ракшор попросил открыть шторы. ему неспокойно. через окно на пол падает яркий лунный свет и ракшор пялится на то, как на ковре мигают отблески светофора и пролетают от стены до стены огоньки фар. он сидит на кровати, прижимая к себе колени и совершенно отвернувшись от сидящего радом аха.
ах. какое дурацкое имя. он, вообще-то, аристарх. чёрт, у них у обоих совершенно конченные родители. как бы то ни было, «ах» ему подходит больше. такое же дурацкое имя, как и он сам. в хорошем смысле. ах смело свешивает ноги с края кровати и ракшор поглядывает на это недоверчиво. между рёбер все ещё сидит детский страх, подкреплённый взрослой тревожностью. он прекрасно понимает, что никаких монстров под кроватью нет, а если и есть, то он даже не будет против того, чтобы его съели, однако совершенно необъяснимый страх никак не вылезает из головы, прячется среди других непроглядных теней.
— надо было пойти домой, наверное, — ракшор чуть смеётся грустно, — я не даю тебе спать, — улыбается тоскливо, поворачивается к аху. выглядит так меланхолично, что, кажется, сейчас заплачет. ах готов его слёзы сцеловывать.
— не парься, — улыбается шире, выцепляя из полумрака глаза друга, — если хочешь, можем вообще не спать. мне всё равно, завтра суббота.
— а если твоя мама зайдёт проверить? — из улыбки пропадает тоска. знает, что маме аха, вообще-то, нет дела до того, чем её сын занимается в два часа ночи. неудивительно, если она вообще забыла, что к нему на ночёвку пришёл друг. родители ракшора не такие.
— нет, я… хочу спать, наверное, просто… — просто темно. просто одному страшно. просто паника вот-вот доползёт до горла.
— хочешь лечь со мной? — ракшор краснеет и отворачивается, тихо радуясь, что они сидят в темноте. хочет. вообще-то очень-очень хочет. ах, вообще-то, не шутит. тоже, вообще-то, наивно мечтает обнимать своего друга во сне.
— давай, — говорит тихо. боится, что ах пошутил. готов сдать назад. ах улыбается широко, чуть прикусывая губы изнутри. смотрит, как ракшор, отвернувшись, продолжает пялиться на огоньки. его хочется срочно обнять. ах случайно выпускает тихий смешок, заставляя ракшора чуть взволнованно обернуться, тряхнув кудрями. он красивый. он, вообще-то, идеальный. у него волшебно мягкие вьющиеся волосы цвета то ли огонька свечи, то ли шкурки грейпфрута (ах ещё не решил), совершенно чистые глаза и губы в трогательном надломе, которые хочется целовать. ах сам честно не понимает, почему за всю их дружбу так ни разу и не сорвался. ах зависает. до него с трудом и опозданием доходит, что ему задали вопрос, мол, чё смеёшься и чё пялишься. ах улыбается шире, вспоминая, что за трогательно ангельской внешностью ракшора прячется ну совершенно никак не невинное божественное создание. хотя это, конечно, не ему судить. кто знает, может, ангелы, на самом деле, тоже пьют дешёвое вино из пакетов, грозно матерятся и испытывают панические атаки. если нет, то, пожалуй, не нужны аху никакие такие ангелы. а если да, то словно пульс необходим только один.
— хочешь, включу свет? или просто лампу, — ах спрашивает это после того, как замечает, что ракшор дёргается от шума этажом выше. осторожно касается его ладони и отрешённо мнет её пальцами, как обычно делает, чтобы отвлечь, — давно ты вообще темноты боишься? обычно же, ну… нет? — боится, что его вопрос примут за насмешку. чувствует, что ракшор слабо тянет свою руку назад, но не отпускает, продолжая водить по ладони большим пальцем.
— не в темноте дело, — говорит тихо. так, что аху приходится двигаться ближе, почти касаясь плечом плеча друга, — просто… так совпало. мне не очень хорошо и сейчас… всё что угодно может сделать хуже, — снова улыбается грустно, потупив взгляд в пол, пытается прикрыть лицо волосами, — правда, надо было поехать домой, чтобы не… — «мешать тебе» теряется в воздухе.
— тебе одному сейчас было бы лучше? — осторожно убирает прядь волос ракшора за ухо, открывая его лицо, — или хуже? — они оба знают, что одному ему было бы хуже. гораздо…гораздо хуже, — иди сюда, — ах улыбается и чуть тянет ракшора на себя. он обнимает осторожно, чувствуя, как ракшор глубоко вдыхает и выдыхает рвано. ах водит ладонью по его спине. говорит тихо «давай спать».
