— Фридман, однажды я вырасту и дам тебе сдачи, — мальчик едва успел договорить фразу до конца, перед тем, как его снова обмакнули головой в школьный унитаз.
— Да ты всегда будешь прыщавым дрищем, Янкель, — другой, под многоголосый хохот продолжал методично тянуть за русые волосы вперед-назад, по совету товарищей «тщательней» купая. "У меня нет прыщей в отличие от тебя, придурок" - подумалось Эрику, и мысль прервалась очередным тычком в бок. Веселье бы и продолжалось, однако в туалет зашла группа старшеклассников. Митчелл Фридман смекнул быстрее всех, что надо делать, и поэтому уже через несколько секунд выпрыгнул через небольшое окошко на улицу, оставляя ребятам постарше других жертв для повторения того же, что он только что делал сам.
Он знал, куда бежать, чтобы старшеклассники не нашли и не настучали по голове, а ещё оттуда можно рогаткой сбивать птиц и прочую мелкую живность. Митчелла больше прельщала участь промокнуть до нитки по дороге, чем слышать звон бутылок и ор хозяина его дома.
Лес, переходящий в горный заповедник, был не так далеко от их школы, и на одном из деревьев располагался прелестнейший домик. Держащийся на ржавых гвоздях, шатающийся при каждом дуновении ветра, но всегда стойко выдерживающий местные ураганы. Взобраться на него можно было исключительно по веткам соседнего дерева — веревка на лестнице уже прогнила и рассыпалась от частых дождей, бестолково мотаясь из стороны в сторону, стукаясь о дерево и пугая белок.
В домике было прохладно, пахло сырым деревом и лесом. Фридман иногда боялся наступать на более влажную и сгнившую часть, опасаясь, что она под его ногами проломится и в лучшем случае он проведет дома три месяца. В ещё лучшем — сломает себе шею. Пару лет назад, когда он нашел это место, он хотел привести сюда друга. И был очень рад, что не стал этого делать.
Эрик Янкель умывался от туалетной воды, гуляя под проливным ливнем. Домой идти не хотелось, всё равно ничего нового там нет. Мать опять будет причитать, наматывая на его голову белоснежное полотенце с нелепейшей золотистой нашивкой, отец приедет домой только к ужину, самая младшая сестра будет что-то увлеченно, но непонятно бормотать и тянуть за волосы, братья и сестры постарше ее будут делать вид, что ничего не замечают и не сметь его жалеть. А за ужином они будут сидеть и жалостливыми взглядами смотреть на Эрика, которому достается от местного задиры, отец будет качать головой, выдавая разочарование старшим сыном за его... рассеянность.
Его младшим повезло больше — они учатся в школе при местной церкви, которую построили совсем недавно. Но Эрик продолжает убеждать своих родителей, что не хочет перевода, ведь его на самом деле никто-никто не обижает. Портфели он рвет сам, мокрый он приходит из-за внезапного дождя или сломавшегося фонтанчика для питья, а тетради теряет потому что забывает их в кабинетах. А все потому, что церковь находится в нескольких домах от его нынешней школы, и Эрик боится, что при его побеге станет только хуже, ведь его и там смогут достать.
Но и стоять под холодным дождем тоже было мало приятного, поэтому мальчику пришлось идти в сторону роднейшего ему здания после дома — библиотеки. Хлюпая водой в блестящих кожаных туфлях он медленно поплелся по тротуару, придерживая такой же черный кожаный портфель.
Старший сын из местной зажиточной семьи, что в этом городке было редкостью. Льебер Янкель работал близ столицы штата, стремясь к повышению и порой забывая, что нужно отдыхать и проводить время со своей семьей. Эрик думал, что это из-за его ссоры с дедушкой. Мать считала себя умелой домохозяйкой, несмотря на то, что всю работу по дому выполняла миссис Стивенсон. Эрик не очень часто разговаривал с ней, ограничиваясь короткими фразами, чтобы не провоцировать лишние вопросы. Дежурный на входе подозрительно посмотрел на Эрика, потребовал читательский билет, мельком оглядев его, и позволил пройти.
