это, в общем-то, произошло совершенно неожиданно. на учебе однажды утром сказали, что пришло время рисовать людей. у пары девушек порозовели щеки, несколько парней закатили глаза, когда преподаваткльница добавила, что на этой паре они рисуют не женщину. аху было совершенно наплевать на пол и гендер того, кого он собирается рисовать. во-первых, он отшучивался в своей голове, что является универсальным солдатом — бисексуальным, проще говоря. во-вторых, он давно перестал воспринимать человеческое тело как сексуальный объект, на который можно смотреть только в темноте и со стояком в штанах. он благодарил художественную школу за две вещи — за то, что там его научили точить карандаши ножом и за то, что он вдоволь насмотрелся на голых людей и теперь, видя обнаженную модель, не чувствовал совершенно ничего, если видел перед собой лист бумаги. рефлексы, не иначе. как у собак павлова, только действительно полезные.
«с моделью нельзя разговаривать, нельзя фотографировать, доставать телефоны нежелательно» — строгий голос зачитывает правила, с которыми ни у кого не возникло бы вопросов, если бы у студентов художественного вуза вообще были силы что-то спрашивать. преподавательница объясняет задание на день, поправляет чьи-то мольберты, чуть двигает тумбу в центре комнаты, где явно пустует место главного персонажа, и спешно удаляется из класса, еще раз напомнив всем выключить телефоны. ах послушно выключает звук и интернет, так, для галочки. зевает и отрывает малярный скотч, крепя лист бумаги к дереву.
перед лицом мольберт, к нему прикреплен ватман. на стуле рядом разбросаны два пенала, кусочки когда-то цельного ластика, карандаши и два ножа — половина из этого вообще не нужна, но ах продолжает послушно носить с собой весь базовый набор, будто надеясь однажды не сесть в лужу, не имея зачем-то вдруг запасного ножа. он вытаскивает из валяющегося рюкзака бутылку воды и делает пару глотков, будто бы без желания, будто бы просто ради галочки, чтобы доказать себе, что не зря потратил на эту бутылку сорок рублей. он лениво закручивает крышку, когда слышит, как открывается дверь. логично решает, что пришел натурщик и пора начинать рисовать. ах привычно ждет невысокого тощего дядечку, каких обычно приводят на занятия, и даже не выглядывает из-за мольберта, пока не видит краем глаза красно-рыжее пятно.
ах поворачивается к предполагаемой постановке, видит перед собой совершенно неземную внешность — бледную кожу и волосы, точно горящие огнем, и из рук совершенно неожиданно, будто решив подставить, падает бутылка, разнося по комнате слабое эхо. некто на тумбе, не успев принять позу, испуганно дергается и бросает взгляд на аха, но, видимо, не заметив ничего страшного, вновь поворачивается к нему в анфас, принимаясь собирать волосы в высокий пучок. на аха, кажется, чуть осуждающе смотрят некоторые одногруппники, пока он, спешно бросив бутылку в рюкзак, судорожно ищет карандаш нужной мягкости в пенале, будто бы делая вид, что совершенно не заинтересован в этом ангеле на постаменте [ах думает, что с него бы делать мраморные статуи].
найдя, наконец, необходимое, и, помявшись несколько секунд, ах заносит руку над мольбертом и снова поворачивается к модели. рассматривает изучающе острые плечи, тонкие изломы рук. боится снова взглянуть на его лицо и впервые, кажется, с самой художественной школы, чувствует неловкость. щеки чуть начинают гореть и он хмурится, мысленно осуждая себя за дурацкий и совершенно детский непрофессионализм, корит за то, что краснеет, как школьник, хотя божился, что, в отличии от раздражающих неопытных одногруппников, которых он считал ниже своего гордого достоинства, он-то не чувствует шевеления в душе от красивых моделей. мысленно бьет себя по лбу и заставляет, наконец, перестать пялиться и начать работать.
