темнота сгущается вокруг. кажется, что глаза не просто закрыты…что они выколоты. больно. тишина оглушает. давит и давит, заполняя будто все пространство, что не видят выколотые глаза. больно. где-то в груди вскипает крик, который не проходит сквозь давящий, раздирающий горло изнутри ком. на голову давит нарастающий шум. гул приближается сразу со всех сторон. вытесняет давящую тишину, будто выталкивая вакуум. звуки битвы. лязг мечей. множество голосов, кричащих. кричащих воинственно. кричащих грозно. кричащих от боли. слышит хриплый низкий крик совсем рядом. будто кричит великан. сначала он кричит грозно, будто бросается в бой. затем крик сменяется на глухой стон боли, будто весь ад разом поразил его тело копьями. слышит чужой свой голос среди шума битвы, он будто не отсюда... “отдай лицо!”. страшно. хочется тоже кричать. в темноте горят пожары. их не видно. пытается найти знакомое лицо, про которое только-что кричал знакомый голос. темнота. темнота. темнота.
гул давит и хочется зарыться головой в песок. обхватить голову руками. сделать хоть что-нибудь…
резкий холод сковывает тело. вода. в момент стало мокро. дышать тяжело, будто легкие наполняются жидкостью. сделать вдох невозможно. под рёбрами жжёт и хочется плакать, но сил нет, нет никаких сил. больно. из темноты смотрит множество сине-зеленых глаз. трудно различать их во мраке, который, будто осязаемый дым, опутывает их, собирая в единое тело. по ногам ползут щупальца. холодно.
щупальца добираются до шеи и холод начинает давить на горло. глаза смотрят изучающе, пугающе. пялятся будто в душу. сжирают заживо. глухой шепот говорит что-то про расплату. про месть. про кошмары. говорит, что он заслужил этого всего. во множестве глаз показывается множество людей, существ. в их лицах страх — животный, всепоглощающий. кроме страха вокруг пустота. щупальца давят сильнее, закручиваясь вокруг шеи. душат. хочется кричать. хочется снова ослепнуть. он чувствует вину. чувствует, что виноват перед всеми этими существами. как будто пытал их сам. как будто причинял им боль, столько боли, что сам бы не вынес. как будто убил их всех своими собственными руками… как будто все это происходило в другом мире, в другой жизни, когда-то совсем давно, как будто уже забылось… он виноват. перед всеми ними виноват. перед тысячами людей. он не искупил вину. он никогда не искупит вину… он виноват-виноват-виноват. ему мало мучений. он должен почувствовать их боль. он должен быть наказан. вода. его надо топить.
вода. топить. лица людей видны сквозь толщу воды. задыхается. щупальца холодные держат крепко. от барахтаний вокруг тучи пузырей. они лиц не закрывают. виноват. люди кричат, но звук глухой. вода. самому хочется кричать, но соленая вода обжигает горло. больно. так больно…
— эй!
так больно…
— эй, проснись!
вода, глаза…
— блять… ну проснись, пожалуйста…
виноват…
—эй! — вскрик раздается над ухом, вытягивая из сна. балор подрывается, садится в кровати, дышит тяжело. задыхается. хватается за горло, будто в попытке оттащить холодные щупальца. царапает кожу ногтями, пытаясь снять с шеи то, чего там нет. перед глазами тысячи лиц и видеть их страшно. закрыть глаза страшнее. чувствует, как на плечо ложится рука и дергается, оборачиваясь. мечущимся взглядом в темноте ищет, за что зацепиться, и находит лицо — снова испуганное. его начинает трясти с новой силой и он закрывает руками лицо. задыхается. чувствует слезы на ладонях. хочется кричать.
— иди сюда, — шепот едва слышно сквозь истерику. его тянут за локоть и он утыкается лицом в чье-то плечо. в чье-то…паша. это пашино плечо. это паша. он осторожно гладит по спине и шепчет что-то. дает выплакаться. его шепот мягкий, он не пугает, только успокаивает. обнимает будто мягким одеялом. пашины руки теплые. они осторожно гуляют по спине и дрожащим плечам. по телу бегут мурашки.
— все хорошо, — говорит тихо-тихо, — это просто сон, — проводит ладонью по волосам. чуть зарывается пальцами в пряди. чувствует, что чужое дыхание чуть выравнивается. продолжает бессмысленный шепот, отвлекая.
балор отнимает ладони от лица и осторожно обнимает пашу, обвивая руками его талию и утыкаясь мокрым от слез носом в шею. он жмется сильно, жмурит глаза и все всхлипывает, кусая губы и боясь издавать звуки. все еще страшно. почти уже не больно.
пока одна ладонь лежит на спине, чуть поглаживая, вторая медленно гуляет по голове, иногда чуть зарываясь в волосы. паша все шепчет что-то тихо совсем, балор едва разбирает слова. он просит дышать. говорит, что это просто сон. говорит, что все это уже закончилось. говорит, что все это ненастоящее. балор жмурится, сжимая в ладонях пашину футболку. ему кажется, что все это настоящее. что все это было. он боится рассказать, ведь примут же за сумасшедшего…да?...нет…паша…он же не такой, нет, он хороший…так страшно…
— паш… — говорит тихо, случайно перебивая чужой шепот, — м-можно… — голос дрожит. говорить трудно и почти больно, но сказать хочет, нет сил держать это в своей голове, — можно я…расскажу?.. обещай не смеяться… — паша ведет по волосам и осторожно кивает. не возмущается, что в нем сомневаются. знает, что сам просил бы того же.
