лишь бы не фокусироваться на теле, готовом свалиться в обморок прямо на ванный кафель при запахе собственной открытой плоти.

На середине радиоэфира, который от короткой музыкальной паузы переключился на традиционную утреннюю программу, её слух уловил знакомое «Сбор урожая душ Евангелиевых», и киллер, отвлёкшись от врачевания своей шкуры, выкрутила тумблер громкости почти на максимум. Кто знает, не успел ли наломать дров её отец, пока она занималась тем же в Мэриленде?

— …Не боитесь провокационных вопросов, преподобный Нэйтан? Начну с того, что наверняка волнует всех наших слушателей.

— Единственное, чего может бояться истинный христианин — поддаться проискам дьявола. — Голос пастора звучал существенно моложе, чем предполагала Фриц. Ещё она подумала о том, что подобная манера изъясняться резонировала с таковой у отца. — Вы можете спрашивать что угодно.

— «Сбор урожая душ Евангелиева» существует на пожертвования прихожан, верно? 

— Полагаю, как и любая другая церковь в этой стране. 

— Как говорится, «легче верблюду войти в игольное ушко, чем богатому в царство божье», не так ли? Как относится ваш приход к тому, что после вступления в силу последней версии завещания вы получите все активы вашего отца, который, напомню, до его кончины полгода назад, да упокой Господь его душу, был членом совета директоров «Куин Энтерпрайзес»? И как вы планируете распоряжаться наследством? 

— Думаю, мой ответ прозвучит слишком банально. Мои юристы уже подготовили документы на передачу недвижимости в пользу церкви. Что касается активов, девяносто процентов от выручки я планирую направлять на благотворительность…

Эфир оказался для Фриц бессодержателен, и ей оставалось только гадать, остался ли её отец вместе с караваном, приблизился ли к поимке загадочного душегуба и не пришли ли по его душу федералы. Постоянное перемещение с караваном давало мужчине преимущество, но он знал, что находят всех — вопрос времени, — а потому ждал гостей.

И гости нагрянули.

Лето в Теннесси всегда начиналось ещё в конце апреля, и потому, чем ближе церковный караван подбирался к Нэшвиллу, делая двух-трёхдневные остановки в каждом из мелких или крупных городов, собирая «урожай душ», тем жарче и невыносимей становилось перемещаться в трейлере.

Безликий был вынослив, но после стольких лет без прямых солнечных лучей и с привычной комфортной для тела температурой в камере большую часть дня, не считая ночи, он откровенно страдал: от удушливого пыльного воздуха и южноамериканского солнца, выжигающего траву на полянах, где они привычно собирали за несколько часов шатёр со сценой, чтобы разобрать после программы, а также от стремительно прогрессирующей экземы.

Времени и пространства на его расследование, которое он перенёс в крохотный блокнотик, неизменно покоящийся в кармане его брюк, у мужчины практически не оставалось: к концу каждого дня он ощущал себя выжатым до предела, расчёсывая до кровавых шрамов предплечья и спину и пытаясь утешаться мыслью, что из всех потенциальных возрастных проблем эта была не самой мучительной.

Потому, в один из вечеров, измотанный после разгрузки звуковой аппаратуры и сцены, выйдя после отвратительно-тёплого душа (вода в трейлерном баке за день нагревалась почти до сорока по Цельсию), заставившего скорее вспотеть снова, чем освежиться, Безликий, натирая кожную сыпь щедрыми мазками крема из банки — обёрнутый только полотенцем вокруг бёдер, — не удивился, ощутив в трейлере постороннего. Только медленно нащупал скользкой ладонью опасную бритву в стакане для зубных щёток.

Всего на секунду Безликий подумал, что это Марк, решивший покопаться в его личных вещах, пока до него не дошло, что полная, абсолютная тишина характерна для совершенно другой категории людей.

Звук с щелчком фиксируемого лезвия бритвы был достаточно громким, чтобы опытный слух различил его в другой части трейлера. Впрочем, как и скрип накручиваемого на пистолетное дуло глушителя со стороны кухонного уголка.

— Опустите бритву.

