spinosum spinis venena rubra rosa.

⠀

Шею раздирает, горло саднит и кричит благоразумием — Коломбина — дьявольское отродье, дико скалит клыки в безумной улыбке, истерично задыхается смехом, но намертво вцепившиеся руки не расслабляет. Царапает острыми бордовыми ногтями трепещущий небольшой, почти что спрятанный кожей, кадык, то сжимает, то разжимает пальцы, мимолетно позволяя вдохнуть немного воздуха. На невозмутимом лице напротив ни единой эмоции, лишь губы стянуты в напряжении, и глаза все так же сурово вглядываются в душу насквозь. Ей нравится — в груди бросает и в жар, и в холод за доли секунд, ноги немеют, а сердце угрожающе пробивает ребра. Она знает, что Третья не зайдет дальше дозволенного, но будет балансировать на тонкой грани, периодами перекрывая доступ к кислороду сильнее.

Дамслетта без ума от тубероз — королев ночи — бутонов белоснежных цветов. Дамслетта без ума от опасных удовольствий, выброса адреналина и вечного неубиваемого риска в крови. «Мне нравится Ваша непредсказуемость», — сбрасывает ажурную шаль с островатых бледных плеч, пальцем манит, утягивает в мерзко-пошлый поцелуй и спускается все ниже. Путающиеся в пушистых темных волосах цветки полиантеса, острая нехватка времени — они никуда не торопятся и теряются в громких вскриках. Каждое удовольствие расцветает весенней краснотой кожи, отливающей ледяной орхидеей и иссиня-черным. Грубые синяки на шее, кровоподтеки на бедрах и спине — цветение вишни.

Арлекин сыпет в глотку лепестки расцветшей аралии, хрипло кашляет, интимную близость не разрывает, держится на волоске в сознании. Ногти все глубже вонзаются в тело, ярко прошибая болью, сладкой, словно патока черная, меласса, на языке. Тонкие солнечные лучи на груди, что отзываются жарким свечением, — тепло поблескивающего эпидермиса. Непозволительная роскошь. Запястья обвивают колючие стебли шиповника, Предвестница делает вид, что ничего не происходит, плотно закрывает глаза и шумно выдыхает носом.

— Давайте же, сдавайтесь. Подарите мне этот чертов букет цикламен, умрите уже на моих руках, — насмехается тонко, душит все настойчивей, чувствуя сопротивление мышц под узловатыми пальцами.

В глазах Слуги краснь гиацинта и вселенское безразличие; она не готова сдаться и не готова отступать, до последнего терпит нехватку воздуха и затягивает язвы. Хрупкое стекло доверия, уверенность в том, что сегодня никто не умрет, настораживающий смех и разбивающиеся часы. Счет времени окончательно и безвозвратно потерян, минутные стрелки крутятся в обратную сторону, увиливают и белыми бутонами покрываются. Ирония гладиолуса — «Ничего не бойся» — и отвратительно-приторная ухмылка, которую стереть тяжелым кулаком хочется, пачкая алой кровью щеки и громко шикая в просьбе закрыть поганый рот.

— Непослушная, — соль на открытые раны, как прорези на горле от острия ногтя, — Ваше сердце обросло шипами роз, сколько бы не пытались — от борьбы становится больнее. Сдавайтесь.

Унижающий взгляд сверху вниз, сверкающий безумной угрозой глаз, не скрытый вуалью кружевной маски. Чудовище. Кровавый бутон глоксиний — она не спешит раскрывать свое тело, обнажать покалеченное шрамами лицо, прячет душу куда-то в землю, откуда исходят зеленоватые побеги. Заставляет лишь одним надавливанием на шею трепетать, жаждать большего или пощады, а после смиренно вжимать ее голову в шелк подушек, накрываясь расшитым полотном страсти. Эта любовь настолько же нездорова, как и усохшие букеты на подоконнике палат, оглушительно ссыпается пылью перигония. Горький кашель, от которого только сильнее задыхаешься, адски дерет, кружит голову. Дамслетте все равно — в ней плещется похоть и непомерное влечение, а также бокал вина, влюбленно очерчивает большими пальцами следы от складок на коже и вмиг сокращает дистанцию меж лицами. Проводя длинным змеиным языком по чужим сомкнутым губам, вкушает жасминовое послевкусие утреннего чая, не отводит себя от желания проникнуть им глубоко в рот.

Торжественная победа, сводящий к нулю силы шепот грязи на истерзанное зубами ухо, свет солнца на скулах и следы помады на лбу. Сладко, но терпко, мягко, но упорно — ссадины на ладонях, трещины на губе и лопнувшие сосуды в глазах, запах цветущего вибурнума. Аспидно-серые простыни, рваные в областях, сжатых до побеления пальцев, морозный сквозняк, ослепительная довольная улыбка.

— Сдались.

— Вы действуете совершенно не по правилам. Сколько раз я говорила Вам, что поцелуи вне нашего закона, не напомните ли? — приподнимает бровь немым вопросом, стреляет взглядом и хмурится, мимические морщины вызывая. — Снова играете так, как хотите сами. Проще ведь.

Глотает шуточную обиду — знает, что каждый раз закончится так же, но отнюдь не против. Вероятно, было что-то в юрком и горячем языке Коломбины такое, отчего становилось плевать на, приблизительно, все. Пошире раскрывает руки, зазывающе в упор глядит, не дает шанса сбежать на этот день. Из глаз уставшие слезы катятся, но вовсе не от печали, а от яркого света — женщина никогда не плачет, считает это пустой тратой времени и моральным уничтожением. Глотку жжет крапивой, смехотворно крутит на пальце собственную темную прядь и чувствует необходимость отпить из фигурного бокала. Арлекин плюет желчь в вино, хрипяще и свистяще бросает усмешку куда-то вверх, измученно опадая на постель. Позорно скалится Третья сбоку, все еще жаждущая продолжения.

— Мое тело нуждается в Вас, Слуга, — напевает и прячет лицо в ткани постельного белья, — Не оставите на произвол судьбы?

Цепь, связывающая запястья, и тигровые лилии в зрачках. Искаженный горный хрусталь, что плавает в крови и рвет вены, играет разноцветным солнцем. Предвестница разражается хохотом, удушьем демонстрирует любовь и собственничество и оглаживает краснеющие следы на шее. Розы в комнате — не последние завсегдатаи. Пошло и эротично.

⠀