ах по привычке стягивает футболку, стоя у шкафа, но, опомнившись, спешно надевает другую и судорожно вздыхает, когда в голове мелькает лишняя мысль. он ложится с краю, лицом к другу, который жмётся спиной к стене. ракшор подкладывает ладонь под щеку и смотрит нечитаемым взглядом. рассматривает улыбающегося аха. уголки его губ тоже дёргаются чуть наверх. ах думает, что хочет его поцеловать и кусает губы, понимая, что никогда этого не произойдет. его хочется коснуться — у него такая бледная кожа, что, кажется, светится в темноте. из открытого окна дует и хочется спросить, не замёрз ли ракшор, но тот даже не накрывает свои белые плечи одеялом, так что немой ответ на несказанный вопрос напрашивается сам. ах задумывается и совершенно непроизвольно тянет руку к лицу друга. он снова убирает прядь его волос за ухо и осознаёт это лишь когда кончиками пальцев задерживается на его щеке. видит, как с губ ракшора пропадает намёк на улыбку и едва-едва замечает, как алеют его щёки. он закрывает глаза на секунду, после опуская взгляд. ах мысленно даёт себе подзатыльник.
их ноги под одеялом чуть касаются и обоим так страшно пошевелиться, будто они боятся друг друга спугнуть. ах думает о коленках ракшора, которые тот позавчера разбил, упав в парке. он думает, что расцеловал бы их, если бы ему позволили. он хочет спросить про то, как они заживают, но боится нарушить тишину. он чувствует спиной холод и думает, что, если не подвинется ближе к ракшору, то совершенно точно упадёт, однако пошевелиться сейчас будто бы означает разрушить хрустальную недвижимость замершей реальности.
ракшор едва заметно двигает свободную руку к руке аха и осторожно берётся за неё, чуть поглаживая пальцами. ах думает, что у него нечеловечески мягкие руки. будто его трогает настоящий ангел, а не просто жутко красивый мальчишка. ракшор чуть тянет руку аха к себе, укладывая её возле своего лица и цепляясь за неё пальцами.
— ты же сейчас упадёшь, — он снова говорит тихо, чуть улыбаясь. ах кивает, потерянно глядя на друга. послушно двигается ближе, почти не оставляя между ними пространства. даже в полумраке видно, как сильно краснеет ракшор. краснеет, отводит взгляд, но продолжает слабо улыбаться. его хочется поцеловать. так хочется, что сердце сбивается с ритма и лёгкие забывают, как дышать. так хочется, что с губ срывается судорожный вдох и ладонь сжимается в кулак, лишь бы не сделать лишнего. ах откровенно не понимает, как так долго мог держаться и ни разу за время их дружбы так и не поцеловал ракшора.
— спасибо, что не ушёл, — ах говорит совсем шёпотом, совершенно отрешённо, будто и не контролируя свои слова. не чувствует, что тоже краснеет. смотрит на улыбку ракшора и думает, что не смог бы без неё жить. чувствует, как он тянет ноги чуть наверх и касается ими ног аха. у него ступни ледяные совершенно. ах кладёт руку на его голый локоть и чуть улыбается.
— ты замёрз,— тянет край одеяла наверх, накрывая чужие плечи.
— вовсе нет, — отвечает тихо и непроизвольно шмыгает носом, — может чуть-чуть, — снова ведёт ногами, холодными ступнями касаясь голеней аха и чуть смеётся, когда тот наигранно возмущается.
— сказал бы, я бы закрыл окно, — ах берёт ракшора за руку и только теперь вдруг понимает, что она тоже страшно холодная. он чуть откидывается на спину и прижимает чужую ладонь к груди, накрывая её своими руками. ракшор кусает губы и снова жутко краснеет, стараясь отвести взгляд.
— не надо. будет душно, — продолжает говорить тихо, снова заглядывая в самые глаза, —давай спать, — снова, кажется, улыбается едва заметно и отворачивается лицом к стене, торопливо собирая по подушке свои волосы. ах двигается чуть ближе, прижимая обе руки к своей груди. до него доносится запах волос ракшора и желание его обнять накрывает с головой. совершенно сводит с ума. ах думает, что не сможет заснуть вот так. думает, что вообще заснуть не сможет, пока рядом ракшор.
— эй, — зовёт шепотом, будто вновь боясь нарушить священную тишину, — тут тесно… можно я… ну…
— обнимай, — ракшор чуть оборачивается и улыбается широко. очередь аха краснеть. он двигается ещё ближе, перестаёт, наконец, чувствовать край кровати. он перекидывает руку через талию ракшора и едва ощутимо прижимает его к себе, не сумев сдержаться. утыкается носом в его волосы, закрывает глаза и вдыхает его запах, сладковато-пряный. сколько они общаются, всё не может понять — это ракшор не меняет лет шесть шампунь или на самом деле сам пахнет так… вот так. ах теряется в мыслях и ощущениях и не замечает, как у ракшора тоже сбивается дыхание и как бешено колотится сердце. может, не замечает, потому что путает чужой ритм со своим собственным, словно сумасшедшим, быстрым, пугающим.
