Кутья

Варя сама до конца не понимает зачем идёт к метро. Вчера вечером не собиралась никуда ехать, вчера вечером аккуратно снимала плакаты со стен — на лето, вчера вечером читала сообщения в общем чате и невольно поджимала губы. Поминки — не бесплатная пьянка.

Варя ехать не собиралась — нечего ей там делать, за всё время обучения она с ним дай бог раз пять словами перекинулась, да и те были «какая аудитория» и «спасибо» за придержанную дверь. Варя помнит — её взяли на похороны когда ей было лет шесть. Хоронили какого-то приятеля-коллегу-давнего-знакомого родителей. Скорбные лица, плачущие женщины, рыдающая во главе стола жена — теперь уже вдова, конечно. Варя помнит ледяной лоб и невкусный изюм в рисе, смутно помнит рассказы о нем — о том человеке, о котором она до похорон была ни сном ни духом. Варя помнит свое непонимание — ей там делать было нечего. Этот человек был для неё никем. 

И Душнов для неё тоже был никем — настолько никем, что фамилию его она запомнила только к концу второго курса. На похороны должны приходить близкие.

Варя утром открыла глаза, просмотрела беседу и надела чёрный сарафан.

Не потому что захотелось поесть за счёт того самого отца, который «подсобил с комнатой», а потому что хоть кто-то — хоть один человек из всей группы, из всего потока — хоть кто-то должен был прийти не по этой причине.

В автобусе посмотрела на свою руку на синем поручне и подумала глупо — маникюр со стразами, сделанный на выпускной, делает сарафан почти праздничным. Взгляд отвела.

А ещё теперь, на убегающей вниз ступеньке эскалатора, спустя несколько дней, спустя вымытый шлангом асфальт и фотографию с чёрной ленточкой на проходной, Варе становится почти жутко. 

Он был ровесником. Не бабушкой и не другом отца. Ему было столько же, сколько и ей. Она, со своим дипломом, со своими стразами к выпускному и разосланными резюме — она только начинает. У неё все впереди — так говорит мама, так говорят преподаватели, так думает сама Варя. Она, со своим ещё толком необмытым дипломом, со своими едва оттертыми от блесток платья ключицами, со своими тайными мечтами о служебном романе — она жива.

Парень, с которым она четыре года проучилась в одной группе, у которого тоже наверняка было подготовлено резюме и отглажен выпускной костюм — нет.

Стекло ловит её отражение — слегка невыспавшаяся, не успевшая загореть. Варя запоздало думает, будут ли уместны на таком мероприятии открытые плечи и колени. Вагон трясет, босоножки на неудобном каблуке давят ремешком, под подол забирается холод тоннелей, оставшийся ещё с весны или даже с зимы. Плечи мерзнут. Варя думает выйти, перейти платформу и поехать обратно. Нечего ей там делать. Ни на похоронах, ни на поминках. Ей надо собирать чемодан, ей надо обзвонить подруг. Ей вовсе не нужно ехать на похороны к человеку, о котором она не знала совсем ничего.

Она уже подходит к дверям, когда видит в соседнем вагоне ребят из своего потока. Они смеются, перекрикивая грохот старого вагона, хлопают друг друга по спинам в светло-серых футболках и карикатурно кого-то изображают. Выходит неплохо — Варя даже через два ряда трясущихся стекол узнает гиперболизированного Душнова.

Варя садится на опустевшее сидение.

Перед церковью Варя натягивает платок из большой коробки, перекрещивается. Она смотрит на ребят, которые все-таки стали немного серьёзнее и перестали ухмыляться. Наличие гроба как-то не располагает к смеху и веселью. Варя вертит в руках две белые гвоздички — купила по дороге, чтобы хоть не с пустыми руками, смотрит вокруг. Много ребят из университета, какие-то тётки и пузатые мужики мелькают на заднем плане. Варя думает, что на поминках её одногруппники — его одногруппники — будут рассказывать выдуманные истории про то, каким Душнов был отличным парнем и как им всем будет его не хватать.

Где-то с краю стоит рыжий мужчина — тот самый отец. Варя смотрит на высокую женщину с гордым подбородком. Мать? Держится прямо, тёмные очки в стильной оправе, тонкий газовый шарфик едва покрывает голову. 