Эрик сидел на скамейке в читальном зале и пытался согреться и подавить обиду. Он и правда не может дать сдачи, даже если его бьют, и дело не только в воспитании — телосложение шестиклассника было далеко от спортивного. За очки и очень высокий рост он получал много насмешек, особенно от Фридмана — тот почему-то проникся особой «любовью» к бывшему другу и отпускал различные комментарии, всегда обидные, при любом удобном случае. Эрик всё ещё испытывал жгучий стыд перед ним, но это ведь было так давно, неужели Митчелл всё ещё злится за те слова?
— Молодой человек, влага вредит книгам! Идите в холл! — в холле было прохладнее, чем в сухом помещении, но Эрик привычно смолчал и поплелся дожидаться окончания ливня.
«Я думал, ты не как они и тебе плевать на то, из какой я семьи!» — Митчелл не впервые просыпался от звука собственного голоса во сне. Первое время ему казалось, что он всё ещё спит, и снова испытывал чувство когда-то пережитой обиды, которое ещё не извратилось в мстительную агрессию. Потом осознавал происходящее, и вставал. Даже если он просыпался среди ночи и до будильника оставалось целых три часа, он знал, что больше не уснет. Иногда ему казалось, что это чертов Янкель проклял его этим сном, чтобы он сильнее мучился!
Митч уже давно понял, что обида его была детской и глупой, но упрямство и гордость не давали так просто прекратить доставать раздражающего Янкеля. Раздражающего всем: от начищенных туфель до идеально выглаженного галстука, от высокого роста до жалостливых глаз. Даже то, что ему разрешали не стричь волосы и носить их в хвостике тоже неимоверно бесило, ведь самого Митчелла мать каждые несколько месяцев собственноручно криво подстригала по приказу отчима.
Мисс Ламбер была женщиной доброй, но крайне уставшей и нервозной. Переехав в Штаты в поисках своей первой любви и отца Митчелла, она нашла только мистера Джейсона, который благородно принял ее у себя с новорожденным младенцем. Своего сына она любила до безумия, с каждым днём взросления которого ей виделся ее первый возлюбленный, и она даже оставила Митчеллу фамилию его родного отца. Но, несмотря на всю свою материнскую любовь, после стремительно ухудшающегося поведения своего отпрыска, Мишель стала на пару с отчимом таскать Митча за уши и лишать ужина.
В своих выходках Митчелл не видел проблем. Все через это проходят, и вот он стал не жертвой, а охотником, и что с того? Кто-то же должен выполнять эту роль. К тому же, на Янкеля у него обида, и это вполне себе объективная причина почти всех его злодеяний. А ещё то, что он не так уж намного, но сильнее. Вбитая отчимом в голову мысль «сильные выживают» давала о себе знать, когда в нем неожиданно просыпалась жалость к захлебывающемуся водой бывшему другу. Несмотря на то, что Митчелл понимал, что слабых обижать как минимум не очень хорошо, и что это показывает, что ты ещё слабее, чем они, жажда мести овладевала им с новой силой день за днем.
— Эрик, дорогой, мы уезжаем, — миссис Янкель привычно накинула на голову промокшего сына полотенце с нелепой золотистой вышивкой.
— Надолго? — как только мама скрылась за дверным проемом гостиной Эрик стянул с себя осточертевшее полотенце.
— Возможно, навсегда, — Оливия Янкель упаковывала все эти странные старинные штуковины на полках в гостиной в коробки, — твоего отца повысили и перевели в другой штат, представляешь! Ты рад?
Эрик был рад. Или не был. Переезд означает новую жизнь, без напоминания того, каким ты был заносчивым засранцем в семь лет и без «расхлебывания» последствий. Но это не означало, что он не будет скучать по учителям, библиотеке или по… Фридману.
Митчелл был его единственным другом на протяжении нескольких лет, и даже то, что в итоге всё обернулось так, как обернулось, Эрик скучал по их совместным посиделкам на заднем дворе Фридмана. Возможно, пока его психика усиленно сопротивлялась всем насмешкам, оскорблениям и ежедневному моральному уничтожению, ведь испытывать что-то кроме ненависти к своему обидчику — это странно. Но Эрику было жалко Митчелла, и очень-очень, до закипающих под веками слез, стыдно за свои слова, сказанные в прошлом.
Как бы то ни было, Эрик получил коробки и был отправлен в свою комнату переодеваться и собирать вещи. «Однажды, мы, возможно, ещё увидимся, Митч.»