в этом состоянии хочется задержаться примерно навсегда. законсервировать момент и остановиться, не двигаться. замереть. дышать им и слышать биение своего сердца. не думать ни о чём совершенно и обо всём одновременно. думать, как сильно его хочется поцеловать. думать, что это, наверное, сон, раз его можно вот так просто обнимать, утыкаясь носом ему в затылок. чувствовать, будто за пределами этой комнаты мира не существует и единственное, что осталось, единственное, что имеет хоть какой-то смысл – это они двое. единственное, что остаётся важным во всей вселенной. после выходных снова будет школа. там снова будут контрольные, кричащие учителя и неприятные одноклассники. завтра снова будет мама, с которой придется ругаться, и папа, которому, вообще-то, нет никакого дела. а у него снова будут родители, с которыми всё слишком сложно, и брат, который, почему-то, не может быть так же близок, как раньше. это будет завтра. это будет потом. сейчас есть только узкая кровать, ветер из окна и сладковато-пряный запах. ах, задумавшись о чём-то неприятном, непроизвольно прижимает ракшора ближе к себе. чувствует, как он переплетает их пальцы. чувствует, как он чуть тянет его руку выше и как оставляет осторожный, едва-едва ощутимый поцелуй на его костяшках.
это, если честно, бьёт в голову. ах думает, что мог бы расплакаться от одного касания его губ. он снова жмётся сильнее, чувствуя судорожный вдох ракшора. тот чуть сжимает руку аха, замирает на мгновение и разворачивается снова. оказывается совсем-совсем близко к лицу аха. едва кончиком своего носа не касается его. улыбается неуверенно. краснеет. смотрит точно в глаза. он так рядом, он совершенно незаконно близко. рука аха всё ещё, кажется, его обнимает. ах краснеет, сильно-сильно. кусает губы. думает, что не может больше просто так жить с одной-единственной мыслью в голове. убирает руку с талии ракшора и касается кончиками пальцев его лица. снова убирает волосы. медленно, осторожно. задерживается касанием на его щеке, замирает. кажется, перестаёт дышать. рассматривает его глаза — такие красивые, что он начинает сходить с ума, глядя в них.
— эй, — ракшор почти передразнивает его, снова краснея и смущённо улыбаясь, когда понимает, что ах совершенно завис, — тут тесно… — почти смеётся, — может…
— можно поцеловать тебя? — перебивает бездумно и тут же осекается, снова краснея. ракшор смеётся тихо-тихо.
— только если готов взять на себя ответственность, — говорит тихо, к концу совсем переходя на шёпот, будто рассказывает страшную тайну, — я не умею целоваться, — и снова улыбается смущённо. а ах думает, что его больше не существует. точно не в этой реальности.
ах подаётся вперёд, снова тормозит, когда чувствует горячее дыхание ракшора совсем рядом. мир вдруг становится совершенно нереальным. ненастоящим. ах касается, наконец, губ ракшора своими. в голове настоящий взрыв. в реальности мурашки по телу. поцелуй выходит чересчур осторожным. неловким. сдержанным и чуть смазанным. нерешительным. таким, какими и бывают первые поцелуи. откровенно говоря, совершенно дурацким. зато нежным. аккуратным. почти даже не спонтанным. ах всё ещё касается щеки ракшора, целуя его. чувствует, как на запястье ложится чужая ладонь. вокруг теперь действительно не существует ничего (ничего-ничего-ничего) важнее них двоих. это пугает, но в голове, где мечутся мысли, места этому страху не находится. сладковато-пряный аромат дурманит и всё перемешивается, оставляя лишь ощущение чужих губ на своих. обрывать поцелуй не хочется, но почему-то кажется, что нужно. ах чуть отстраняется, заглядывая ракшору в глаза. смеётся тихо-тихо. приподнимается и целует его в лоб. зацеловывает его щёки и слышит, как он едва слышно смеётся. говорить не хочется больше. хочется только поцеловать ещё раз [ещё раз сто, а может больше], прижаться крепче, снова дышать дурманящим ароматом и не думать ни о чём. хочется забыться в полумраке этой комнаты, переплетаться конечностями и дышать друг другу в шеи. хочется, всё-таки, расцеловать разбитые коленки. затеряться в переглядках, поцелуях и касаниях. потеряться в полумраке, в котором едва-едва видны глаза и светится бледно-белая кожа.
потеряться друг в друге, бесконечно целуя. пробираясь в голову и переплетая мысли. через отражения глаз забираться в самую душу.
нарастать на сердце и оседать в лёгких. становиться частью друг друга, отвергая существование всего мира. строить свою реальность и прятаться в ней лунными ночами, наполняя её осторожными поцелуями и тихим шёпотом.
так хочется.