— ну потанцу-уй со мной! — ракшор кладет руки на плечи аху и ведёт бёдрами. он уже успел выпить и широко улыбался, никак не давая другу заглянуть в его глаза, то опускал веки, то отводил взгляд. у него страшно горели щеки и это было хорошо заметно даже с расстояния.
— я могу только здесь, — ах улыбается, делая затяжку и выдыхая в открытое окно. вокруг слишком много людей. не хочется ни с кем контактировать, ни с кем говорить и вообще не хочется никого видеть. разве что ракшора. господи, на него, наоборот, хочется смотреть целую вечность. его хочется целовать, хочется обнимать, танцевать с ним хочется, касаясь его удивительно тонкой талии…только подальше от людей. наедине. без лишнего шума.
— я тогда пойду один, — он чуть наклоняется, приближаясь к лицу аха, но быстро выпрямляется, наблюдая за тем, как друг прячет свое позорное смущение. ах пожимает плечами и отворачивается к окну, снова затягиваясь.
вокруг слишком много всего. музыка громкая, но голоса людей еще громче. они сливаются в непробиваемый шум, в котором невозможно разобрать ни слова. свет приглушен и дешёвенькая диско-лампа мигает разноцветными огоньками где-то в углу или у стены. ракшор, тряхнув копной своих рыжих волос, затерялся в толпе. на этом сомнительном мероприятии было не так уж много кудрявых рыжих девушек, но, оказывается, больше, чем ноль, потому что ах, всматриваясь в толпу, то и дело путал с ними своего друга.
ракшора, вообще-то, трудно с кем-то спутать, разве что мимолетно и на пьяную голову. он страшно красивый. ах думает, что во всем мире нет никого такого же красивого (разве что его брат-близнец, однако, в его случае, никакие чувства голову не морочат). от него всегда пахнет сладковато-пряно и его всегда хочется целовать. ах, к сожалению, знает, какие у него губы — однажды играли в бутылочку. ракшор на вкус совершенно сводящий с ума. казалось бы, нет в его губах ничего необычного, но к ним тянет, точно магнитом. после того странного мимолетного поцелуя так с двойной силой. о них невозможно не думать, когда он рядом. да и когда рядом его нет всё равно все мысли только о нем.
ах тушит сигарету о переполненную пепельницу со сколами, бросает окурок в кучу и начинает всматриваться в толпу тщательнее. ракшор, когда выпивает, становится совершенно безрассудным, поэтому ах за него чувствует ответственность. рыжий ангел находится у одной из стен. стоит, откинувшись на неё лопатками, с красным стаканчиком в руке и каким-то подозрительным парнем рядом. парнишка подталкивает руку ракшора, мол, ты пей-пей, и улыбается самодовольно. ах поднимает бровь и складывает руки на груди, продолжая внимательно наблюдать за происходящим.
ракшор действительно пьет и чуть смеется, глядя на парня. тот в ответ улыбается шире и двигается ближе, укладывая ладонь на чужую талию. ах наблюдает, как ракшор продолжает пить из дурацкого стаканчика, а парень опускает руку все ниже и ниже, откровенно переходя черту. в какой то момент ах не выдерживает. срывается, продирается через ошметки толпы к злосчастной парочке. он встает по другую сторону от ракшора и забирает из его рук стакан, принюхивается к содержимому, пытаясь обнаружить нечто инородное. стреляет злым взглядом на недовольного парня.
— пошли, — говорит ракшору, убирая стакан на ближайшую тумбу и потянув друга за локоть.
— ты такой занудный, — хихикает, но послушно делает шаг навстречу, выпутываясь из рук незнакомца.
— да, чувак, ты такой занудный, нам же было весело, — парнишка возмущается, пытаясь схватить ракшора за запястье, но тот, опередив его, прижимает руку к груди, почти сразу после касаясь плеча друга. ах смотрит снова зло и уводит ракшора подальше.