О переезде семейства Янкель Митчелл узнал только через два дня, когда проходил мимо их дома и увидел табличку "продается". Самих Янкелей уже не было, дом осматривали предполагамые покупатели и местная риелтор. Митчеллу резко стало одиноко посреди сырой улицы, хотелось плакать и тебовать вернуть всё как было, но голос отчима в голове настойчиво твердил, что мужчины не плачут. И просить не у кого.
– Однажды, я получу больше баллов за тест, чем ты, Эрик! – в голосе девушки звучал самый настоящий азарт, – В этот раз ты обошел меня всего лишь на три балла!
– Учитывая твои оценки в прошлом году, это очень хороший результат, Джес, – Янкель тепло улыбнулся подруге, складывая письменные принадлежности в сумку, – Что у тебя следующим?
Эрику нравилось слушать бесконечную болтовню своей лучшей подруги, смотреть на сердечки и звёздочки, которые она рисовала на своих щеках, и их совместные прогулки по школьным коридорам стали обязательными в ежедневном расписании. Как и поздороваться со всеми, кто встретится ему на пути утром. С каждым днём старшая школа казалась Эрику райским местом. Это не удивительно — довольно привлекательная внешность и статус наследника молодой, но активно развивающейся компании, делали свое дело. Драматический кружок тоже дал свои плоды и от стеснительности остались только следы, которые проявлялись крайне редко, оставив место приятной, мягкой харизме. Также звание одного из лучших учеников школы подняло самооценку и социальное положение на порядок выше, и теперь дружить с Эриком Янкелем даже среди футболистов считалось почетным.
Разношерстная компания друзей Янкеля имела колоссальную популярность у школьников, и порой Джессика воодушевленно рассказывала о том, как кто-то в очередной раз мечтает подружиться хоть с кем-то из них. Обделенному до этого вниманием сверстников Эрику этот факт льстил, дружелюбную и открытую Джес вдохновлял, у закрытой Эльзы вызывал отвращение и желание сбежать как можно дальше, у Честера недоумение и вопросы. Но факт оставался фактом - в социальной жизни Эрик преуспел.
Но, несмотря на все эти достижения, Эрика продолжали не любить задиры. Каждый раз "мистер-Идеальность" совал свой длинный горбатый нос не в свое дело и пресекал издевательства, а поддержка в виде капитана футбольной команды - Честера - давала ему ощутимое преимущество над хулиганами. Это же прибавляло очки любви у тихонь, которые после спасения начинали видеть краем глаза у Янкеля нимб и крылья. Еще один плюс к самооценке и ощущению собственной значимости.
И до сегодняшнего дня все шло, как обычно: бесконечные приветствия, уютное щебетание Джес и блёстки на ее щеках, похвала от учителей, любовные записки в шкафчике, горячая еда, которая ожидает в столовой. Живот урчал, большой перерыв означал время для обеда, друзья уже встретились на пути. Большая дверь в кафетерий раскрылась и, на удивление, было тихо. Только доносился один грубый голос главы местных хулиганов - Зейна. Видимо, прибыл новенький.
- Ты что, оглох? - крупный парень навис над другим учеником, — Я спрашиваю как тебя зовут!
- Если у тебя соображалка недостаточно развита, чтобы понять, что я не хочу с тобой разговаривать, это только твои проблемы, - фраза прозвучала на удивление Эрика спокойно и без дрожи в голосе, как это обычно бывает у тех, к кому пристают хулиганы. Новенький поднялся со своего места, вышел из-за стола и встал напротив задиры, — Если ты хочешь говорить, разговаривай с собеседником на своем уровне, тебя разве мама не учила? Или у тебя ее нет, раз ты такой невоспитанный?
Поднос наглого ученика полетел со стола, Зейн схватил того за клетчатую рубашку и начал заносить руку для удара, но короткий оклик Эрика остановил руку и кулак разжался.
- Спасибо, но мне не нужна... - едва не ставший жертвой хука в лицо ученик развернулся к спасителю, - ...помощь,- уткнувшись едва ли не носом в грудь высокому Янкелю взгляд парня поднялся выше, и постепенно нахальная ухмылка сменялась сначала едва округлившимися глазами, затем недоумением и потом (или Эрику показалось?) дернувшимся глазом, - Янкель.
Сначала было непонимание. Откуда новый ученик знает его фамилию? Взглянув в светлые глаза человека напротив Эрик почувствовал смутно знакомое, тягуче-вязкое, тревожное ощущение в животе. После этого глаз зацепился за маленький, но заметный шрам под темной густой бровью, который Эрик сам же и поставил, отбиваясь первый и последний раз. Осознание пришло за долю секунды.