карандаш скользит по бумаге с характерным звуком. вырисовывается хаотичными линиями набросок силуэта. ах подставляет карандаш на вытянутой руке к натурщику, сверяя пропорции, активно стирает и рисует снова. когда решает, что набросок достаточно неплох, чтобы взять паузу, преподавательница командует, что нужно дать модели отдохнуть. парень чуть улыбается, опуская руки и спускаясь с тумбы. он прикрывает глаза и чуть тянется, разминая плечи. ах пялится. пялится позорно. рыжие волосы натурщика собраны в пучок, но из него на лицо падают мелкие кудрявые прядки. он бледный, почти болезненно бледный. у него острые плечи, острые локти и колени тоже острые — он весь будто бы острый, угловатый, но не такой, какими бывают подростки в пятнадцать, а гармонично, складно. он весь тонкий и будто бы почти прозрачный. у него ярко выступают ключицы и обтянуты почти прозрачной кожей рёбра. такие тонкие запястья, что аху кажется, что он мог бы обе его руки обхватить одной ладонью. мысленно бьет себя по голове от того что чувствует, как покраснел. хочет перестать пялиться, но продолжает смотреть. у натурщика черты лица тоже острые — высокие скулы и чуть угловатая челюсть с острым подбородком. тонкие бледные губы. прямой нос, кажется, совершенно идеальной формы. это вводит в ступор. у него тонкие темные, будто прокрашенные, брови и глаза с черными ресницами, которые так и тянет подвести карандашом. ах снова ловит себя на том, что пялится и, мимолетно поймав взгляд натурщика, спешно отворачивается. снова роется в рюкзаке в надежде, что взял свой скетчбук. руки будто сами тянутся рисовать его и рисовать, безостановочно, запойно. карандашами, пастелью, маслом, да хоть детскими мелками, лишь бы рисовать его черты вживую, по памяти. так, чтобы они въедались в голову, отпечатывались на задней стенке черепа. так, чтобы навсегда его образ вплавился в мысли.
в полумраке кабинете, где завешены плотными шторами окна, где солнцем сияет желтая лампа, где душно и холодно, ах любуется чертами незнакомца и не признается себе в том, что больше всего на свете хочет покрыть поцелуями его лицо, его руки, рёбрам все его тело. что он хочет согреть свои ладони, лишь бы холодными пальцами не обжигать нежную кожу. что он совершенно ясно хочет увидеть румянец на этом бледном лице и еще раз, еще хотя бы раз увидеть его улыбку. в мыслях один лишь шум карандаша — он бегает по бумаге, страничка за страничкой. ах делает быстрые скетчи один за другим, рисует кисти его рук, рисует отрешенно плечи. рисует лицо, лицо, это лицо, будто мраморной статуи. совершенно белое и с флегматичным выражением, по которому не прочитаешь ничего, совсем ничего. будто мраморная статуя.
целый месяц, дважды в неделю. почти весь день этот натурщик стоит или сидит в разных позах. ах в мыслях называет его ангелом, потому что такой сказочной внешностью, думает он, обладать простой человек не может. после того первого занятия ах честно думал, что сходит с ума, потому что то и дело выцеплял в толпе рыжие кудри, потому что весь скетчбук изрисовал набросками неземного лица и острыми чертами тела, потому что рисовал на занятиях, рисовал в перерывах, рисовал в метро, дома, на улице — рисовал то, что въелось в память. за месяц он нарисовал на учебе десять графичных работ и почти закончил одну маслом, а дома уже давно пылились два портрета пастелью, от взгляда на которые хотелось удавиться, так они, по мнению аха, были далеки от оригинала. он работал продуктивнее, чем, кажется, когда либо в своей жизни. он даже начал считать себя психом, но продолжал успокаивать себя тем, что он не следит за своей «музой» и не преследует его, однако скоро задавался вопросом а не хуже ли то, что делает он — эта болезненная одержимость чужими чертами и карандаш в дрожащей руке, подчиняющийся воспаленному разуму.
месяц. разговаривать с натурщиками преподаватели строго запрещали и, если раньше ах считал это правило логичным, то теперь это казалось страшно несправедливым и даже как будто обидным. когда рыжий ангел выходил из мастерской, хотелось броситься за ним, посмотреть на него ближе, рассмотреть, наконец, цвет его глаз, какой он есть. услышать его голос. ах только грустно вздыхал и снова утыкался в свой скетчбук, продолжая выводить уже вызубренные до безумия черты.
в какой-то день, вероятно, третий после лунного затмения, когда, как и в каждый выходной, выходить из дома совершенно не хотелось, в девять часов утра аха разбудил звонок из книжного, где он заказал еще неделю назад очередную книгу про одного из любимых художников. только мысли об этой книге не дали свихнуться и вздернуться на шнурках, пока он заканчивал картину с ангелом и, параллельно, еще не менее двух работ. от запаха краски и растворителя он явно начинал сходить с ума и, кажется, бредить…но книга никаким образом не привезла бы себя к нему домой, так что попросту пришлось вытаскивать себя из теплой постели, надевать свое совершенно по-дурацки серое пальто и ехать в метро под какой-то инструментал, потому что кипящая от учебы голова разучилась воспринимать слова и песни. в метро тоскливо и умеренно много людей. ах думает, что по его лицу можно угадать, как сильно его раздражает каждый человек в этом вагоне. глаза предательски закрывались сами по себе и страшно хотелось дать себе сильную пощечину, лишь бы перестать вырубаться на ходу. он прокручивал в голове свои задания и горящие хвосты и сам перед собой будто притворялся, что ему не плевать. ах не сразу услышал монотонный голос сверху и лишь когда на него едва не упал кто-то, стоящий рядом, понял, что ему пора выходить.