они снова стоят у окна и ах снова курит, выдыхая едкий дым в сторону. ракшор больше не хочет танцевать, он стоит совсем рядом, оперевшись бедрами на подоконник. пьет воду, которую всучил ему ах. укладывает голову на его плечо и мнет пальцами его ладонь. лениво улыбается. заваливается на аха. начинает падать… начинает падать? ах, испугавшись, подхватывает ракшора за плечо и спешно тушит сигарету. он держит друга одной рукой и второй похлопывает по его щеке, зовя по имени. ракшор улыбается и даже что-то невнятно отвечает. ах просит открыть глаза и он честно открывает один, снова заходясь ленивым смехом. ах чуть тянет его веко, видит расширенный зрачок и тяжело вздыхает, прижимая друга к себе. чувствует, как тот цепляется пальцами за его футболку. чувствует, что сердце заходится истерически. чувствует, как подкашиваются от этой страшной близости ноги и думает что сам вот-вот упадёт. нет, этого нельзя допустить…
ах просит ракшора встать и тот, кажется, даже слушается. он крепко держит его за локоть и, продираясь сквозь поредевшую толпу, проходит в коридор. там двери в несколько комнат — ах думает, что сейчас будет игра в русскую рулетку.
игра, все же, выходит на удивление удачной. за первой дверью ожидаемо слышатся стоны, но уже за второй ждет блаженная тишина и, действительно большая удача, широкая кровать. ах не включает свет — прямо за окном злосчастный фонарь, из-за которого все ясно видно — и ведет ракшора к кровати. снова зовет его по имени и получает в ответ невнятное мычание. ах осторожно касается его лица, убирает с него волосы. вздыхает рвано. он не встречает сопротивления, когда укладывает его на кровать. в голове от этого всплывают страшные-страшные мысли. ракшор такой дурацкий и совершенно беспомощный, когда много выпьет. совершенно неудивительно, что на этой проклятой тусовке ему что-то подмешали. ах снова вздыхает тяжело, садясь на кровать рядом с другом. пальцами чуть трогает его волосы, убирая прядь с лица. едва-едва касаясь, ладонью гладит его по голове и слышит совсем-совсем тихое мычание. невозможно даже разобрать недовольное оно или…или вообще какое?
ах снова думает, что ракшор страшно красивый. в мыслях зовет его ангелом. с позором признает, что хотел бы звать его своим ангелом. он смотрит на бледное лицо друга, освещенное жёлтым уличным фонарём и никак не находит в голове слов описать его внешность. будто в человеческих языках еще не придумали подходящих слов. он совершенно неземной. на него хочется смотреть вечность. хочется касаться кончиками пальцев его лица — по другому страшно, будто от одного неверного движение фарфор кожи пойдет трещинами и разразится сколами. хочется губами к его щекам прижиматься. хочется им одним дышать. заплетать его рыжие-рыжие волосы, тонуть в них пальцами. в глаза его смотреть и видеть там знакомое тепло хочется. руки его холодные держать хочется. прижать к себе и никогда-никогда не отпускать. господи, быть рядом так сильно хочется…
открывается дверь и пол под чужими ногами чуть скрипит. в комнату входит какой-то парень и двигается ближе к кровати. ах поднимается и торопится перекрыть ему путь.
— эй, спокойно, — он улыбается, — все хорошо. ты можешь идти, я посижу с ним, не переживай, — он кладет руку аху на плечо и улыбается все так же спокойно.
— пошел ты, — шипит ах, скидывая его руку.
— эй, да чё такое? не бойся ты так, я ничего ему не сделаю, — продолжает улыбаться. ах замечает, что улыбка у него пьяная и отвратительно мерзкая.
— я повторяю, пошел ты, — ах чеканит слова, четко выделяя каждое, — даже не думай, — он чуть толкает парня в плечо и зло смотрит ему в глаза. тот шатается и пятится назад, продолжая пьяно улыбаться.
— а-а, я понял. не хочешь делиться, — ах вскидывает брови и смотрит на парня с секунду ошарашенно. скоро возвращается на землю и чувствует, как вскипает изнутри. зло сжимает кулаки, думая, что больше всего на свете сейчас хочет ударить этого ублюдка. он толкает его сильнее и сжимает челюсти, стараясь не начать кричать вслух, не желая потревожить ракшора или привлечь чье либо лишнее внимание. парень запинается, пьяно, противно смеется и бьется плечом о дверной косяк. ах снова толкает его в грудь и он едва не падает в коридор, ударяясь о стену лопатками. закрывает дверь, стараясь не хлопнуть ею. в голове мысли кипят и невозможно даже допустить мысли о том, чтобы сделать ракшору больно. этот парень, видимо, совершенно не разбирается в божественном, раз решил осквернить настоящего ангела. его за это хотелось бы наказать, но не нашлось никаких сил. они все, кажется, ушли на беспокойство о друге. «если ангелы существуют, то и бог тоже. вот он пусть и разбирается с ублюдками» — устало думает ах.