Безликий мог поставить сто долларов на то, что говоривший носил черно-белый костюм-двойку с галстуком и прямоугольные очки с тонированным чёрным стёклами. Когда фигура гостя открылась его взгляду, он почти угадал: на мужчине с пресным, незапоминающимся лицом не оказалось только очков.

— Я здесь только, чтобы задать пару вопросов, если вы не будете пытаться меня убить. — Он кивнул на огнестрел. — Простая мера предосторожности, потому что я читал ваш профиль. Вы ведь своего рода легенда, вы знали это? Опустите бритву, и мы просто поговорим. Не хочу распугать сердобольных стариков из этого прихода стрельбой.

Безликий медленно шагнул в сторону, демонстративно закрывая бритву, осторожно положил её на пол, без резких движений выпрямился, держа руки над головой, и стопой пнул оружие. Бритва пролетела по шероховатому трейлерному полу почти до кухонного уголка.

— Но миссионерская деятельность… Вы полны секретов, Уолтер. Или вас лучше называть объект номер семнадцать-ноль-восемь?

Мужчина подумал, что из всех возможных агентов ему послали, кажется, самого болтливого.

— Вы сами вручили мне Библию, так что не удивляйтесь, что я последовал за Господом, когда у меня появилась свобода перемещения…

— А как по мне, вы от чего-то бежите, Уолтер. Например, от чего-то, что связано с дерзким нападением на лабораторию «Уэйн Энтерпрайзес» в штате Мэриленд.

— …После всех тех лет опытов и одиночных камер, которые вы устроили мне, так и не сказав, в чём меня обвиняют. Не ваше собачье дело, от чего я бегу.

— Вас, Уолтер, вообще здесь не должно быть, и в этом ваша главная проблема.

— Я законопослушный гражданин и нахожусь здесь на легальных оснований.

— Нет, вы знаете, о чём я, но, если честно, я предпочту отдать эту головную боль вашему последнему куратору, мисс Уоллер. Я здесь только для того, чтобы просто поговорить о вашем сыне, ведь яблоко от яблони…

— Я не очень разговорчив, когда меня держат на прицеле. И вы и так знаете, что я ничего не скажу — и не сказал бы, даже если бы знал.

Безликий скосил взгляд на висящий на стенке между санузлом и кухней зонт-трость, а ещё на приоткрытый ящик с инструментом по правую стенку у входа, откуда торчали ножки молоточного гвоздодёра. Он просчитывал в голове, сколько секунд понадобится, чтобы провернуть уворот от пуль с открытым зонтом, подцепить молоток и метнуть незваному гостю в голову. Федеральный агент держал в голове статистику смертности в стычках с Безликим и пытался предугадать его следующие действия.

Их обоих прервал скрип открывшейся двери трейлера.

Преподобный Нэйтан, стоящий на предпоследней ступеньке, ведущей в трейлер, и наполовину просунувшийся в дверной проём, был последним, кого ожидал увидеть Безликий.

Он нервно сглотнул, чётко осознавая, что его план-маскировка с церковным караваном может вскоре обернуться бойней.

Безликому не хотелось убивать пастора ввиду завязавшегося между ними подобия дружбы и рабочей взаимовыручки, но мужчина не оставлял свидетелей и непременно убил бы обоих, после чего пошёл бы ва-банк и прикончил Марка.

Шанс на то, что всё развяжется, казался мизерным. Даже если бы федеральный агент не тронул его и не сболтнул лишнего или не попытался убить Нэйтана по тем же соображениям, что и Безликий, мужчине было не избежать вопросов от пастора после.

Всё пошло наперекосяк.

— Уолтер? — кивнул ему Нэйтан, затем посмотрел на незваного гостя, медленно заводящего руку с оружием за спину, пряча то в прикрытую полами пиджака кобуру, и снова перевёл взгляд на Безликого. — Всё в порядке?

— Да. — Безликий не успел возразить или попросить его оставить их вдвоём, как мужчина без тени страха на лице обратился к агенту:

— Двери «сбора урожая душ Евангелиевых» всегда открыты для страждущих и жаждущих Господа с понедельника по воскресенье с девяти утра до шести вечера в церковном шатре. Однако сейчас мы закрыты.

Нэйтан зашёл в трейлер, расправляя плечи. Агент поднялся, делая шаг ему навстречу.