в метро преступно много людей. слишком много. слишком. ах хмурится, мечтает поскорее забрать книгу и отправиться домой, где сможет проспать остаток дня? нет, конечно же нет. где, зевая и обжигаясь чаем, он сможет снова и снова рисовать знакомые черты, синим очерчивать острый профиль и красным выделять круглые кудри. материться под нос о том, что выходит непохоже. что глаза неживые. что губы изломанные. что это не тот ангел. не тот.
в магазине людей снова много. ах покорно стоит в очереди на кассу за заказом и отвлеченно смотрит рассеянным взглядом куда-то внутрь магазина. когда между полками мелькает знакомо-рыжее пятно, его будто прошибает током. ах вздрагивает, промаргивается и пялится в ту же сторону, рыщет взглядом по рядам полок и пытается среди монотонной кутерьмы корешков углядеть кудрявое облако нефильтрованной эйфории.
— молодой человек! — из судорожных раздумий выдирает чужой скрипящий голос и ах, снова вздрогнув, вдруг кивает и подходит к кассе.
книга падает в полупустой рюкзак. в голове аха все еще мелькает двадцать пятым кадром это рыжее пятно — нет, он не может упустить. он точно будет выглядеть маньяком, но не простит себе, если так легко упустит шанс увидеть свою ожившую статую.
идет мимо стеллажа с графическими романами. проходит сборники для экзаменов, словари, литературу на иностранных языках, обходит полки с кучей кучей разных книг и уже не успевает читать таблички на стеллажах. краем глазом замечает среди белых полок что-то ярко-цветное. чувствует себя марафонцем, что вот-вот пересечет финишную прямую. одергивает себя, просит не бежать по скользкой плитке магазина. заворачивает за угол и замирает одновременно, кажется, со своим сердцем. у другого конца стоит человек слишком, боже, слишком похожий на ангела. в волосах почти незаметно меньше кудрей, а черты лица едва уловимо жестче. ах смотрит, нет, пялится, пялится совершенно постыдно и в голове его никак не складывается пазл. он рисовал это ангельское лицо слишком, слишком много раз, чтобы принять чьи-то черты за его, даже будь они едва ли не идентичными. ах выдыхает рвано.
незнакомец поворачивается резко и хмурится, впирая взгляд в растерянного аха. тому приходится срочно отвернуться и судорожно начать выбирать книги на какой то полке, совершенно не вчитываясь в название. он вытаскивает какой-то экземпляр в розовой обложке, ради приличия пялится на обложку несколько секунд, открывает первую страницу и невидящим взглядом водит раз за разом по одной и той же строчке. в голове панически крутится «не упусти, не упусти, не упусти» и ах решает, когда можно будет посмотреть в ту сторону снова. едва поднимает голову и нерешительно скашивает взгляд в сторону. ах почти не глядя ставит книжку на место и осторожно движется ближе к незнакомцу, продолжая делать вид, что рассматривает книги. страшнее, чем упустить своего ангела было только спугнуть его. ах подкрадывался к нему, точно к дикому животному, стараясь не выглядеть слишком подозрительным и жутким. когда их разделяет всего каких-то полтора метра, ах снова берет какую-то книгу с полки и вновь смотрит в нее невидящим взглядом. поднимает глаза на полку и читает белые буквы на темной табличке — «эзотерика». косится на книги перед незнакомцем и едва ли не на каждой видит надпись «магия». уголки губ ползут вверх. снова засматривается. смотрит, как чужие жилистые руки держат книгу и как белые пальцы листают страницы. в голове все еще не складывается пазл.
