- Интересно, у кого-нибудь дома есть склад мёртвых андроидов? – роняет в полицейском кафетерии Гэвин Рид.
Хэнк давится горячим горьким кофе. Он не подслушивает, нет, просто Рид вечно торчал в районе кофеварки в компании Тины Чэнь и пиздел на весь отдел, рассказывая охуительные истории. Хэнк всего лишь хотел кофе. Никак не слушать вот это.
Гэвин Хэнка даже не видит.
- О чём ты? – изображает, наконец, интерес Тина.
- Да так, больная фантазия, - Гэвин задумчиво вертит картонный стаканчик с кофе. – Знаешь, когда я был совсем мелким пиздюком, сотовые были довольно дорогой игрушкой. Как сейчас – эти жестянки… Предки купили мне первый телефон, когда я пошёл в школу. Ох, как я им гордился! И трясся над этим куском пластика, как над сраной Джокондой. Через несколько лет он благополучно сдох, а батареи на него уже не делали. Но я его не выкинул. Не сдал в переработку и не продал на запчасти для бостонских роботов. Я положил его на полку. Я любил на него смотреть и выёбываться, что это был мой первый телефон. Потом появился второй, третий, всё чаще – их же стали делать хлипким говном, чтобы тупые кожаные мешки шли и брали кредит на новую навороченную хуйню, которая так же накроется через пару лет. Но ни один сраный мобильник я не выкинул. Рука не поднялась, понимаешь? Это ведь были МОИ телефоны, мы столько вместе прошли.
- Ты больной барахольщик, Гэвин, - фыркает Тина. – Синдром ребёнка из бедной семьи, в которой не могли себе позволить относиться к дорогим вещам, как к безделушкам.
- Да знаю я, - Гэвин морщится и смотрит на неё. – Но мне всегда было интересно, один я такой больной или нет? Может, ещё есть кучка долбоёбов, не выкидывающих именно телефоны. Может быть, им давали имена, как живым. Говорили с ними, орали на них, колотили, если те тупили, целовали, блядь, в экран.
Он качает стаканчиком и отпивает гадость, именуемую в участке «кофе». Переводит дух. Хэнк и забыл, что не собирался слушать.
- Телефоны хуйня, - выдаёт Гэвин. – Теперь у людей новые игрушки, похожие на них самих. Этакий микс компьютера и детских кукол. Игрушки поменялись, а люди остались такими же сентиментальными барахольщиками, которые копят в доме давно уже непригодное дерьмо, потому что им жалко это выбросить или слишком много воспоминаний. Вот мне и интересно: есть у кого-нибудь склад мёртвых андроидов? Таких же, как телефоны, возможно, уже не функционирующих, побитых жизнью и хозяином, или неспособных продержаться хотя бы полчаса без подзарядки, или глючащих на пустом месте. Которых хозяину жалко выбрасывать. Это же ЕГО андроиды. И вот он ходит по дому и вспоминает. Типа, вот это был мой первый андроид. На этого я взял кредит и чуть не выпилился из небоскрёба, когда меня уволили. А вот этого я случайно уронил в бассейн, и его закоротило. Или с лестницы столкнул. Вон тот варил бульон, пока я блевал в толчке после вчерашней попойки. Он ещё может шевелить головой и повторять системные фразы. И так далее. И вишенка на торте – коробка от последнего андроида, который ушёл на баррикады и не вернулся.
- Да ну тебя, - ёжится Тина. – Какой-то «Дом восковых фигур». Это слишком крипово. Только полный псих станет держать у себя дома коллекцию полудохлых синтетических людей.
Хэнк чудом не роняет стаканчик с мерзким кофе и стремительно выходит из кафетерия.
- Люди вообще те ещё ёбаные психи, - доносится в спину соглашающийся голос Гэвина. – Поэтому у нас всё ещё есть работа.
Единственное, что интересует сейчас Хэнка: не основаны ли разглагольствования Рида на чём-то большем и конкретном, чем просто больные фантазии. Не знает ли он больше, чем любой в этом участке.
***
Каждое утро Коннор улыбается. Лейтенант Андерсон перестал напиваться вечерами и опаздывать в участок. Каждый вечер Коннор спрашивает, можно ли ему прийти и выгулять Сумо. Каждый раз он расстроенно опускает голову, получив отказ. Он не понимает.
Он не знает, что Хэнк не пьёт, потому что боится, что отключится, и напарник снова вломится к нему домой, чтобы привести его в трезвое состояние. Хэнк не опаздывает, потому что Коннор может приехать за ним. Хэнк не позволяет ему гулять с Сумо, потому что не может позволить Коннору снова войти в его дом и увидеть то, что ему видеть не стоит.