— А вы, стало быть, преподобный Нэйтан.

— Сэр, вы находитесь на частной территории, я вынужден попросить вас покинуть трейлер, иначе я вызову полицию.

— Я нахожусь здесь на законных основаниях по делу, к которому ваш прихожанин может иметь прямое отношение.

— Хорошо, тогда назовитесь и покажите ваш жетон, поскольку это всё ещё выглядит как проникновение на частную собственность.

— Это дело федеральной важности. — Агент прозвучал непрофессионально-раздражённо.

Очевидно, ему нечего было предъявить. Не будь пастор в центре внимания масс-медиа, не унаследуй отцовские акции в «Квин Индастриз», его, вероятно, уже не было бы в живых.

— В таком случае для вас не будет проблемой показать постановление суда, ордер или хотя бы жетон. Любой документ, сэр.

— Преподобный, послушайте, вот вам мой совет: не вмешивайтесь.

— Нет, это мой совет вам: если у вас нет легальных причин здесь находиться, убирайтесь, иначе я звоню в 9-1-1.

Пастор достал из кармана брюк «раскладушку», набирая на клавиатуре номер службы спасения. Динамик на его телефоне был достаточно громким, чтобы агент услышал голос оператора службы спасения.

Безликий неожиданно подумал, что как для пастора у Нэйтана действительно крепкие яйца.

— Здесь подозрительный мужчина, который называет себя федеральным агентом, и у него пистолет. Да, я спрашивал, он отказывается показывать жетон. Записывайте адрес: Чапел Хилл, Сидар-Гров-роуд. Ориентир: церковный караван, у нас здесь семнадцать трейлеров, вам нужен коричневый «фольксваген», регистрационный номер 032-JJL.

Когда агент покинул трейлер и территорию лагеря, бросив угрозу про следующий раз, Безликий, неловко прокашлявшись и покосившись на прикрывающее наготу банное полотенце, направился на кухню, чтобы включить чайник. Нэйтан, прикрывая трейлерную дверь, выглянул в окно, за штору, убедившись, что незваный гость скрылся в чёрном кадиллаке, растворившись в смолисто-тёмной ночи.

— Дилетанты, — тяжело вздохнул Безликий, доставая из крохотного шкафчика над такой же крохотной раковиной затёртую чашку с американским флагом. Он помнил времена, когда федералы работали куда более организованно и хладнокровно. — Будете что-нибудь?

— Нет, спасибо. Оператор сказал, что они пришлют несколько машин.

Наступила затяжная молчаливая пауза. Безликий залил три чайных пакетика с тремя стикерами сахара кипятком, притворяясь, что не замечает, насколько пристально смотрит на его ссутуленную спину пастор, очень близко стоящий к разгадке, кто же этот странный, знающий от корки до корки «Писание» мужчина, явно скрывающий свои истинные намерения.

— Уолтер, — неловко продолжил Нэйтан. — Я рад, что вовремя заметил, что что-то не так, и этот человек уехал, но вам всё же придётся объясниться. У моего прихода будут проблемы?

Безликий постарался звучать как можно сдержаннее, размешивая сахар в чашке впятеро дольше обычного.

— Только у меня.

— У меня есть вопрос.

— Я знаю, что вы хотите спросить. попробую объяснить. Вы же слышали про ограбление лаборатории «Уэйн Энтерпрайзес»?

— Это та, которая на территории полигона Агентства Специальных Технологий и Аэронавтики? — Близкий кивнул. — В новостях говорили, что это был теракт. Вы имеете к этому отношение?

— Не я. Человек, которого я знаю.

Нэйтан знал, что у Уолтера есть взрослый ребёнок, и с холодком осознал, на кого был похож мельком увиденный в новостях фоторобот.

— Мне всё ещё не стоит волноваться?

— Нет. Хотя возможно однажды меня найдут с пулей в голове. Но мне жаль, преподобный…

— Нэйтан.

— Мне жаль, Нэйтан, это не должно было стать вашей проблемой. Если вы попросите меня покинуть приход, я пойму. Я не хочу никого подставлять.

Из-за штор пробились красно-голубые лучи мигалок на крыше двух патрульных машин. Встрепенувшись, Нэйтан наконец перевёл со спины и профиля Уолтера взгляд на полицейских, направляющихся к трейлеру.