обернувшись, он всматривается в тень ракшора на кровати. спит. логично, что его сейчас не разбудить никаким шумом. ах прижимается лопатками к двери и нащупывает под ручкой замок, проворачивает его несколько раз и, выпрямившись, на пробу дергает дверь. вздыхает тяжело.
ах неуверенно идет к кровати и мнется возле неё, будто бы ищет другие варианты. меж рёбер вьется червь сомнения, осуждающий за каждый неверный вздох. особенно в сторону друга, так крепко спящего [неестественным способом выключенного] на кровати. этого паразита в груди не в силах успокоить даже рациональные мысли о том, что ах предпочел бы вздёрнуться на собственном галстуке, чем сделать больно ракшору. он знает, что ангел, чёрт бы его побрал, тот еще кремень и что жизнь подкидывала ему столько дерьма за его короткие девятнадцать лет, что его нежная улыбка оказалась выплавлена из стали, а ясные глаза закалены в священном огне, но, черт, когда он лежит, накаченный каким-то дерьмом, совершенно бледный и обезоруженный, он кажется хрустальным. точно фарфоровой статуей, по чьей коже уже ползут паутинкой трещины. будто тронешь его и все, он рассыпется в пыль, успев лишь сверкнуть напоследок улыбкой. его хочется обнять осторожно, волосы пригладить и поцеловать в лоб. но прикасаться страшно.
ах осторожно, медленно укладывается на кровать рядом с ракшором. точно завороженный смотрит на его лицо. любуется. ах честно каждый раз, каждый, господи, без исключений каждый раз, глядя на него, думает, что нет никого красивее. быть влюбленным в кого-то настолько идеального, кого-то настолько совершенного, но совершенно не заинтересованного в тебе, а особенно в отношениях с тобой — хуже всякого ада. ах думает, что ангел, будь он и вправду творением бога, был бы его любимчиком. ах почти уверен, что бог тоже был бы в него влюблен.
спокойное лицо напротив напоминает фарфоровую маску — уж слишком идеальное. им хочется любоваться. рассматривать все мелкие детали. на его лице нет ни одной родинки, оно такое белое, что иногда кажется, что он нарисованный персонаж, которого забыли раскрасить. над его бледностью даже не получается смеяться, это будто ощущается осквернением святыни. у ракшора где-то на скуле маленький шрам — он упал в детстве и рассек щеку стеклом(мать была в ужасе и по дороге в больницу трижды успела схоронить сына от трех разных болезней) — и этот шрам будто единственное доказательство того, что он человек, такой же живой и смертный, что он не нечто божественное… ах был готов этот шрам целовать каждый день, каждый час, каждую минуту, что они рядом. целовать, чтобы напоминать себе, что он, вообще-то, настоящий. не выдумка одинокого творца, не плод воображения больного. настоящий. хоть в это и верится с трудом.
у ракшора губы с опущенными уголками. обычно еще и недовольный взгляд. если он не улыбается, то выглядит так, будто ненавидит всех совершенно. ах знает, что это не так. но он знает, что иногда, все же, бывает. он засматривается на его губы и непроизвольно улыбается нервно от мысли, что его так сильно хочется поцеловать. в голове пролетают воспоминания об игре в бутылочку около полугода назад — ему тогда выпал ракшор и, хитро улыбнувшись, поцеловал аха быстрее, чем тот смог подумать. они целовались осторожно, но уверенно, будто отдаваясь целиком друг другу, будто вокруг никого тогда больше не было… ах улыбается, вспоминая это. думает, что все бы в жизни отдал за возможность целовать ракшора хоть изредка.
ракшору на лицо падает прядь и ах чуть вздрагивает. он нерешительно тянется к нему рукой и цепляет прядь пальцами, прячет за ухо. он снова касается ладонью волос ракшора и проводит по ним со всей нежностью. они мягкие. пахнут пряностями. пахнут так, что только ими дышать и хочется. ах едва-едва касается кончиками пальцев щеки ракшора. проводит по шрамику на скуле. улыбается. испуганно одергивает руку, когда ракшор рвано вздыхает.