— ты выбрал? — около незнакомца звучит чей-то тихий голос и ах косится на того, кто к нему обратился. детали встают на место. тот самый ангел, с круглыми кудрями, острыми и знакомыми, выученными до тончайших мелочей чертами. близнецы. ах зависает, совершенно непростительно. он не замечает, что тот, что с книгой, что-то говорит брату тихо-тихо и они чуть посмеиваются. ах, задумываясь, опускает взгляд в книгу и думает, боже, думает почему-то об огромном количестве вещей одновременно. ему бы сорваться и подойти, заговорить, но он не может, попросту не может. не видит, как ангел, вдруг подняв взгляд, замечает его и чуть улыбается, пряча улыбку от брата. не слышит, как он как шепчет ему «пошли» и едва успевает углядеть, когда два рыжих масляных мазка скрываются за стеллажом.
ах отмирает, будто вынырнув из воды. судорожно пихает книгу обратно на полку, промахиваясь едва не дрожащими руками. кусает губы и снова упрашивает себя не бежать. заворачивает за полку и видит двух (о, боже), двух ангелов, стоящих в очереди. внутри вскипает что-то странное и пугающее. теплое. он идет к ним нерешительно. опасливо будто. боится, что его пошлют. что ему откажут. боится, что он совершенно не нужен тому, чьими чертами исписаны все бумаги в его квартире. боится, что его муза не захочет больше его вдохновлять. касается чужого плеча рукой. рыжие кудри взлетают, когда ангел оборачивается резко.
— ты меня преследуешь? — он говорит серьезно, чуть прищурив хитро глаза, чтобы ах не увидел в них пляшущих огней. он смотрит с вызовом, с совершенно спокойным лицом, по которому невозможно прочитать эмоции. ах теряется. смотрит на ангела в упор и с трудом находит хоть какие-то слова.
— я… извини? я, нет, я увидел…я случайно, не подумай…ты…помнишь меня? я…
— я работаю натурщиком уже года два, но такой фанатизм вижу впервые, — он улыбается спокойно, будто пожалев аха. смотрит точно в его потерянные голубые глаза. молчит будто бы целую вечность, ожидая ответа, — ты что-то хотел?
— я… у тебя такие красивые глаза… я никак не мог нормально разглядеть их издалека, — ах теряется. говорит тихо и совсем не то, что хотел сказать сначала. рассматривает каре-бардовую радужку и черные ресницы. совершенно ясно видит на нижнем веке осторожно растушеванный черный карандаш. засматривается. ангел смеется, отводя взгляд, — я ари…я ах. просто ах, — он улыбается протягивая руку, едва заметно подаваясь назад и неуверенно дергая уголки губ наверх. ангел награждает его спокойной улыбкой.
— ракшор, — он, чуть задумавшись, отвечает и улыбается шире. протягивает руку и касается чужой теплой ладони своими холодными длинными пальцами. ах знал, он был точно уверен, что у ангела руки холоднее зимы.
прошло еще, кажется, две недели. ракшор продолжал приходить позировать, а ах заканчивал работу маслом. он все чаще отвлекался, еще, кажется, больше рисовал ракшора (он теперь знает имя ангела! своей музы!) и даже ловил его взгляды, когда тот уходил после занятия или брал перерыв от позы. теперь ах точно знал, как рисовать его глаза. ясные и темные. бархатные от тени длинных ресниц.
после очередного занятия ах, осмелившись действовать решительно, едва ли не выбежал из кабинета вслед за ракшором и поймал его в коридоре, освещенном тусклым светом умирающей лампочки.
— ракшор, — ах едва коснулся его локтя и тут же одернул руку, все еще боясь спугнуть. и снова смутился, прижатый холодным взглядом искрящихся глаз, — что ты…что ты делаешь в выходные?
— я… — ах ловит тень чужой улыбки, — в эти ничего. а что?
— ты не хочешь…не мог бы мне попозировать? не для учебы, конечно нет. так, просто.
— я не работаю бесплатно, — ракшор улыбается хищно и ах понимает совершенно ясно, что его поймали в ловушку. что он сидит в пасти дикого зверя, которого так боялся спугнуть, но даже не пытается цепляться за острые зубы, а лишь покорно падает глубже. ракшор смеется тихо, — если хочешь позвать меня на свидание, просто сделай это.
— ты…хочешь пойти со мной на свидание? — снова теряется, будто бы переспрашивая о предложении, а не делая его сам. ракшор снова улыбается хитро и чуть склоняет голову.
— да. но с тебя кофе, я все еще не позирую бесплатно, — он подмигивает и говорит записать его инстаграм. ах теряется. поддаётся. не владеет собой рядом с ангелом. хочет ударить себя по лицу. провожает ракшора взглядом.
картина закончена и оставлена для просмотра. ракшор больше не ходит к их группе, но все еще появляется в коридорах их крыла. стреляет в аха взглядами и иногда успевает бросить пару фраз. ах плывет жутко. зовет на третье свидание к себе домой, вновь боясь спугнуть.