— В кои-то веки они приехали быстро.

— И всё равно не вовремя. — Желчно подметил Безликий.

— Пойду поговорю с полицией. Уолтер, помните, что вы можете оставаться здесь, сколько захотите, если ваши намерения действительно связаны с Господом.

Безликий подумал, что ему стоит поблагодарить пастора — тот смог предотвратить несколько трупов, — но вместо этого выдал:

— Должен сказать, что лихо вы его. Не ожидал.

— Почему же? То, что я христианин, не лишает меня моих гражданских прав, самоуважения и не перестаёт делать меня мужчиной. И, да простит меня Господь, мне точно придётся поговорить об этом на исповеди, но как же я терпеть не могу копов.

— Не представляете, насколько я тоже.

— И ещё, — добавил Нэйтан, выходя из трейлера. — 1-е Коринфянам 15:58.

Стареющему вигиланту не нужно было открывать «Новый Завет», чтобы узнать, что пастор имел в виду.

«Будьте тверды, непоколебимы, всегда преуспевайте в деле Господнем, зная, что труд ваш не тщетен пред Господом».

— Значит, тверды и непоколебимы.

Отпуская ободряющий комментарий, Нэйтан даже не предполагал, как далеко могут завести мысли его прихожанина. И насколько он в этом одинаков с убийцей в противогазе.

На подоконнике рабочего кабинета Пингвина, уже мало отличающегося от привычного глазу Фриц вида притонов — заваленного опустошёнными владельцем винными и хересовыми бутылками, пачками от снеков, стекольной и фарфоровой крошкой, рваными гобеленами и другим неидентифицируемым мусором, — она появилась глубокой ночью: с ознобом, притупленным лекарствами, рассортированными под безразмерной одеждой всего трёх ножнами и сеткой новых болезненных швов поверх лихтенберговых фигур, проступающих слишком заметно на бледной коже.

Она успела купить химикаты, избавиться от своих генетических следов дома, пообедать несколькими порциями лапши с морепродуктами, побывать по указанным координатам в Нэрроуз, найдя новые координаты — действительно с адресом за пределами Готэма, — написанными граффити на стене сожжённого супермаркета, купить за десятку на гаражной распродаже там же старый пыльный, но подходящий на первое время парик, который она планировала позже привести в порядок и плотно зафиксировать на голове. После чего киллер вернулась в островную часть Готэма, пробралась в успешно работающий под руководством людей Пингвина «mr. ash» через мясной цех, достав из тайника потолочной вентиляции спрятанные документы Джули Ильвис[182] с её черно-белой фотографией в аналогичном каштановом парике. Её почти реальные документы — с настоящим, данным при рождении именем и фамилией, сделанные аналогично с таковыми для её отца перед отъездом с церковным караваном из-за высоких рисков использовать все свои предыдущие «засвеченные» документы.

Оставалось связаться через Пингвина с доктором Уайтхэдом, чтобы уже через него достать хотя бы декоративный протез прежде, чем снова покинуть Готэм.

Следы присутствия «Легиона Ужаса» на территории поместья читались за несколько метров до изгороди: приспешники Джерома Валески изрисовали всё традиционными граффити с глазами и «ха-ха-ха» на месте улыбки-оскала, за долгие месяцы до этого распространяемыми приспешниками рыжеволосого клоуна по готэмским подворотням, как напоминание о культе; выбили несколько стёкол, разворотили цветочные клумбы, перевернули лавки. После чего исчезли, оставив после себя только напоминание о самых неприглядных животных гранях человеческой природы.

Не было ни ящиков с оружием или злодейскими приблудами, ни костюмов, ни тел, ни хотя бы парочки несостоявшихся шестёрок, стерегущих клоунское логово.

Пингвина в поместье тоже не оказалось, но, судя по начатой винной бутылке на рабочем столе с чуть выветрившимся за несколько часов простоя алкоголем и по развёрнутым на заваленной мусором столешнице документам, датируемым текущим днём, а ещё тростью, поблескивающей рукоятью в форме пингвиньего черепа, мафиози был единственным последним постояльцем собственного особняка и непременно собирался вернуться. Это произошло часом позже появления Фриц.