ах очень не хотел бы, чтобы его поняли неверно. он очень не хотел бы напугать ракшора. он очень не хотел бы разрушить их и без того ставшую совсем хлипкой связь, отдалить их друг от друга. он готов был бы пройти по полю меж мин, если бы это уберегло их дружбу. он так страшно боялся рассказать о своих чувствах, заранее угадывая, что это разрушит все их воздушные замки. он боялся лишний раз посмотреть, крепче обнять, сказать не то…
…боялся так сильно, что совсем не замечал, как краснеет ракшор, смотря на него. как отводит взгляд. как смеется над каждой, даже самой глупой, его шуткой. как перешёптывается с братом, оглядываясь на него. как смотрит глазами своими ясными, в которых все красным по белому написано. боялся так сильно, что ничего совсем и не увидел.
ах снова касается лица ракшора, чуть поглаживая его щеку большим пальцем. думает, что может разрешить себе жест вольности.
он приподнимается, все смотря на него. черт, любуясь. наклоняется ниже, чуть улыбаясь. губами едва касается его щеки. кажется, в этом поцелуе спряталась вся его любовь.
ах вспоминает, как обнимается ракшор. осторожно. он сжимает футболку пальцами и льнет щекой куда-то к плечу. он чуть ниже и еще опускает голову. ах думает, что хотел бы его в своих руках спрятать, но каждый раз при этой мысли вспоминает, что журавли [ангелы] в небе всегда лучше синиц [тоже, вообще-то, ангелов] в руках.
ракшора хочется сравнивать с птицами. не получается. вообще не проучается его с кем-то сравнивать. где-то внутри головы прячется и мечется догадка о том, что ах чересчур иделизирует его, однако она всегда тает в воздухе, не успев сформироваться в полноценную мысль. чувства туманят голову страшно и ах честно уверен, что, если бы ракшор направил на него пистолет, он бы послушно встал на колени. от этой влюбленности одновременно хочется беспомощно плакать и забраться на самый олимп, чтобы лично всему пантеону заявить, что брехня все эти божки, что он влюблен в настоящего ангела.
влюблён. какая дикость… кажется, ах в жизни до этого никогда не влюблялся. встречался, целовался, по глупости признавался в несуществующей любви. влюбился лишь однажды — даже не вспомнит когда точно. будто эта влюбленность с самого дня их встречи внутри сидела. будто росла внутри с самого рождения и в день знакомства расцвела. так и живет, цветет, не переставая. лучше бы цветами в легких, тогда все было бы ясно. но в их реальности все пугающе туманно. скоро дождь. надо купить зонтик. спасет ли он от потопа?
мысли путаются страшно. ах находит руку ракшора, лежащую перед его лицом и чуть улыбается, касаясь её кончиками пальцев. осмелев от подступающего сна, едва сжимает. в тумане теряется мысль о том, что у него удивительно нежные руки. и о том, что их тоже хочется целовать, даже если ради этого придется встать на колени.
голову заполняет густая желто-серая дымка и глаза совсем закрываются. с плеч спадает накопившееся напряжение и пьяный разум совсем ведёт. серость сменяется блаженной темнотой и шум в ушах, наконец, пропадает, переходч в глухую тишину. рукой едва еще чувствует сквозь сон чужую.
***
утро сваливается сверху, будто на голову сбросили мешок с землей. ах просыпается резко, вздрогнув всем телом и почти испуганно вздохнув, будто бы упал во сне. он дышит тяжело и медленно приходит в себя. замечает, что все еще держит спящего ракшора за руку. чувствует, как загораются его щеки.
ах нащупывает за спиной выпавший ночью из кармана телефон и проверяет время — на удивление рано для пробуждения после пьянки, около одиннадцати утра. решает, что нужно бы ехать домой. ах поворачивается и снова смотрит на ракшора — он ночью притянул к груди колени и опустил голову, почти пряча лицо в локтях. он все еще похож на фарфоровую куклу. его такого страшно будить.
ах садится на кровати медленно, нехотя выпуская руку ракшора. он проводит по лицу ладонями и тяжело вздыхает, чувствуя, как чуть бьет в висках кровь. в голове каша и мысли крутятся, варятся, их разобрать почти невозможно. думает, что ракшору нельзя домой — там родители, там брат, а он, наверное, все еще не в порядке. думает проверить его дыхание(замирает, прислушивается, сам не дышит. слышит чужие слабые вздохи). думает, нужно ли везти его в больницу. решает, что сначала его нужно просто разбудить.