Варя видит — из всех людей слезы беззвучно текут только по щекам рыжей девушки. Варя опускает глаза, смотрит на плитку и на завихрения ладана. От гроба взгляд отводит специально, пытается вспомнить, каким он был живым. Варе кажется, что глаза у него были светлые. Кажется, ногти аккуратные, а пальцы обветренные. 

Та рыжая, плачущая — она девушка? Варя помнит о бродящих по общажным коридорам слухах. Скорее сестра. Пальцы теребят одноразовый платок, покрасневший нос чуть вздернут.

Варя все-таки смотрит на гроб, закусывает губу.

Чёрные волосы почти утоплены в цветах и синтетической белизне — говорят, голова была вся в крови и почти расколота. Пять этажей — шутка ли.

Белая лента по лбу. Ресницы, как это говорят, девчачьи — длинные, густые. Варя вспоминает, как они стояли у подоконника рядом с одним из кабинетов. Она рылась в телефоне, он листал какую-то книжку. Шум в коридоре на секунду стих, а потом усилился. По коридору, чеканя шаг дорогими туфлями, прошёл Антон. И Душнов — тихий, неприметный Душнов, пишущий любую работу за копейки, поднял на него глаза. Варя вдруг вспоминает — синие. Синие, блестящие тоской и любовью. Тогда она этого не поняла — понимает сейчас. А тогда Душнов чуть сгорбился, вжал голову в плечи, спрятался в книге. Понял ли Звездочкин, что тогда произошло?

Варе становится грустно почти до слез. Каково было быть им — человеком, чье имя никак не могут за четыре года запомнить, человеком, на чьи похороны приходят только чтобы поесть на халяву, чья мать стоит возле гроба в темных очках — то ли чтобы никто не видел ее слез, то ли чтобы никто не видел, что их нет.

От ладана кружится голова, дымные завитки светятся в лучах летнего солнца из окна. Варя выходит на улицу следом за носильщиками.

Его родители обо всем подумали, наняли автобус до кладбища. Варя едет на боковом сидении и колупает стразу на ногте, чтобы не трогать почти отломившуюся головку гвоздики.

Перед гробом Варя замирает на секунду, задерживает дыхание. Лоб с лентой ледяной, твердый. Гроб стоит в проходе между могил — на крошечном старом участке для прощания нет места, кроме нескольких темных памятников и ямы. Участок выглядит неухоженным. Имена мертвых родственников неразличимы. Варя чувствует, как по щеке ползет медленно теплая слезинка. О нем забудут так же быстро, как будет закопана могила. Так же быстро, как прошла отповедь, как быстро и умело закрывают сейчас гроб. Варе грустно.

Глухой стук, тихие переговоры могильщиков, неожиданно звонкие удары горстей земли по темной лакированной крышке. Варя подходит тоже. Грязь осталась на руках бурыми комочками, мелкий песок забился под ногти, стащил-таки одну стразу. Та рыжая девушка прислонилась к другой низкой оградке, закрыла лицо обеими руками. Правая щека будет вся в земле.

Могилу закапывают молча и методично. Даже шутники притихли совсем. Мать и отец стоят по разные стороны свежей могилы.

Антон почти прибегает как раз к тому моменту, когда устанавливают временный крест. Душнов Олегсей Михайлович. Варя обещает себе, что имя его больше не будет путать ни с Олегом, ни с Лешей. Надо было это пообещать себе еще четыре года назад, конечно. Рыжая девушка приваливается правой грязной щекой к пиджаку Антона. Тот почти по-братски обнимает ее за плечи. Варе становится интересно, что этим объятиям предшествовало. Все же наверняка сестра. Все же перехваченный Варей в другом коридоре взгляд Душнова и Звездочкина был не игрой воображения.

***

С поминок она уходит, когда почти все во главе с матерью покойника идут курить. Поминки тихие и натянутые. Истории фальшиво-хорошие. Сказать толком нечего никому, а те, кому есть, почему-то молчат. Варя слушает одногруппника и его измененное в истории имя и видит, как едва заметно Антон качает головой.

Варя уходит, не прощаясь.

Она уходит, понимая с тяжелой горечью и пресным привкусом кутьи, почему Олегсей Душнов решил выйти в окно.