На первый взгляд общая разруха Пингвина совершенно не трогала: в одном из своих лучших костюмов, с пальто с меховой оборкой по воротнику, в начищенных чёрно-белых оксфордах, с укладкой, дополняемой лиловой прядью, подчёркивающей плотно зафиксированную волну чёрных лакированных волос, словно только с чёртового званого ужина отцов-основателей, опираясь на рукоять «штейр-майнлихера», он заковылял к столу и неуклюже грохнулся в кресло, подхватывая винную бутылку, осушая в несколько глотков до дна и возвращаясь к перебиранию корреспонденции.

Крепкий запах пота и перегара, смешанного с парфюмом, долетающим за десяток метров до подоконника, в тени которого скрывалась Фриц, были единственным, что выдавало воспалённое, пограничное состояние разума мафиози.

С правой створки массивных дубовых дверей, медленно закрывшихся с какафоничным скрипом не смазанных петель, на Пингвина уставилось объёмное разноцветное «все копы ублюдки»[183]. В коридоре приглушённо загудели голоса: глава службы безопасности обсуждал что-то с сильнее обычного заикающимся Пэнном — после истории с Софией и неотвратимого знакомства с компанией рыжего клоуна психика мужчины окончательно дала трещину. Если раньше он балансировал на грани безумия в яслях для взрослых, то теперь его стали замечать в компании жутковатой наручной куклы в гангстерской шляпе, какими пользовались чревовещатели[184].

К голосам Заса и Пэнна примешался возмущённый шепот Гейба, за ним — других солдат и капо. Но никто из них не решался зайти в кабинет к мафиози, а затем они и вовсе переместились с обсуждением насущных дел или на улицу, или в другое крыло поместья, наконец оставив Пингвина в полной, искомой им тишине.

Поводом для дискуссии стало исчезновение Валески накануне. Посвятив мафиози в план последнего теракта — угон дирижабля для распыления нового газа Крейна над Готэмом, — Джером, воспользовавшись отъездом Пингвина в клуб, навсегда покинул свою новую штаб-квартиру. Пытаясь достучаться до голоса разума, Зас, Пэнн и Гейб были вдвойне возмущены тем, что Пингвин вообще никак не отреагировал на эту новость. Казалось, он, перенапряжённый вопросами поддержания подобия порядка на всех криминальных и легальных бизнес-площадках под его контролем, больше не считал Джерома непредсказуемым опасным психопатом, поставившим его перед выбором без выбора и демонстративно унижающим его перед своими людьми, — мол, свалил, и чёрт с ним, это же грёбаный клоун.

На деле Пингвин уже успел выдать полный план Валески Джиму Гордону за «потенциальную услугу» в будущем и морально сдался, устав бояться и не в силах больше играть свою роль в этом театре абсурда. Ему стоило отоспаться и не пренебрегать так же, как и Фриц, питанием (а в отсутствие Ольги, единственной способной загнать мафиози в кровать или за обеденный стол, это было невозможно), но сейчас он только пил, держа под рукой «болгарский зонт»: ведь если бы Валеска пришёл за ним, он бы сконцентрировал весь роящийся в нём гнев и отчаянье и всадил в него всю обойму, как когда-то сделал с Кин.

Фриц появилась за спиной Пингвина бесшумно. Находиться вблизи него было невыносимо из-за соцветия запахов, и прошлая Фриц предпочла бы несколько метров дистанции. Новая Фриц положила руку ему на плечо, запуская пальцы в мягкий воротниковый мех.

Освальд, уверенно считающий, что находится в кабинете один, испуганно подскочил, неуклюже ударившись рёбрами о край столешницы. Краткая бессвязная ругань из его уст прервалась на полуслове, когда он осознал увиденное. Поджав губы, он попытался не выдавать никаких невербальных реакций, но всё более глубокое, невыразимое чувство заклубилось в медленно расширяющихся зрачках.

Последствия — неотвратимые — размазывали по изуродованным вандалами фамильным стенам его привычную убеждённость во всесильности Фриц. И в своей всесильности тоже. Было что-то ещё, раздирающее изнутри не меньше, чем боль в отсечённой руке киллера, — то, что мафиози ощущал, пожалуй, только держа в руках умирающую мать или близкую к смерти Фриц после стычки с людьми дона Сартори.