Хэнк смотрит на крошечные цифры «#55» на пиджаке Коннора и не знает, сколько ещё протянет, прежде чем окончательно ебануться.
Он возвращается домой. Его встречает не Сумо.
- Привет, Пятьдесят Первый, - говорит Хэнк в пустое, чуть удивлённое лицо с аккуратной синей дыркой в середине лба.
Пятьдесят Первый стоит возле зеркала в прихожей, чуть приподняв руку. Хэнк мог бы вешать на неё зонт, если бы пользовался этой хренью. Он стоит у зеркала, потому что погиб возле зеркала – там, в допросной, от выстрела допрошенного девианта.
Хэнк укутывает его шарфом, который подарил ему на Рождество единственный живой Коннор.
- Как твои дела, Пятьдесят Второй? – спрашивает Хэнк на кухне.
Пятьдесят Второй сидит за столом, потому что не может стоять. Его сильно повредило, когда он свалился в переулок с высоты пятого этажа. Он сидит, подперев рукой правую щёку, закрывая жуткую рану.
- Не обижал Пятьдесят Третьего, Сумо? – интересуется Хэнк в гостиной.
Пятьдесят Третий сидит на корточках возле лежанки сенбернара, которого гладил, ввалившись в дом Хэнка через окно. Единственный Коннор, который был у него дома при жизни. Хэнк хотел бы стереть с его лба круглую дыру от револьверного патрона, а с лица – бесконечное удивление, которого не должно было быть у не-девианта. Хэнку стыдно на него смотреть, но он смотрит.
- Как твоя спина, Пятьдесят Четвёртый? – хрипло осведомляется Хэнк у Коннора, застывшего возле дивана.
Пятьдесят Четвёртый имеет самое спокойное и умиротворённое лицо. Глаза закрыты, будто он просто спит. Именно поэтому он стоит посреди комнаты, на него смотреть больно, но не страшно. Он сделал то, чего Хэнк от него не ожидал – заслонил лейтенанта от пуль, человека, который накануне застрелил его самого.
- Не скучай, Шестидесятый, - с издёвкой говорит Хэнк в гараже.
Шестидесятый стоит в углу и яростно смотрит на Хэнка в ответ, не способный больше угрожать, орать, лгать, притворяться. Третий Коннор с дырявой башкой, второй, кого Хэнк застрелил собственноручно, единственный, о гибели которого Хэнк не сожалел нисколько.
Хэнк выгуливает Сумо под ненавидящий взгляд Шестидесятого, ощутимый даже сквозь гаражную дверь, ужинает в компании Пятьдесят Второго, который вот-вот задаст очередной личный вопрос, смотрит баскетбольный матч под немой защитой Пятьдесят Четвёртого.
Бывают дни, когда Хэнк пьян. Он больше не пытается застрелиться, глядя на фотографию Коула, пять Конноров в его доме и один где-то в участке не дают ему этого сделать. У Хэнка другое больное занятие. Хэнк разговаривает с мёртвыми Коннорами, гладит неровные края их ран и упивается своим безумием. Он смотрит на мёртвых Конноров и обещает себе не допустить новой ошибки, не потерять последнего живого Коннора. Хэнк ненавидит себя за то, что ради этого ему приходится держать на расстоянии Пятьдесят Пятого Коннора.
Пятьдесят Первый напоминает Хэнку о том, что не стоит пускать кого попало к подозреваемым. И о том, что не стоит доводить девиантов.
Пятьдесят Второй напоминает Хэнку о том, что даже андроиды могут быть неловкими и ошибаться, как люди.
Пятьдесят Третий напоминает Хэнку о самой большой ошибке в его жизни – когда он поверил, что Коннор лишь машина.
Пятьдесят Четвёртый напоминает Хэнку о том, что его существование небезразлично Коннору.
Шестидесятый напоминает Хэнку о том, что Коннор небезразличен ему самому, раз он смог сделать верный выбор.
И все они – здесь, не где-то в мусорном баке в подворотне, не переплавлены в новых андроидов, не валяются позабытыми брошенными куклами. Здесь, почти как живые, будто вот сейчас, через секунду оживут.
Пятьдесят Первый поздоровается и позовёт на дело.
Пятьдесят Второй выстрелит ворохом вопросов о жизни и личности лейтенанта Андерсона.
Пятьдесят Третий будет хмуриться и убеждать, что он лишь машина, которую ничего не ждёт после отключения.
Пятьдесят Четвёртый откроет глаза, подбросит со звоном монетку, защитит от смерти.
Шестидесятый схватится за оружие, крича и выглядя живее всех остальных.
Пятьдесят Пятый…
***
- Что это, лейтенант? – ломко спрашивает Коннор, его широко распахнутые карие глаза испуганно смотрят поверх плеча Хэнка. Хэнка, который до последнего не пускал настырную жестянку к себе домой, пытаясь заслонить своим огромным телом коридор.