— мне кажется, за эти три свидания ты рисовал меня больше, чем слушал, — ракшор улыбается и подпирает рукой, стоящей на подлокотнике дивана, свою щеку. смотрит из-под полуприкрытых век на аха, начавшего намечать новую позу.
— только не думай, что я повелся на внешность, — ах улыбается, закусывая карандаш.
— но именно это ты и сделал, — ангел тянет улыбку, наблюдая за тем, как виновато ах изламывает брови. он внимательно водит карандашом по бумаге, всматриваясь в каждую мелкую деталь. совершенно уходит в мысли, кусает губы и хмурится, вырисовывая изгиб талии, очерченный тонкой футболкой, — хочешь нарисовать меня без одежды? — ах вздрагивает и едва успевает поймать свой скетчбук, что выпадает из рассеянных рук. ах смотрит ошарашенно, почти испуганно. ждет подвоха, — неужели боишься?
— я? не смеши, — он откладывает карандаш с ластиком на стол и встает со своего места, направляясь к ракшору, — нарисовать я тебя успею, а просто посмотреть позволишь? — ракшор лениво отводит взгляд и тянет улыбку. заправляет волосы за ухо и мечтательно вздыхает.
— а я, наивная душа, думал, что, когда ты позвал меня к себе домой позировать, ты правда собирался рисовать, — улыбается и вновь наиграно вздыхает. ах садится перед ним на колени и чуть наклоняется, оказываясь совсем рядом с его лицом.
— но я же честно тебя рисовал, — говорит тихо совсем и улыбается хитро. подается вперед. замирает и обдает горячим дыханием холодную кожу. будто бы спрашивает разрешения и получает его в едва уловимом судорожном вздохе ракшора и в том, как он тоже почти незаметно подается вперед. и тоже медлит. наконец, ах касается губами губ ангела нерешительно. они горячие совсем. ах осторожен, он совершенно сходит с ума. он вспоминает, как каких-то два месяца назад не мог себе и представить, что однажды будет целовать свою музу. он чувствует чужую холодную руку на своей щеке и едва вздрагивает. осмелев, чуть раскрывает губы, делая и сам поцелуй смелее. хочется улыбнуться. хочется ангела коснуться. аху кажется, будто его подпустили к чему-то божественному. будто сам бог разрешил ему своими грубыми руками художника коснуться ангельской сути своего творения. он теряется. его сердце колотится и ему кажется, что он весь дрожит. чуть отстранившись, судорожно выдыхает едва не в самые алые губы своей музы и целует снова, будто с большим напором. касается чужой шеи и прокручивает в голове все те черты лица, которые так заучил, вырисовывая их на бумаге. ему кажется, что он сходит с ума.
— ты такой невозможный, — ах отрывается и шепчет это едва слышно, дрожащим голосом. снова целует и снова отстраняется, продолжая шептать тихо и сладко вымученно, — невероятный, боже, просто невозможный, — чувствует, как улыбается ракшор, — знаешь, я звал тебя ангелом, пока не узнал твоего имени, — оставляет поцелуи возле губ, двигаясь чуть по острой линии челюсти, — я и сейчас называю тебя ангелом, — ракшор откидывает голову, открывая шею для поцелуев, и путает тонкие пальцы в чужих светлых волосах. муза поддается рукам художника. он мягкий, точно глина. холодный, будто мрамор. ах готов стараться, стараться так, как никогда в жизни не стараться.
в темном коридоре снова слабо работает только одна лампочка. ах держит ракшора за руку и говорит ему что-то тихо. ангел, смеясь, говорит, что после этой группы возьмет перерыв и будет позировать только одному художнику. ах отвечает, что изрисует все страницы альбома его ключицами со следами своих поцелуев. ах едва касается чужого лица пальцами и снова целует осторожно, вкрадчиво, нежно. улыбается широко и отпускает ангела в чужую студию. смотрит в пол отрешенно.
— а я думал нам запретили общаться с натурщиком, — ах вздрагивает от насмешливого голоса сзади и оборачивает почти испуганно, будто его поймали на преступлении.
— на занятии, — складывает руки на груди и улыбается гордо, — за пределами студии все мы люди, — смеется почти, — ну нет, за пределами студии он остается ангелом, — поднимает взгляд к небу и наигранно складывает руки в молитве.
— фу ты такой отвратительно влюбленный, — азазель смеется и бьет аха в плечо, — пойдем рисовать кувшины.