Убийца в противогазе действительно всегда возвращалась: с неестественным загаром после миссии в песках Чиуауа, с красными ещё неделю после от потребления «снега» ноздрями при работе с картелями, изувеченная пулевыми и ножевыми, иногда даже на удивление в хорошей форме — каждый раз, имея выбор, залечь на дно или прийти к очевидно приручившему её лицедею, Фриц выбирала второе.

Но в этот раз она могла по-настоящему не вернуться.

Это возвращало в чувство по-настоящему жуткой реальности, от которой мафиози большую часть времени был далёк.

— Зачем ты связался с Джеромом?

— Думаете, он вообще оставил мне выбор? — постарался ответить столь же бесстрастным, как и выражение лица, голосом мафиози. Попытка провалилась: его голос надломился на середине фразы. — С его аркхэмскими чудовищами он застал меня врасплох, а вас, чтобы по-тихому убрать его, рядом не было.

— Во что он тебя втянул?

— Ничего особенного, кроме того, что вы видите прямо сейчас. — Освальд развёл руками, неловко улыбнувшись, но это улыбка обратилась уродливой сардонической гримасой, а голос наполнился горечью. — Но теперь цирк уехал вместе с клоунами, всё кончено.

— Что ты имеешь в виду?

— Фриц, дорогая, сейчас это совсем неважно. Вы… Вас…

Убийца в противогазе — лжец из лжецов — была единственным человеком, перед которым он всегда невольно оказывался настоящим.

Вместо расспросов, привычного для него в ситуациях недоумения жадного глотания воздуха ртом, неуместных слов, способных разрушить их молчаливую, понятную только на уровне тишины звериную связь, Пингвин, ничего более не говоря и не спрашивая разрешения, стиснул Фриц в объятьях, ощущая заметную сильнее, чем когда-либо прежде, худобу, и проглотил до невозможного болезненный ком, когда в ответ между его лопаток легла всего одна рука.

Они простояли так дольше обычного, и мафиози слушал сбивающийся, тахикардический стук её сердца, стараясь подавить собственное судорожное дыхание, обжигающее основание шеи киллера.

Фриц медленно, чтобы не бередить свежих ран, отстранилась, и Пингвин стыдливо убрал руки с её корпуса, опасаясь расплаты за своевольное сокращение дистанции. Их взгляды вновь пересеклись.

Она хотела рассказать обо всём: как план с налётом на лабораторию провалился, когда среди сотрудников оказался ещё один двойной агент, а по их следам шли «Триады»; как похитили Зеро; как с отстреленной гниющей рукой она переплыла чёртов залив; как видела Тодда и смерть Пингвина в предсмертных галлюцинациях; как поджигала тело Линды Холл внутри машины в километре от ветеринарной клиники; как до сих пор по её венам переливался яд из виргинских притонов; как получила послание от «Сети»; как была готова отправиться на возможно последний заказ в своей жизни; как Пингвин облажался с Валеской, который, как и Десмонд за её спиной, вёл двойную игру против мафиози, прекрасно давая себе отчёт, что тот сдаст его Гордону.

Но Освальд смотрел на неё так, как умел смотреть только он, пробуждая глубокий, уже забытый за ненадобностью голод — лежащий далеко за пределами физической плоскости, приходящий на место затопившего её до самых основ ощущения безжизненности, — неизбежную тягу.

Подавшись Пингвину навстречу, преодолевая секундную брезгливость, сминая ворот накрахмаленной рубашки ледяными пальцами, заставив чуть закинуть назад голову, Фриц впилась в его рот поцелуем, мгновенно прокусывая нижнюю губу.

Проспиртованная слюна смешалась с кровью, когда киллер протолкнула язык между медленно расцепляющихся зубов мафиози, удовлетворённо слушая тихое непроизвольное мычание. Пингвин не мог стоять на ногах, медленно плавясь от так давно желанной и столь неожиданной близости, и только её рука, не ослабившая хватки, удержала его от падения.

