У любви его улыбка

Ночь в храме Тысячи фонарей пропитана ароматами чистой бумаги, пролитой туши, воскуренных благовоний, воспоминаниями о поцелуях и запахом близости. Хуа Чэна на протяжении всей его долгой жизни, разбавленной существованием по инерции, преследовало ощущение нереальности. Его Высочество, столь прекрасный, столь чистый и благородный, просто не мог являться настоящим. Он казался идеальной иллюзией, ловушкой для дураков – разве может кто-то быть столь бескорыстен, смирен и всепрощающ? 

В приятном полумраке Князь ведет кончиками пальцев по изгибу спины спящего рядом юноши и улыбается с невыразимой нежностью, прикрывая глаз, чтобы скрыть алый отсвет на дне зрачка, когда тот мило сопит и шевелится под наброшенным на обнаженное тело покрывалом.

Се Лянь мог существовать и существовал, и это прекрасное, исключительно чистое создание оставалось рядом с такой недостойной тварью, как Хуа Чэн – не по принуждению, а по собственному выбору. Это было еще одной причиной, по которой Сань Лан так сильно любил своего гэгэ и почему готов был исполнить любую, даже самую ужасающую просьбу.

Вот только ничего ужасающего Се Лянь никогда не просил, был волен в своих передвижениях, и где бы он ни был – в доме Блаженства, в храме, в монастыре Водных каштанов – все предпочитал делать сам, не вмешивая в исполнение молитв своего самого верного последователя. Хуа Чэн, который с радостью отвечал на молитвы за них обоих, если мог, продолжал с неприязнью вспоминать, что когда-то возможность помогать божеству была у недостойных Сюаньчжэня и Наньяна, вот только те совсем не ценили радости быть со своим богом. Хуа Чэн отказывался простить им эту расточительность. Из-за их капризов нынешний Се Лянь улыбался с тихой задумчивостью, прикрывал прекрасные глаза длинными ресницами, изогнутыми к кончикам, и… Шел делать все сам.

Он так и не обзавелся штатом младших чиновников для помощи себе, и потому ночи, подобные этой, когда возлюбленный бог оставался в постели досматривать сны, были редкостью. Редкой для Хуа Чэна возможностью полюбоваться неописуемой красотой, оскверненной следами их любви. В такие ночи Князь из прошлого завидовал самому себе нынешнему и трескался от самодовольства, спеша приласкать любую из множества отметин на теле божества.

Это были и следы от зубов, оставившие на нефритовой коже темные ореолы, и следы поцелуев, имеющие красно-лиловые оттенки вплоть до глубокого темно-синего, почти черного, как от ударов. Хуа Чэн сладко дрогнул, а в его единственном глазу отразился голод, который никогда не мог утихнуть надолго – он знал это тело губами и руками, знал каждую родинку, каждый шрам, даже самый призрачный. Знал, как сильно краснеют изящные ушки от стыда, знал, как даже сейчас в глубине тела и в складках между опороченных следами рук бедер влажно растекается жемчуг семени.

Се Лянь был пропитан демонической ци, но, что важнее – он был полон семенем и ци Хуа Чэна. Одно это приводило Князя в настоящий экстаз, одно это заставляло нежно сплетаться и трепетать темное чувство властности в его сердце. Это был дьявольский восторг обладания, присутствующий где-то в глубине сути демона, как существа, родившегося из страстей. Его Высочество знал об этом недостойном, темном чувстве, и принимал его, не потакая, но и не стараясь выкорчевать. В этом была вся суть Сяньлэ, в этой его способности не осуждать за то, что в былое время сам Хуа Чэн старательно душил в себе, силясь изничтожить как слишком грязное.

Сегодня хватало того, что Се Лянь охотно принимал всю эту низменную страсть к себе в постели, сладко стонал, дрожал и одурительно пах похотью, отвечая на самые грязные предположения чарующим румянцем и жаром, которым вспыхивало божественное тело. Пресыщенный Хуа Чэн с гораздо меньшим трудом сажал все самое нечеловеческое в себе на цепь, и сладко было понимать: его любимого тьма в нем не пугает и даже возбуждает. Проблему своих демонических инстинктов видел только сам Хуа Чэн, но до той поры, пока он помнил, сколь восхитительна была пьянящая новизна их признаний и познание друг друга, пока не старался взять под контроль жизнь бога, мешая и шаг по земле ступить свободно – ничего не страшно.

Иногда Собиратель Цветов Под Кровавым Дождем сам себя полагал не владельцем призрачных бабочек, а пауком, который этих бабочек пленил. Мысль эта отдавала разом и сладостью, и болью отравы: Се Лянь в таком случае был бы центром этой его коллекции.

К счастью, Хуа Чэн всегда знал свое место, и с того самого мига, как прекрасный воин, радующий богов, пронесся над толпами, чтобы вопреки порядку праздника подхватить падающее тело передумавшего умирать юного уродца, он никогда не смотрел на Его Высочество как на существо, которое может быть по-настоящему ему обязанным.

Это он был обязан. Своей жалкой жизнью. С того мига и до настоящего, и все оставшееся время бытия у Се Ляня просто не может быть последователя более верного, чем Князь.

Это был долг, который Хуа Чэн никогда не желал признавать погашенным. Еще одна нить, что связала их, подобно тому, как множество других событий переплетались, словно узоры на ткацком станке, связывая их судьбы неразрывно в единое полотно на сотни лет.

Об ином он не мог и мечтать.

18-19. 07. 2022