— обещаю, — едва слышно.
— хорошо… — шмыгает носом, вдыхает глубоко и жмется ближе. закрывает глаза, — то что мне снится…все эти кошмары…они так похожи друг н-на друга… — голос дрожит, а горло снова сводит, — мне кажется, что все это такое р-еальное… — прикусывает губу, перебирает в голове разлетевшиеся мысли и забытые слова, — мне кажется, что все это…уже было. как будто в пр-ошлой жизни… дав-вно…и что все эти сны это… н.. это н-нак… — он снова сжимает пальцами машину футболку и кусает губы, топясь в новой волне истерики.
— наказание?.. — паша спрашивает тихо, снова осторожно обнимает. балор кивает судорожно, всхлипывая. жмется сильнее. паша вздыхает тяжело. у яны всегда получается успокаивать его лучше. они как будто одно целое… он пытается найти слова, будто в какой-то адской паутине, где переплетено все, что говорить можно и все, что нельзя. что сделает лучше и то, что разобьет лишь сильнее. боится ошибиться…
— даже если тебя…было бы за что наказывать, — он начинает говорить тихо, как только судорожные всхлипывания становятся реже и плечи перестают дрожать, — я не думаю, что ты, вот этот ты, — он проводит рукой по его голове осторожно, — заслуживает такого наказания, — балор судорожно мотает головой, утыкаясь лбом паше в плечо.
— я…он…я к-как будто… там так м-ного людей… они так н-напуганы… что, если я…я их…
— тшш, — паша чуть тянет его назад, чтобы он поднял голову. касается мокрых щек ладонями и улыбается нежно, когда балор отводит взгляд, — ты никого не убивал, ладно? посмотри на меня, — и вправду смотрит. паша в миг становится серьезней, — если это делал он, тот, в прошлой жизни, то пусть. ты ни в чем не виноват, — смотрит точно в блестящие от слез глаза. вытирает с щеки катящуюся слезинку и целует в лоб, осторожно совсем, будто в руках хрусталь держит. балор вздыхает тяжело. снова обнимает и утыкается носом в пашину шею. обжигает дыханием еще чуть судорожным.
— думаешь, сможешь заснуть сегодня? — он спрашивает шепотом, после слов едва касаясь губами чужого виска. балор кивает неуверенно. врать не хочется, но знает, что паша останется сидеть с ним до утра, одного его оставить не сможет.
— споешь мне? — спрашивает едва-едва слышно, совсем неуверенно. будто получал до этого отказ. паша улыбается нежно. он осторожно ложится назад, все еще прижимая балора к себе. тот чуть тянет уголки губ, пока они возятся с одеялом, пытаясь устроиться поудобнее. паша несколько секунд думает, решая, какую песню выбрать. он совершенно не любит петь, но это одно из того немногого, что успокаивает балора после его кошмаров. даже если он, на самом деле врёт, и это совершенно не помогает, паша готов переступать через себя, лишь бы его маленькому-маленькому кошмару не снились большие-большие кошмары.
паша чуть прокашливается, удобнее обнимая балора и проводя по его волосам ладонью.
— котику сіре-енький, котику біле-енький… — начинает тихо совсем, разглядывая едва-едва заметную улыбку на искусанных губах балора. кажется, эта колыбельная его любимая.
— котку волоха-атий, не ходи по ха-аті… — балор утыкается носом в грудь паши и дышит тяжело, все еще чуть сбивая глубокие вдохи. успокаивается…
— не ходи по ха-аті, не буди дитя-яти… дитя буде спа-ати, котик воркота-ати…— голос становится тише. в нем слышится сонная хрипотца. паша смотрит на балора внимательно, разглядывает его, насколько это возможно в ночном полумраке. нежным, едва ощутимым касанием убирает с его лица волосы, продолжая тихо-тихо напевать. чувствует, как дыхание успокаивается и как расслабляются пальцы, которыми он держался за чужую футболку.
— ой, на кота ворко-ота, на дитинку дрімо-ота… — улыбается, когда мелькает мысль, что балор и вправду будто ребенок.
паша поет тихо. глаза у самого слипаются, но не может позволить себе уснуть раньше, оставив балора одного. поет долго-долго. кажется, короткую колыбельную поет уже третий, может даже четвертый раз. когда уже кажется, что балор бессознательно засопел, переходит на шепот и наудачу проводит по его волосам ладонью. улыбается, когда тот только вздыхает сквозь сон глубоко. продолжает шепотом напевать, совсем долго растягивая гласные, чуть с хрипотцой. думает, что завтра нужно будет спросить, как он спал. и поцеловать, обязательно поцеловать. думает, что нужно достать с верхней полки успокаивающий сбор, который яна делала еще осенью. думает, что нужно будет позвонить яне и спросить, везут ли её до дома. думает, что нужно убираться дома. думает, что нужно сходить в магазин. думает, что нужно поменять постель. думает, что…
где-то едва начинает светлеть небо, когда паша совсем закрывает глаза, неосознанно, одним дыханием допевая ноты. сны плохие больше сниться не будут. сон балора охраняют, он теперь точно в этом не сомневается. чуть тревожно, может, сожмет пашину руку, если вдруг испугается. паша его крепче к себе прижмет и задышит шумно в чернь волос. балор сегодня больше бояться не будет. и завтра тоже не будет. однажды эти кошмары совсем позабудет.