На секунду оторвавшись от губ, блестящих в приглушённом свете кабинетных бра от слюны и крови, Фриц снова поцеловала мафиози — ещё более глубоко и влажно. Пингвин наконец нащупал пальцами край стола, вцепившись в него в попытке найти точку опоры и невпопад ответил на поцелуй. Когда киллер чуть отстранилась, отпуская ткань натянутой рубашки, Пингвин с глухим стоном упоённо вдохнул — и захлебнулся, потому что её зубы почти прокусили кожу на его шее.

Сквозь толщу сопряжённого с болью возбуждения он услышал треск рвущейся ткани и запоздало ощутил, что от горла до самой ширинки его костюм вспороло лезвие, остановившись, упираясь остриём у лобка. Зубы сомкнулись ниже — на ключице — и он дёрнулся, непроизвольно насаживая на нож собственную кожу на несколько миллиметров.

К запахам застоявшегося мужского пота, смешанного со спиртом, перегаром и парфюмом, примешался металлический кровавый.

От обращённого уже на него вместо эроса танатоса[185] Пингвин замер, напрягшись всем телом: дьявольская смесь из возбуждения и адреналина окончательно спутала его мысли. Он не знал, насколько убийца в противогазе близка к тому, чтобы его прикончить, но, соединённый с ней понятной только им двоим болью носящих под сердцами бездны, даже посчитал эту мысль будоражащей.

Лезвие исчезло, и вместо него обтянутая кожей перчатки ладонь скользнула под криво разрезанные слои одежды, хватаясь до хруста за рёбра, разжимаясь, скользя наверх, к тощей, впалой из-за сколиоза, сформированного старой хромотой, груди, и остановилась на шее, обернувшись полукольцом немногим ниже адамового яблока. Всего на секунду Фриц остановилась, осознавая, что теряет контроль, разжимая хватку, но Освальд перехватил её ладонь, с хрипом выдавая:

— Уничтожьте меня, если вы этого хотите, только прошу вас, не останавливайтесь.

Он, так же как и Фриц, остро осознавал, что следующего раза больше никогда может не быть, и хотел зацементировать воспоминания — готовый принять её звериную ярость до самого конца, обращая свою агонию в её наслаждение. Фриц, не отпуская хватки на горле, повалила его на стол по диагонали поверх беспорядочных бумаг. Затем разжала пальцы, но только чтобы рывком расстегнуть ремень на его брюках и рывком спустить их чуть ниже бёдер, но вместо того, чтобы привычно раздеться и оседлать его, Фриц с силой, которой хватило ослабшей руке, неуклюже, одним рывком перевернула податливое тело мафиози на живот. Освальд взвыл, когда его эрегированный член ударился о столешницу, в довесок прижатый к лакированной поверхности массой его туловища.

Затем он ощутил, как Фриц потянула за пряжку из спущенных брюк ремень, обворачивая вокруг его запястий за спиной узлом и плотно, почти до перекрытого кровяного потока фиксируя.

— Двери… — захлёбываясь, с трудом членораздельно выдавил Пингвин. — Пожалуйста, закройте двери на засов. Зас или Гейб…

— Так даже интереснее, — склонившись над самым его ухом прошипела она и всунула пальцы, всё ещё обтянутые кожей перчаток, ему в рот. — Может, после этого они наконец научатся стучать, прежде чем врываться к тебе в кабинет. Лижи.

Пингвин, нервно сглотнув, подчинился. На вкус перчатки были, как новая, ещё не разношенная кожа, не впитавшая трупного послевкусия или трущобных миазмов. Не дав коже впитать влагу, Фриц достала, несколько раз обернув вокруг языка мафиози, пальцы, щедро смоченные вязкой слюной, и почти ласково провела ими между его ягодиц, заставив того непроизвольно податься ей навстречу.

Обманчивая нежность сменилась болезненным проникновением — и не одним, а двумя пальцами сразу на три фаланги вглубь. Это всё больше походило на акт насилия, чем близости между изголодавшимися по друг другу любовниками. Когда её пальцы с сильным сопротивлением сфинктерных мышц скользнули глубже, упираясь в мягкость предстательной железы, Пингвин, скорчившийся от боли, вместе с тем распознал накрывшую его новую волну возбуждения как совершенно невыносимую, и как горячий эякулят растекается между головкой его прижатого к поверхности столешницы члена и самой столешницей, создавая с каждым движением пальцев киллера приятное, граничащее с лаской трение.

