Я не шучу,
Ты не смеешься,
Оправдания ничего не изменят.
Так что теперь я вижу,
Что ты просто враг,
Враг для меня.
Это было похоже на наваждение. Словно кто-то вонзил в моё сознание острый крюк: адреналин буйствовал под кожей и тянул меня за собой. Одурманивающая свобода билась в моих жилах. Мы бежали вперёд, словно голодные звери, преследующие свою добычу. Дикие псы, жаждущие наживы. В скором времени мы вопьёмся в её тело и ощутим вкус крови.
Он бежал так же долго и почти выдохся. Мы давали ему фору — подбегали ближе и снова сбавляли скорость. Чем больше неожиданности, тем ярче эта ночь. Он не знал, когда мы наконец его настигнем. Но наверняка чувствовал, что это случится совсем скоро. Ему мешал бежать рюкзак — безмозглый идиот даже не додумался его бросить перед нашей вечеринкой. Что у тебя может быть ценного? Ты ведь просто пешка в нашей игре.
Мне нравилось ощущение ревущего воздуха прямо в моих ушах и нравилось бежать. Порой я даже забывал про цель, которую преследовал, наслаждаясь своей силой. Я мог преодолевать огромные расстояния, и все улицы были моими. За спиной не хватало лишь крыльев, чтобы действительно взмыть в воздух.
Он же совсем выбился из сил. Значит — пора.
Первый толчок в спину обеими руками. Это удалось мне легко, потому что я подбежал к нему ближе всех. Он потерял равновесие и упал на асфальт, выставив руки вперёд. Я видел, что он ударился коленями о дорогу и по инерции проехал вперёд почти на фут. Кто-то сбоку от меня победно воскликнул и пнул его ногой, едва не запутавшись в лямках его рюкзака. Его вещи вывалились оттуда и разлетелись, как мне показалось, по всей вечерней улице. Что-то блеснуло в свете едва загоревшихся фонарей и отвлекло моё внимание.
Этот парень — его звали Нико — приподнялся на руках, но не выдержал очередного удара и упал на бок под всеобщий гул. Я уже не смеялся. Сердце колотилось в груди, и я попытался отдышаться, упираясь ладонями в колени. Я снова не взлетел, и земля брала плату за минуты эйфории, притягивая меня, казалось бы, в разы сильнее. Нико застонал и попытался закрыть голову израненными ладонями, ощутив боль от новых пинков. Его тут же схватили за волосы и потянули назад, вынуждая встать на колени. Он шипел, заводя руки назад и пытаясь освободиться от хватки, но тем самым только больше подзадоривал всех вокруг.
— Йоэль, давай!
Право удара перешло ко мне. Я толкнул его в плечи, заставляя упасть на спину, и навис над ним. Стиснув край его рубашки, я резко подтянул Нико к себе и замахнулся было, ожидая, что он зажмурится и начнёт еле слышно что-то говорить, будто бы моля о пощаде. Но Нико впервые посмотрел мне прямо в глаза.
Что-то случилось.
Наверное, где-то вспыхнула сверхновая или погибла целая галактика.
Его глаза оказались зелёного цвета — я никогда не замечал этой детали. «Самый редкий цвет», — всплыло в моей памяти. Мы гоняли его по улицам этого города так давно; я и забыл, что он тоже человек и у него могут быть такие красивые глаза, но хуже всего — я забыл, что в них могут жить боль и страх.
Тяжело дыша, он смотрел на меня, словно пытаясь найти во мне ответ. Почему мы делаем это? За что мы с ним так поступаем? Он смотрел и снова пытался доказать мне одним взглядом, что он ни в чём не виноват, что ему жутко страшно из-за моей занесённой руки и что это парализует его, не давая возможности сопротивляться. Нико переводил взгляд с моего кулака на меня и обратно. По его губам стекала кровь, но он даже не пытался с этим что-то делать.
Я резко ослабил хватку, и Нико упал спиной на асфальт. Он уставился в небо, словно был его частью и хотел обратно. Мой кулак как-то сам собой разжался, и я отступил, а потом, не пересекаясь взглядом со своими, отвернулся и сплюнул на асфальт. Мне стало до тошноты дурно, словно кто-то ошпарил меня изнутри. Лицо горело. В этот же миг услышал звук удара и то, как Нико застонал от боли.