- Фридман? - если бы не приобретенная уверенность (которая ещё чуть-чуть, и оставит его), у Эрика бы затряслись коленки и голос от встречи со своим детским кошмаром.
– А ты и правда вырос. Дашь мне, наконец, сдачи? – уголок губ Фридмана очень нахально пополз вверх. Мир сузился до прозрачно-серых, как пыльные стеклышки от разбитых бутылок у дороги, глаз напротив Эрика. Казалось, что время остановилось, и Зейн, и Джессика, и все остальные ученики — это просто декорации к их с Митчеллом спектаклю. Драме. Трагедии. Буффонаде.
– Смотрю, ты все ещё не умеешь не доставлять никому проблем? – Голос не дрогнул. Вроде бы. Эрик не уверен. Внутри было ощущение, что в ране, которая, казалось, зажила и зарубцевалась, все это время был гной, который отдавался совсем легкой болью много лет, и вот-вот прорвется наружу. И с одной стороны этот гной нужно выпустить, без него рана заживёт полностью и станет легче. Но чтобы его выпустить нужно сделать надрез. И вот, Эрику вместо стерильного медицинского скальпеля дали тот самый грязный осколок, с которого Он взял цвет глаз для Фридмана. Осколок, которым эта рана и была нанесена. Постарайся, говорят, не умереть от сепсиса. Выдох получился какой-то слишком... зашуганный.
– А ты, получается, подался в защитники слабых и обиженных? – Фридман звучал вальяжно и непринужденно, будто бы это не его обед сейчас лежит на полу. Возможно, Зейн и остальные почувствовали эту гнетущую атмосферу вокруг них и начали понемногу отодвигаться от эпицентра предстоящей бури. Вероятно, некоторые из них сложили два и два, и смогли из этого короткого диалога понять суть всего, что произошло между ними. Нарциссическая часть Эрика утверждала, что далеко не все способны на нечто подобное, ведь вычленить что-то из коротких фраз крайне сложно, но тревога фоном кричала, что все всё поняли. Ещё пара минут, и всё пойдет ко дну. Всё, что ты так долго строил, Эрик. Все узнают твой секрет. Тот самый секрет, который твои друзья никому не рассказали, чтобы не портить твой идеальный, вылизанный до каждой ворсинки твоих кашемировых свитеров, образ. Тут нет ничего постыдного, ведь ты жертва, а стыдно должно быть обидчику?
Всего лишь твоя голова пару десятков раз была в унитазе, а портфели тебе покупали почти каждый месяц. Старые не выдерживали того, что с ними делал Фридман и остальные. Всего лишь твоя жизнь в младшей школе была похожа на бесконечный ад. А ты ничего не сделал с этим, потому что ты слабый и трусливый, Эрик. И все узнают, что ты не тот, за кого себя выдавал все это время. И даже сейчас страх настолько сильно сковал все твое тело, что тебе приходится делать над собой усилие, чтобы дышать.
– Должен ведь кто-то помогать таким, как ты? – Ох, это... было хорошо. Однако приготовься, Эрик. Сейчас он скажет что-то вроде: "Тебе бы не помешала чья-нибудь помощь тогда, в туалете, да?" И на этом твоя идеальная жизнь закончится. Все узнают. что ты просто трусливый, наивный выскочка, и что ты все это время притворялся.
Но Митчелл просто усмехнулся. Он ничего не сказал, ни словечка. Его взгляд был похож на взгляд отца, когда ты приносишь табель с максимальным баллом по всем предметам. Он... гордился Эриком? Страх смешался с недоумением и после стал самой настоящей паникой.
Его реакция неправильная.
Он должен был скинуть Эрика с воображаемого пьедестала, на который тот сам себя поставил в позу ласточки. Чуть задень - и он полетит вниз, разбивая сам пьедестал, голову и корону на ней. Пары слов достаточно. Все те годы унижений проходят сквозь все его тело, как нити сквозь куклу, стоит слегка потянуть и можно заставить его сделать что угодно. Лишь бы никто не узнал.
Но Митчелл просто развернулся к Зейну, пыл которого поубавился за счёт нахальной морды пониже, и разгневанного, ненавидящего взгляда повыше. На секунду Эрик подумал, что Митчелл сделает что-то из прошлой жизни. Поставит на колени перед всей столовой, заставит есть с пола свой перевернутый обед, будет возить лицом незадавшегося задиры по полу, размазывая остатки вишнёвого пирога.