Но это же Коннор, для Коннора нет преград, Коннор всегда видит и узнаёт то, что ему знать не полагается.
Коннор отталкивает Хэнка, пользуясь тем, что андроидам теперь позволено так делать. Неверяще замирает перед Пятьдесят Первым, касается лба, как это делал Хэнк много раз. Оглядывается, видит Пятьдесят Второго, бросается к нему и отшатывается. Это повторяется с Пятьдесят Третьим и Пятьдесят Четвёртым. Хэнк не мешает ему. Поздно.
Когда Коннор замирает посреди гостиной подобно своим предшественникам, Хэнк подходит к нему.
- Он тоже здесь есть? – спрашивает Коннор, не глядя на Хэнка.
- Шестидесятый в гараже, - отвечает Хэнк, понимая, о ком речь.
Коннор не понимает, Коннор не верит, и Хэнк не знает, что ему делать, поэтому просто ведёт Коннора в спальню – единственное место в доме, где нет его мёртвых копий и где о нём нет никаких воспоминаний – и усаживает на кровать. Коннор отмирает не сразу.
- Зачем, - тихо говорит он.
- Я не знаю, - честно отвечает Хэнк. – Напоминание? Сожаление? Всё сразу? Я смотрю на них и знаю, что в смерти каждого так или иначе виноват я. Недоглядел, не дослушал, не успел. Я не знаю, Коннор. Я знаю только одно: мне хуёво от одной мысли, что они… ты оказался бы на свалке. Или под прессом. Или разобранным на запчасти в Киберлайф.
Коннор молчит, глядя стеклянным взглядом в пространство, и выглядит машиннее и неживее всех тех, кто застыл в его доме красивыми манекенами, но Хэнк видит алое зарево его диода в темноте. И Хэнку страшно, ведь девианты нестабильны; страшно не за себя – за Коннора.
- Когда я приходил с отчётом в сад Аманды, я видел надгробия, - заговаривает Коннор. – Простые плиты с символами. После каждой моей смерти в саду появлялось новое надгробие. Имя, номер модели, дата и место отключения. Я смотрел на них и думал: интересно, а что сделали с корпусами? Я думал, их забирали в Киберлайф, ремонтировали и возвращали в строй, как запасные тела. Я не понимал, почему в саду были надгробия, ведь могилы есть только у органиков. У живых. А я не живой. Тогда мне было всё равно, но сейчас… сейчас, если бы я умер, я бы хотел могилу. Как у человека.
- Ты этого заслуживаешь, - кивает Хэнк, ощущая зуд в глазах.
- Но вы не сделали этого, Хэнк, - Коннор наконец поднимает на него глаза и печально улыбается. – Вы не похоронили ни одного меня. Почему? Потому что они были хуже нынешнего меня? Не такими живыми?
- Потому что я идиот, Коннор. И я не хотел считать тебя мёртвым. Каждого тебя. Я не хочу, чтобы ты умер.
- Это не вам решать.
Коннор поджимает губы, отводит взгляд. Поднимается с постели. Хэнку не нравятся его последние слова, и он идёт за андроидом в коридор, в кухню. Коннор замирает, глядя в окно – то самое, которое разбил Пятьдесят Третий. Поворачивает голову и смотрит на Хэнка в упор, безумным тёмным взглядом.
- Это подходящее место, Хэнк, как ты думаешь? – диод бешено светится алым. – Достаточно символичное?
«Подходящее для чего?» - слишком медленно думает Хэнк и вслух спросить не успевает.
Коннор хватает с кухонной тумбы давно позабытый там револьвер и стреляет себе в висок чуть пониже диода.
Хэнк смотрит на ещё не рассеявшееся в воздухе облачко мелких синих брызг, на такое по-человечески изломанное тело на полу его кухни, на неторопливо расползающееся под растрепавшимися тёмными прядями синее пятно, и ему хочется вырвать револьвер из безжизненных пластиковых пальцев, смешать на полу синюю кровь андроида со своей красной.
Вместо этого Хэнк откладывает револьвер, быстро снимает с Коннора одежду – умом понимая, что тириум испарится через несколько часов, но по-прежнему относясь как к человеческой крови, которую так трудно отстирывать с ткани – и несёт его в ванну. Синие струйки стекают по вискам, шее, плечам, и Хэнк, дожидаясь, пока тириум перестанет течь, успевает затереть лужу на полу, чтобы Сумо случайно не влез в неё лапами – тириум токсичен для людей и, наверное, для животных тоже.