Неужели они не видели его глаза?
Почему они не заметили этого животного страха?
Господи боже, как мне самому удавалось быть настолько слепым?
Я отвернулся, чтобы ничего не видеть, и сильно зажмурился, словно это могло бы помочь мне перестать существовать хоть на мгновение. Я совершенно не понимал, что теперь должен делать и больше всего на свете мне хотелось просто убежать отсюда. Мои крылья перебило осознанием происходящего и им было больше не под силу меня поднять.
Когда мне удалось найти в себе силы повернуться и посмотреть на Нико, я заметил, что он уже обмяк, лёжа на боку. Замер, закрыв свои невероятные глаза. На асфальте блестели капли крови: ночь получила своё страшное жертвоприношение.
— Валим к старику Ламме, хоть пива у него попьём! — этот возглас словно обозначил отступление, и все мы отошли от обездвиженного тела на дороге.
Надо же — всего несколько мгновений назад я бежал за ним, словно гончая за заплутавшим зайцем, а теперь уходил, как подбитая овчарка — ссутулив спину, глядя на свои ноги и впервые не желая следовать за теми людьми, которых я привык звать своими. Бездомный пёс. А были ли эти люди на самом деле моими? Если да, то почему им всё равно?
«Это пройдёт», — сказал я себе, но всё равно оглянулся через плечо, когда мы дошли до поворота.
Нико собирал свои вещи. Быстро, явно бездумно, даже как-то панически. В какой-то момент он видимо ощутил мой взгляд, словно между нами теперь существовала связь. Никто кроме меня не смотрел на него, но Нико знал: если кто-то увидит его не отключившимся от боли, то всё начнётся заново.
Он покачал головой, неотрывно глядя на меня. Едва заметно. Умоляюще.
«Не говори им…» — читалось в этом взгляде.
Вся его светлая рубашка была в пыли. Ладони — полностью расцарапаны, как и коленки. Он не заслужил такого отношения к себе.
Я не подал никакого сигнала — ушёл, боковым зрением заметив, как он юркнул на тёмную сторону улицы. Решил, наверное, что погоня всё же продолжится.
Меня тошнило. Я смотрел на первые звёзды в небе и больше не хотел никуда идти. Каждый раз, закрывая глаза, я видел его взгляд. Я надеялся, что это воспоминание покинет меня как можно быстрее.
Мои надежды превратились в прах той же ночью. Я лежал в кровати — всё ещё пьяный — и впервые думал о том, что делает Нико после того, как мы уходим. Он мастерски умеет разыгрывать отключку, я понял это только сейчас. Удивительно, что этого не понял Мики, который каждый раз задавался целью отыскать «этого маленького засранца, чтобы накостылять ему», ведь именно он из всех нас отличался особой проницательностью. Однако ещё больше удивляло, насколько долго мне удавалось верить, что Нико не человек, а лишь игрушка в наших руках. Я даже попытался вытащить из памяти хоть какой-то намёк на его немой вопрос.
«Почему мы это делаем?»
«За что?»
Воспоминания, которые моему пьяному мозгу удалось найти, мне не понравились. На самом деле я изо всех сил старался не вспоминать о том, что мы делали по ночам. Все эти мысли никогда не приносили мне удовлетворения или спокойствия. Я не упивался ими в отличие от Мики, который любил смаковать каждую подробность случившегося. Мне же просто хотелось выплеснуть злобу, которая овладевала мной. Когда моя ярость находила выход, я чувствовал облегчение. Наверное, только ради этого я и продолжал заниматься всем этим дерьмом.
Остановить запущенный конвейер мыслей уже не удалось. Я вспомнил, как однажды мы столкнули его в лужу на проезжей части, смеялись до колик из-за того, как он удирает. Я, кажется, тоже ржал. Все же ржали, и поэтому я вёл себя, как пересмешник. Идиотское эхо всеобщих чувств. Нравилось ли мне хоть раз в жизни причинять боль? Я не мог ответить на этот вопрос.
В тот момент, когда я уже начал подыскивать себе оправдание, в мои мысли ворвалось нечто, чего я не хотел бы там отыскать даже перед вымаливанием всепрощения перед вратами Рая.