ах оборачивается к ракшору и касается ладонью его головы, проводя по ней осторожно. убирает волосы с лица и чуть тормошит за плечо. боится быть резким. проводит ладонью до локтя и обратно наверх, проходясь по спине. зовет тихо по имени. едва-едва касается пальцами щеки.
будить ракшора каждый раз целая мука. не потому что он спит, точно убитый, а потому что это кажется неправильным — разрушать блаженное беспамятство, ангельский сон. вторгаться будто в чужую голову.
ракшор хмурится, притягивая руки к лицу. вдыхает глубоко и чуть задерживает воздух в легких. выдыхает, едва не постанывая устало. трет пальцами глаза и только потом открывает их, щурясь от яркого дневного света. выглядит потеряно. совершенно непонимающе смотрит на аха, поднимает взгляд и, следуя за ним, переворачивается на спину. потерянно осматривает комнату.
— как себя чувствуешь, — ах спрашивает обеспокоенно и тихо, совершенно не понимая, куда себя деть.
— я не помню ничего, — говорит тихо, с хрипотцой, снова закрывая лицо руками и тяжело вздыхая.
— да особо то нечего помнить, — ах чуть улыбается, — вставай, поехали ко мне, — ракшор театрально кривит лицо но осторожно садится, держась за аха. он снова хмурится и закрывает рукой лицо. ах подвисает. ракшор помятый, сонный, его рыжие кудрявые волосы торчат во все стороны, создавая вокруг его головы ореол, едва напоминающий нимб. в любом своем состоянии он будет выглядеть как ангел, только что спустившийся с грёбаных небес, ах готов поставить на кон все, что у него есть.
— если у меня такое страшное похмелье, значит я теперь старый? — пытается пошутить и даже сухо смеется. ах мрачнеет, сводит брови к переносице и нервно кусает щеку изнутри. не понимает или просто пытается замять?..
— пойдем, — ах встает с кровати и чуть тянет за собой ракшора, он запинается на месте и его приходится ловить. пока они идут до прихожей, ах встречается взглядом с парнем, что вручил ракшору злосчастный красный стаканчик. тот смотрит зло и затягивается сигаретой. ах отворачивается и уводит друга из комнаты.
пока они ждут такси, ах курит стоя, а ракшор сидит на скамейке, оперевшись локтями в колени и закрыв ладонями лицо. дышит тяжело и чуть пошатывается. он выглядит таким бледным в свете пасмурного дня, что кажется, что кожа на его лице где-то даже отливает синевой. он выглядит пугающе. ах не решается с ним заговорить.
в машине ракшор укладывает голову на плечо друга и, кажется, снова засыпает. ах будит его за пару минут до его дома и улыбается нежно, глядя на помятого ракшора. когда они подъезжают, он, выйдя из машины, протягивает руку другу, будто сраный джентельмен. только протягивает и тут же радуется, что сделал это, потому что ракшор, вылезая, снова запинается и летит вниз, испуганно хватаясь за аха. тот, конечно, ловит и придерживает, закрывая дверь. ракшор вцепляется в его руку и не отпускает до самой квартиры, пока за ними не захлопывается входная дверь. он стягивает свои кеды, снова заваливаясь и едва не падая. он смущенно улыбается, глядя на аха и отводит взгляд. его снова осторожно цепляют за руку и тянут на кухню. садят за стол. через несколько секунд перед ним появляется стакан с водой и еще через пару он слышит, что кипит чайник. послушно пьет, лишний раз не открывая глаза. поднимает ноги на стул и прижимает колени к груди, откидывает голову назад, касаясь затылком стены. мечтает снова заснуть часов на двенадцать.
— эй, — ах садится рядом и едва касается костяшками коленки ракшора, заставляя его обратить внимание. не продолжает, пока он не откроет глаза, — ты же…ты же понимаешь, что тебе вчера что то подмешали? — ракшор вскидывает брови и тут же хмурится, недоверчиво глядя на аха. качает головой.