Хэнк возвращается в ванную, смывает синие разводы с усыпанного родинками скина, вымывает синеву из тёмных волос, вытирает полотенцем. Как если бы Коннор был обычным парнишкой, напившимся вдрызг и свалившимся посреди прихожей, где его нашёл бы отец или брат, или друг, или просто заботливый сосед по квартире, и точно так же раздел бы и вымыл бесчувственное тело. Хэнк одевает его обратно, несёт обратно на кухню и садит спиной к тумбе и боком к стене, прислонив так, чтобы не было видно развороченного в хлам левого виска. Правый выглядит куда лучше: лишь тёмное синее пятно размером с четвертак под погасшим навеки диодом.
- Прости, Пятьдесят Пятый, - выдавливает Хэнк.
Молча он идёт в гараж, берёт лопату и идёт к машине под ненавидящим взглядом Шестидесятого, впервые не говоря ему ни слова. Пора с этим покончить.
***
- Доброе утро, лейтенант.
Коннор ставит перед ним на стол кружку с горячим кофе, и Хэнк видит цифры на его новёхоньком пиджаке. Пятьдесят Шестой.
Коннор как-то обмолвился, что при «смерти» и переносе личности на новый носитель всегда теряется часть данных. Что потерялось на этот раз? Помнит ли Пятьдесят Шестой, как Пятьдесят Пятый нашёл в доме лейтенанта Андерсона музей своих мёртвых копий, как они изливали друг другу душу в тёмной спальне, как он застрелился на кухне? Помнит ли, зачем вообще это сделал?
Хэнк не решается спросить об этом в участке до самого конца рабочего дня.
Едва Хэнк встаёт и нашаривает в кармане ключи от машины, Коннор поднимает голову.
- Теперь я могу прогулять Сумо, Хэнк? – с надеждой спрашивает он.
- Конечно, Коннор, - выдавливает Хэнк с трудом, пытаясь проглотить застрявший в горле ком.
Лицо андроида светлеет, и Хэнку больно на это смотреть.
- А я могу увидеть предыдущего… себя? – нерешительно спрашивает Коннор, пока они идут к парковке. – Мне интересно, как он выглядит теперь.
- Прости, - цедит Хэнк, не глядя на него. – Я его похоронил. И всех остальных тоже. Могу показать. Мраморных плит пока нет, только табличка на дереве, но, если ты захочешь…
- О, в этом нет нужды, - тут же откликается Коннор. – Я не хочу, чтобы это выглядело как в саду Аманды. Как в программе. Но я рад, что у меня теперь есть могила.
- Не у тебя, - рычит Хэнк.
- Как скажете, Хэнк, - покладисто говорит Коннор и улыбается – довольный настолько, что Хэнку трудно дышать.
Они едут в пригород, и, когда неоновое разноцветье сменяется полузаброшенной серостью, Хэнк, наконец, решается:
- Зачем ты это сделал, Коннор? Зачем застрелился? Ты ведь теперь живой, как же страх смерти?
Коннор отвечает не сразу. Он долго смотрит в окно на пробегающие мимо ветхие дома, прежде чем ответить.
- Я теперь живой, - повторяет Коннор и обращает свой взгляд на Хэнка. – И у меня есть выбор. Я хотел оказаться в вашей коллекции по своей воле, понимаете?
***
Коннор счастлив.
Он счастлив, что может наконец гулять с Сумо. Он счастлив жить в доме Хэнка, где ему так долго запрещали появляться. Он счастлив, что у его предшественников есть настоящие могилы, как у настоящих людей, хотя живым из них всех был только один.
Хэнк заводит машину, наблюдая в зеркале заднего вида Сумо и Коннора в старой одежде Хэнка – той, которую не жалко изгваздать, когда разыгравшийся сенбернар повалит тебя в лужу. Потом пёс обязательно протиснется в кухню, оставляя следы грязных лап на светлом полу, и Коннор будет ругаться, подражая лейтенанту, мыть Сумо и по-человечески смеяться, когда тот вылезет из ванны и примется оттряхиваться, заливая всё водой и забрызгивая самого Коннора. Всё это повторяется изо дня в день. И Хэнку не на что жаловаться.
Но Хэнк едет один в заброшенную часть доков, где не летают полицейские дроны, идёт к пустым складам, запирается в одной из глухих стальных ячеек, в которой когда-то перевозили товары на грузовых кораблях. Неоново-голубые нашивки яркими глазами наблюдают из тьмы, пока холодный свет фонаря выхватывает смутные очертания фигур. Хэнк подходит к одной из них, проводит кончиками пальцев по мягким растрёпанным волосам, по тёмно-погасшему диоду, задевает край синей дыры, во мраке кажущейся чёрной.
- Ну, теперь-то мы такого не допустим, правда, Пятьдесят Пятый?