Но Зейн всего лишь собрал все с пола и купил Митчеллу новый обед, после чего был милостиво отпущен.
Все неправильно. Так быть не должно. Митчелла здесь быть тоже не должно. Этот кошмар должен был закончиться с переездом, а не маячить отныне каждый божий день в поле зрения.
На следующей неделе Зейн прихрамывал и пытался за кепкой и капюшоном толстовки спрятать красноречивый фингал на половину своего, итак, не очень привлекательного лица. Когда директор допрашивал его у себя в кабинете, он ни словом не обмолвился о новом ученике, повторяя, что это неудачно прилетевший на улице мяч. Личное дело Митчелла так и не пополнилось записью о неподобающем поведении, оставаясь с идеальной характеристикой способного ученика без вызовов к директору. И это уже вполне вписывалось в образ того Фридмана.
У Митчелла потрясающее умение подать себя, и Эрик это заметил слишком быстро по отношению окружающих. Он чувствовал, что Фридмана становится много. У них совпадало большинство предметов, и что хуже того, они шли практически наравне по оценкам. Шаткое самолюбие и стремление быть идеальным во всем буквально кричали о том, что Эрику нужно быть усерднее, и глядя на то, как легко у Митчелла получается делать все то, к чему он шел несколько лет, его начинало грызть неприятное чувство зависти и раздражения. Фридман проходил по коридорам школы с непринуждённой лёгкостью, и его драные джинсы и чертова мятая клетчатая рубашка поверх поношенной футболки собирали больше восторженных взглядов, чем идеальные свитер и брюки Эрика.
Джессика не была бы Джессикой, если бы не заметила резко возросшую озабоченность лучшего друга своей внешностью, чрезмерное усердие в учебе и идеально чистые и выглаженные вещи. Вместе с появившимися синяками под глазами от недосыпа, побледневшей кожей и более острыми скулами от недоедания, это выглядело весьма органично, но Джессика не забывала ежедневно спрашивать Эрика, не встретил ли он кого-то из Калленов. Так, на всякий случай. Вдруг он и с ней поделится бессмертием.
— Эрик, о тебе мечтает каждая вторая в этой школе. Ну, может третья, но каждый день я подслушиваю столько о тебе, что тебе бы и не приснилось. В мужских туалетах, зуб даю, то же самое, – она провела по губам тюбиком, обновляя блеск на губах, – у вас разное амплуа. Ты недостижимый идеал, а он вполне себе доступный плохой парень. Не знаю, насколько тебе это поможет, но уверяю тебя, вас даже не сравнивают, некоторые даже мечтают о вас двоих. Когда ты ел последний раз?
И это помогло. Не сильно, потому что Эльза, их общая подруга, стала подозрительно часто обмениваться с Фридманом любезностями во время школы. Не то чтобы у Эрика были виды на нее, она совсем не его типаж (Эрик в принципе не был уверен в наличии у себя типажа), но что-то похожее на ревность кололо каждый раз, стоило глянуть на их непринуждённую беседу. Так прошло два месяца: бессмысленная погоня Эрика за поддержанием идеального образа и удручающе лёгкая социализация Митчелла в новой школе. Близилось время школьных проектов и бессонных ночей.
Фридман блистал на всех вечеринках, на которых Эрик изредка позволял себе появляться. И каждый раз обещал себе что больше не пойдет. Лишь бы не видеть как Митчелл в очередной раз лежит у кого-то на коленях и как в это время кто-то пускает сквозь пальцы его (весьма роскошную, надо признать) темную шевелюру, торчащую все время непослушными волнами. И каждый раз поддается уговорам Джес и Честера.
Эрик был удивлен, услышав, что о нем действительно говорят. И действительно, о его недоступности и недосягаемости. Возможно, все-таки стоит иногда отвечать на флирт и сходить с кем-нибудь на свидание? Но глядя на девушку, которая набравшись смелости делала ему комплимент, он чувствовал только вину за желание как можно скорее прекратить контакт и старался максимально мягко отказаться от предложения куда-то сходить. В какой-то момент появился слух, что у Эрика есть кто-то вне школы, однако, записок в шкафчике как будто стало больше.