— я не помню… — говорит тихо. опускает голову и тупит взгляд в пол. ах снова едва касается костяшками его коленки и чуть поглаживает. чайник шумно вскипает и он встает, чтобы налить кипяток в кружки. в свою бросает пакетик с обычным черным, а ракшору — гринфилд с малиной. он ставит чашки на стол и касается ладонью колена друга.
— как ты себя чувствуешь? — ракшор цепляется пальцами за чужую руку и чуть поглаживает костяшки. выглядит потеряно.
— нормально…наверное, — тянет уголок губ. у него всегда все «нормально». он видит, как недоверчиво смотрит на него ах и тяжело вздыхает, — в голове бардак. я правда почти ничего не помню. и хочу спать. кроме этого я…ничего не понимаю, — отводит взгляд, но руку не отпускает. снова вздыхает и опускает голову, касаясь лбом чужих костяшек. чувствует, как в волосы нерешительно пробирается рука. пальцы чуть поглаживают голову и проходят до кончиков, осторожно разделяя пряди. ракшор улыбается широко и надеется, что этот момент никогда не закончится. тепло заполняет до краёв и дымка, окутавшая мысли, больше не кажется удушающей и противной. пока в волосах рука аха, ракшор думает, что готов вынести все, что угодно, что бы ни случилось. ему кажется, что он бы замурчал, если бы умел. в голову точно стрелой бьет мысль, что он не найдет больше сил терпеть. не сможет больше душить себя мыслями, переглядками, не сможет больше выискивать намеки и недосказанности. чуть поднимает голову, касаясь чужой руки на затылке, мол, не убирай. смотрит точно в глаза голубые. не улыбается даже.
— ты мне нравишься, — говорит тихо, почти шепотом. чувствует, как колотится сердце. ах теряется, улыбается осторожно. молчит, — нет, типа, я в тебя влюблен, — ракшор сводит брови к переносице. смотрит, как ах теряется снова, краснеет и хмурится, отводя взгляд. это иррационально смешит. ракшор закусывает губу, стараясь не улыбаться, но у него все равно вырывается осторожный смешок.
— погоди, что тут смешного? — ах правда не понимает, как ему нужно реагировать. ракшор снова утыкается головой в колени и почти беззвучно смеется, пока ах растерянно смотрит на его подрагивающие от смеха плечи, — эй, нет, ну все, хватит, давай поговорим, — он убирает руку из волос ракшора и касается его плеча, стараясь вывести в диалог. тот в ответ поднимает голову и снова закусывает губу, пытаясь спрятать широкую улыбку. ах от этого снова теряется. теперь ракшор это ясно видит.
— давай поговорим, — говорит уже спокойно, касаясь запястья аха и проводя по нему выше, заглядывая в самые глаза. долго выдержать не может, снова смеется от того, как краснеет ах, — ну, скажи уже, — он снова улыбается тепло, чуть гладит пальцами чужую ладонь.
— как давно ты догадался, — ах улыбается тепло и виновато, отводит взгляд.
— о чем? — конечно, хочет услышать это от него. совсем не хочется играть в угадайку.
— что я, ну… что я влюблен в тебя…вроде как? — он вздыхает и поднимает глаза к потолку, после снова заглядывая в ясные глаза.
— только что, — смеется.
— только что? — ах театрально вздыхает, прикладывая руку к груди.
— да, вот как только признался, — улыбается снова, глядя нечитаемым, но явно согревающе-тёплым взглядом.
ах, смеясь, чуть тянет ракшора за руку и тот поднимается, снова чуть шатаясь. ах подхватывает его за талию и прижимает к себе, обнимая осторожно. он впутывает руку в рыжие-рыжие волосы и вдыхает пряный запах. закрывает глаза и улыбается. чуть касается губами чужого виска. ракшор снова пальцами мнет чужую футболку. он улыбается, укладывая голову на плечо друга(друга?). дышит ему в шею размеренно.
— прости, что так по дурацки вышло, — ах шепчет чуть слышно.
— ты про что, — ракшор проводит ладонью по его спине.
— про все вообще. про вчера. и что не мог признаться… — отводит взгляд в сторону. хотелось бы себя укусить за это все, за глупость, за слепоту, за то, что не был достаточно внимателен.
— спасибо, — ракшор шепчет тихо, закрывая глаза, — просто что ты есть, ладно?
— спасибо, что ты есть… — в ответ шепотом. мысленно добавляет «мой ангел».