Пальцы почти выскользнули из него, чтобы войти ещё глубже, почти до самых костяшек. Возбуждённый и пьяный, он растягивался куда более податливо, чем в предыдущий раз, и всё более жадно подавался навстречу, насаживая самого себя на неё. Ещё трижды смочив густеющей слюной сунутую ему в рот перчатку, после бесстыдно пронзившую его достаточно, чтобы он приблизился к грани, но недостаточно, чтобы её достичь, на четвёртый раз Освальд изумлённо распахнул глаза, обнаружил у губ холодный гладкий текстолит рукояти клип-поинта в тактических ножнах.

Наконец скосив затянутый плёнкой возбуждения взгляд на Фриц, нависающую над ним с такими же, едва не выходящими за радужку, расширенными от наблюдаемого зрачками, он высунул язык, демонстративно облизывая рукоять, а затем заглатывая и выталкивая обратно изо рта. И, чем чувственнее он это делал, давая слюне небрежно стекать по подбородку на пластиковый скоросшиватель под ним, тем в более тонкую линию сжимались губы Фриц, отчаянно пытающейся вернуть контроль над охваченным возбуждением телом.

Когда рукоять вошла в него наполовину, Фриц, скрипя зубами, осознала, насколько ей не хватает второй руки — чтобы сжать его шею, зажать влажный рот ладонью и просто прижаться к нему вплотную, шепча на ухо непристойности. Но и без этого он, ёрзая и ещё более жадно подаваясь ей навстречу, насколько позволяли связанные за спиной кисти, натягивающие ремень до предела, кончил практически сразу — резко, болезненно и с бесконтрольным рычанием.

Фриц не дала ему отдышаться или осознать производящее, вытащив нож безопасно-медленно, чтобы не повредить сжатых послеоргазменным спазмом мышц, и развязав его затёкшие кисти одним движением, чтобы впопыхах, несколько неуклюже стащить его со стола на пол, поставив на колени и, расстегнув свою ширинку, приспуская джинсы и трусы, вжать его рот в насквозь влажную промежность.

Кладя на её узкие бедра ладони, уже не опасаясь последствий, сжимая бледную, почти синюшную кожу, поднимаясь выше, к талии и торчащим рёбрам, Пингвин едва не вгрызался в её клитор, засасывал половые губы, очерчивал языком те невероятные петли, которые в своей сверхстимуляции заставили её, только усиливая давление на его затылок, натягивая вороные пряди на пальцы, кончить для самой себя неожиданно стремительно и до судорог в обеих лодыжках сильно — с яркостью и оглушительным грохотом череды взрывов, запоздало доходящих до неё, как реальные, а не метафорические.

Пингвину, отчаявшемуся сопротивляться Валеске, было невдомёк, что тот намеренно посвятил его в свой план и выбросил из игры, прекрасно зная, что мафиози сдаст его Гордону — и полиция пойдёт по ложному следу, пытаясь защитить объект культурного наследия США[186], оставшись в неведении относительно реального плана Джерома. Как было невдомёк Фриц, знающей о подозрительной активности клоуна, но не предполагавшей, что он способен на что-то действительно разрушительное в городских масштабах.

Не отпуская волос Освальда, лишь ослабляя хватку, Фриц посмотрела себе за плечо, различая, как оранжевое марево освещает кроны ночных деревьев в прилегающей к зданию лесополосе, как сбивает листья ударной волной и вибрацией подбирается к коробке поместья. Она, сгруппировавшись, упала на пол, обхватывая Освальда одной рукой, и закатилась с ним под стол, взвыв от болезненного разрыва швов в ушибленной культе, когда новая ударная волна выбила все стёкла в доме, выходящие на городскую панораму вдали.

Когда череда взрывов, опоясавших Готэм, прогремела и стихла, а оранжевое марево сменилось серой дымкой и удушливым запахом гари, когда вдали завыли сирены сразу всех городских спасательных служб: скорых, пожарных, полицейских машин, — наступил нулевой день Ничьей Земли.