eyes

Здравствуй, бездна. Здравствуй, небо. Здравствуй, Энд.

Губы сами в улыбке растягиваются. Ты руки в замок складываешь, к самому-самому краю подходя, и шепчешь негромко: «да благослави Клюква души наши — дай нам ещё один день прожить мирно взамен на послушность тебе во всем, не гневайся на нас, грешников мелких, что дальше звезд на небе не видят, что слепы мы, и не видим тебя, властвующего над нами».

Клюква слышит. У тебя слова в теле пульсацией отдаются, и ты прекрасно знаешь, что это кровь хлынула по венам твоим с новой силой — Клюква есть кровь, и Клюква есть в каждом из нас.

Клюквенный Бог открыл тебе взор наверх, на его силу и могущество, на властвование его, он потек из глаз твоих, шепча на уши предсказание о скором конце, если все ему не повинуются. Ты был в восторге, ты был только рад помочь ему в обретении силы среди новой жизни на земле этой, неблагодарной и черствой, уже совсем неверующей. Ты приступил к этому как проснулся: Модди только выслушал, а после сразу же рванул искать кусты с одноименным именем — ты даже кого-то смог убедить, и это ли не маленькая твоя победа?

Смотреть было больно. Смертный взор распирала божественность, ныне в тебе заточенная, и ты решил, что уж лучше не видеть вообще мира смертного, если стремишься ты всеми силами к своему новому небесному покровителю в любом случае. Глаза завязал — и поразился, что и так почти все видишь. Ну не чудесно ли?

Твоя жизнь вряд ли могла быть лучше, чем сейчас. У тебя есть цель, есть проект, есть желание, есть наставник — а большего тебе и не надо, счастливого и с этим набором.

Ты приветствуешь: «Алоин, брат мой». Алоин улыбается, уже сам под твои руки лицо подставляя — привык к твоим грубым прикосновениям, как только ты решил ослепнуть, а он — с тобой жить вместе. У тебя пальцы потёртые, в мозолях, но уж точно лучше его: с избитыми костяшками и содраными в кровь пальцами, с грязью под ногтями и царапинами на тыльной стороне ладони. Ты все равно любишь его руки, через которые похожая на твою пульсация сквозит. Берёшь их легко и нежно, потянув его за собой — не сопротивляется, уже даже не спрашивая, куда ты его ведёшь.

У церкви своды высокие, до Бога не достающие, а связывающие с ним. Ты сюда каждый день приходишь, а собратья твои заходят с субботы на воскресенье: Алоин чуть чаще, раз уж с тобой привык распорядок дня делить; Арлабус чуть реже, но он все равно заглядывает хотя бы раз. Ты за ними следишь пристально, хоть это и не принципиально. Ты просто привык контролировать происходящее вокруг, во избежание ситуаций неловких — от земного ты все чаще и чаще пытаешься абстрагироваться.

Мир удивителен через красную призму: ты его стебли видишь, можешь красные ягодки и зелёные листочки рассмотреть, разглядеть глубокие в земле корни. Все вокруг пышет Клюквой, везде могущество его течет, и переполняет тебя как будто любовь ко всему живому. Из этого венок сплести можно — переплести аккуратно стебельки, чтобы не погнулись, ягоды яркие гроздьями пусть свисают, как украшение. 

Ты уходишь в Энд — небо там открытое, ближе всего к тебе. Оно в бездну падает, сливается с ней в единое целое, окрашивают они друг друга в оттенки черного и фиолетового. Ты в этом тонешь, дотянуться едва пытаешься, до звезд достать как ребенок желаешь. Ты начинаешь плести — аметист трескается с высокой нотой, а мягкий эндерняк легко поддается обработке. 

Ты более, чем доволен.

Солнце не встаёт, но ты всё равно шепчешь едва слышно, голову задрав: Здравствуй, бездна. Здравствуй, небо. Здравствуй, Энд.

Кровь по пальцам стекает, и уж непонятно: кровь это твоя для алтаря святого, или все же просто в ладони ягоды сжатые. А есть ли разница?