Все, что замечал Митчелл — направленный на себя полный ненависти взгляд. От этого взгляда внутри начинало очень больно ныть давящее чувство вины и навязчивое желание все исправить. Любые попытки заговорить Эрик будто бы воспринимал в штыки, отвечая односложно и скаля идеально ровные и белые, голливудские зубы в вежливой улыбке. Понять, что он боится, не составило ни малейшего труда. В коротких фразах удавалось различить едва заметную дрожь в голосе.
Митчелл понимал, откуда взялся этот страх. Он был достаточно умным ребенком, чтобы в какой-то момент понять, что он творил все эти годы. Еще он был достаточно упорным, чтобы увидев синяк на скуле матери в свои неполные тринадцать, начать усерднее учиться. Лишь бы забрать ее от мистера Джейсона. Прекрасно осознавая, что тринадцатилетка неспособен справиться с двумястами фунтами смеси взрослого мужика и пива, был избран путь самосовершенствования через знание. Конечно, выделялось место и ежедневным тренировкам, особенно Митчелл любил упражняться в красноречии со старшеклассниками. Победой считалось, когда его пытались догнать и надавать хороших подзатыльников за максимально короткое время (рекорд составил полторы минуты.)
Любопытство было главным двигателем всего учебного процесса. Неожиданно учебники стали не скучными книжками, которые нужно читать через силу, а "устаревшими, непригодными для обучения школьников" — бумажками, — "ведь уже совершено столько открытий в этих областях," зачитанными до дыр. Оценки ползли вверх, отношения с одноклассниками вниз.
Фридман перестал проводить все перемены в поисках того, кто мог бы стать очередной затычкой в унитазном сливе, отдаляясь от старых "друзей". Он знал, что им это очень, очень сильно не нравится, но из книг Митчелл понял значение слова "сочувствие". Не то чтобы раньше он его никогда не испытывал, просто наконец-то он мог дать определение той волне, которая накатывала при виде слез какого-нибудь второклашки, когда его любимого робота разбирали на части Фридман с компанией. И узнал, что во взрослом мире людям без эмпатии тяжело. А Митчелл был нацелен на взрослый мир, ведь только будучи взрослым и сильным он сможет уберечь свою маму от всяких мистеров Джейсонов и таких, как его отец.
С возрастом до Митчелла начало доходить, что же все-таки произошло между его родителями. Его отец бросил его беременную мать и со спокойной душой укатил в Штаты, а она, наивная и любящая двадцатилетняя девушка поехала за ним, в надежде воссоединиться. Юношеский максимализм давал уверенность, что именно Митчелл сможет уберечь ее от всех подобных мужчин и только он может стать опорой для нее. Фридман старался изо всех сил, и позволял себе уходить из дома только во время маминых дежурств в госпитале. А она работала на износ, желая того же, чего и ее сын - защитить и обеспечить всем необходимым.
Получив наследство от своей бабушки во Франции, она продала ее дом и смогла купить его здесь. И наконец уйти от мистера Джейсона. Это было сложно и страшно, но благодаря поддержке от самого дорогого человека – сына – она справилась.
Митчелл старался. Старался получать хорошие оценки, иметь много друзей и исправить ошибки прошлого. И у него получалось все, кроме последнего. И глядя на величественный профиль Эрика, его поджатые острые губы и пылающие ненавистью кофейные глаза, внутри грудной клетки поднималось чувство бесконечного раскаяния и сочувствия. Хотелось подойти и крикнуть ему прямо в лицо: "Давай поговорим! Я исправился, клянусь! Ты можешь ударить меня или ещё что-то, но не молчи!" Но Митчелл понимал, что этим он ничего не исправит. Он просто испытывает эгоистичное желание избавиться от чувства вины и получить прощение хотя бы на словах, зная, что все травмы Эрика никуда не денутся. Его маниакальное желание быть идеальным не испарится от извинений Фридмана, а страх не перестанет быть паническим. И даже отомстить, сделать с Митчеллом то же самое, не поможет.
Но Митчелл понимал, что против этой ауры идеального во всем Эрика, он тоже оказался бессилен, как и многие другие в этой школе. Хотелось также непринужденно болтать с ним, как Джес. Хотелось обнимать его при встрече, как Эльзе. Хотелось, чтобы он поддерживал также, как поддерживает Честера перед игрой.
"Однажды, мы снова подружимся, Эрик."