Это был скучный вечер. Нас выгнали из клуба, и мы кружили по окраине в поисках дешёвых пивнушек. Кто-то курил, и мне тоже перепала сигарета с дурью. Я затянулся, и мир окрасился ярким неоном, но поплыл, как при сильном шторме. За деревом притаился парень в жёлтой куртке. Я со смехом указал на него.
«Как цыплёнок, хэй, посмотрите, как же это смешно!»
Я уже не помню, кто именно, но кто-то из наших парней довольно откликнулся на мои слова: «Да это же Нико!». Как тупо. Он искал убежища, а я сдал его, как последняя тварь. Это воспоминание, подкрашенное дурью, выглядело скомканным и рваным. Вот Нико падает в траву после того, как его поймали и скрутили, а под его коленкой лопается бутылка. Он вскрикивает и пытается ударить нас в ответ, когда мы наваливаемся, словно падальщики на свою добычу. Ему больно, и он хочет защитить себя, но ему это не удаётся.
Перевернув его на спину, я сажусь ему на ноги. Мне смешно. Под дурью всё кажется таким дебильным. Я вкладываю в его ладонь осколок расколотой бутылки. Он большой и липкий, а ещё вонючий — неизвестно, что плескалось там внутри.
«Сожми», — шепчу я.
Он смотрит на меня с ужасом. На кончиках его пальцев мозоли, словно от игры на гитаре. У меня такие же. Тупое воспоминание. Я смеюсь ему в лицо — я не хочу смеяться, но смеюсь. В его глазах скапливаются слёзы. Какая забава! Он послушно сжимает ладонь, хоть я и не касаюсь его руки, и скулит, а сквозь его пальцы сочится кровь, тут же впитываясь в его жёлтую куртку. Я ничего не делаю. Просто сижу на нём, но даже сейчас я слышу звук, с которым стекло вспарывает его кожу. Мики тогда был в восторге.
К горлу подкатило так резко, что я сорвался с кровати и помчался в ванную. Меня вывернуло прямо в раковину дешёвым мерзким пивом, но легче не стало. Я упирался в её края, сплёвывая, и хотел орать.
Где-то на другом конце города он, наверное, тоже кричал этой ночью. Вопил в подушку от несправедливости и безысходности.
Я не хотел его прощения. Я пытался лишь убедить себя, что не стал тварью и уродом. Но вновь и вновь вспоминал, как он, закрыв глаза, сжимал свою ладонь, и из-под его ресниц текли слёзы, которых он никогда нам больше не показывал. Он терпел всё, что с ним делали остальные, но того, что с ним сделал я — вытерпеть не смог.
Воспоминание никак не кончалось. Всё тем же эхом из мерзкого вечера, что я хотел бы никогда больше не вспоминать. Я уставился в слив раковины и скрипнул зубами.
Ладонь Мики опустилась на кулак Нико, в котором он сжимал осколок, и стиснула его как следует.
Всё из-за меня.
Меня вывернуло снова, а легче не стало. Зато колотило, как в лихорадочном ознобе. Я поднял голову и несмело посмотрел на своё отражение в зеркале, боясь увидеть там психопата, но в ответ на меня взирал вспотевший бледный подросток с пролегшими под глазами тенями и разметавшейся взмокшей чёлкой.
Только это меня и спасло. Я увидел совсем не то, чего боялся, и поэтому отправился обратно в комнату, где стянул всю одежду и голый упал под одеяло, завернувшись в него, словно в кокон, и спрятав голову под подушку. Хотелось стать менее заметным для этого мира. Менее значимым уже стать бы не получилось — я и так был полнейшим ничтожеством.
Часы на прикроватной тумбочке показывали полвторого ночи. За окном пророкотал гром. Сегодня официально началась последняя учебная неделя перед каникулами, а значит, что Олли снова будет ныть в столовой, что раньше удавится, чем сдаст экзамен у Коллонена. Эта мысль вернула меня к моей жизни, которую я хотел бы считать настоящей. Размышления об Олли, Йоонасе и Томми почему-то согрели меня, только вместе с этим появилось ощущение, что они бы так никогда не поступили. И хуже всего — они бы не простили меня за этот поступок.
Снова стало холодно.
Я получше закутался в плед и начал вслушиваться в далёкие раскаты грома за окном. Завтра будет новый день и снова взойдёт солнце. Я забуду об этом. Я забуду обо всём.
Как бы я хотел, чтобы моё желание исполнилось…