У Арсения новый сосед. Его зовут Антон и у него глаза сестры Арсения, а руки — его матери.
Арсению теперь гораздо лучше спится. Антон распахивает на время сна окна на балконе и дверь, чтобы пыльная духота вылетала из квартиры, а Арсений ложится на своём пустом балконе и долго слушает его дыхание. Иногда он не спит всю ночь и просто слушает, как размеренно дышит его сосед. Возможно, это невозможно услышать даже в ночной тишине, и Арсений себе это дыхание придумал. Точно как и фантомное тепло этого дыхания на своей коже. Арсению хорошо от одной мысли, что Антон спит и дышит совсем рядом.
Арсений смотрит на Антона при каждой свободной своей секунде. Глаза совсем как у Киры, водянисто-зелёные, с длинными, пышными ресницами и мешочками нижних век. Смешная родинка на носу. Арсений таращится на его руки. Так похожи на мамины! Жалко, что Антон вечно в чём-то закрытом, и выше кистей ничего не видно. У него много родинок? Наверное, нет. Он всегда носит кольца, такие разные, иногда по несколько на одном пальце. Мама никогда не носила колец, кроме обручального.
Сегодня Арсений поймал птичку в свой маленький капкан в кормушке. Она ещё трепыхалась и жалобно, с ясными слезами на чёрных бусинках глаз, чирикала. Арсений принёс её домой, беспрестанно её при этом поглаживая по пушистой головке. Арсений любит воробьёв. Чёлка Антона похожа на воробьиные пёрышки. Арсений кладёт птичку на кухонный стол и принимается вглядываться в её испуганные глазки, отчаянно распахнутый клювик. Арсений задумчиво смотрит на хирургические инструменты, разложенные рядом.
Сегодня Арсению не хочется её убивать, но до завтра она издохнет сама. Что же делать?
Стук в дверь.
Арс подрывается с места.
— Здравствуйте, Арсений!
На пороге стоит Антон в растянутой футболке, помятый после сна, и с неловкой вежливостью улыбается. Арсений слушал его дыхание сегодня, но не расслышал. Было ли оно когда-то?
— Простите, что так рано…
— Сколько сейчас времени?
Антон хмурится и чешет подбородок с отросший щетиной. Его щетина не нравится Арсению — как у отца. А вот руки без колец — совсем как у матери!
— Пятый час, — отвечает, чуть погодя, Антон. — Я думал, Вы не откроете…
— Бессонница! — Арсений натягивает на лицо улыбку и жадно вглядывается в растерянное лицо соседа.
— Меня соседи сверху затопили, я что пришёл-то. У Вас как?
Арсений оборачивается и смотрит вглубь квартиры. И правда, по стене поползло мокрое пятно.
— Всё сухо, Антон, — дружелюбно улыбаясь, отвечает Арсений. — Извините, ничем не могу помочь.
Арсения перебивает отчаянное чириканье воробья, будто услыхавшего голос гостя. Надо будет его придушить.
— Что это? — изумляется Антон, прислушавшись.
— Звуки природы включаю, — отмахивается со смехом Арсений. — Говорят, так лучше спится.
— А-а, ну да, есть такое… Ладно, извините, что потревожил, пойду сверху постучусь.
— Обращайтесь, Антон.
Арсений резко захлопывает дверь и проворачивает замок на все обороты. На кухне распластан воробей с приклеенными к столешнице изолентой крыльями. Арсений недовольно цыкает. И зачем он так разорался? Сегодня Арсений был в хорошем настроении и даже думал отпустить жалкую птичку. Но не теперь.
Через пару минут в мусорном ведре оказывается тушка мёртвого воробья.
.
Арсений ненавидит, когда Антон приводит кого-то домой. У него всегда настежь распахнуты окна, и даже при всём желании Арсений не может абстрагироваться от чужих голосов, что так неправильно и мерзко звучат в стенах арсеньевской квартиры.
Арсений ненавидит, когда Антон кого-то трахает. Он ненавидит приторные женские стоны, что слетают с губ его пассий. Ненавидит грузные мужские вздохи. Они всегда разные. Никогда не повторяются. Единственное, что нравится в этом Арсению — это голос Антона. Он у него такой нежный, хрустальный словно, и стоны у него не приторные, а ласково-сладкие, совсем не развратные, а целомудренные, и вздыхает он не пошло, а томно особенно, почти что таинственно.
Арсений до боли кусает суставы на сгибе пальцев, чтобы сдержать свои собственные ответные стенания. Он стоит на всё таком же пустом балконе, привалившись спиной к стене, и толкается влажным членов в свою ладонь. Каждый стон Антона, который долетает до ушей Арсения, служит новым толчком вперёд. Он прислушивается к шлепкам двух тел в соседней квартире и старается дышать не так шумно, чтобы не заглушать и без того плохо долетающие звуки. Они — там, за стеной — ускоряются, и Антон скулит. Арса ведёт немного в сторону от этого звука, он закатывает глаза и кусает со всей силы запястье. Он ненавидит того мужика, что прямо в эту секунду трахает его Антона. Ведь Антон принадлежит только Арсению — хоть пока об этом и не знает. Арсений кончает со злым рычанием — ненависть к незнакомцу заполняет до краёв, вот-вот перельётся и затопит весь дом.
Антон всегда после секса выходит покурить. Когда-то Арсений пожаловался ему, что дым летит в его квартиру. Это действительно бесило: чувствительные арсовы глаза бесконечно краснели и слезились, а нос щипало. Хотелось чихать и кашлять. Антон тогда очень мило — очаровательно — извинился, и с тех пор ходил покурить если не на улицу, то хотя бы в подъезд. Арсения умиляет эта отзывчивая вежливость. Совсем как у Киры.
Сегодня Арсений этим пользуется. Он выходит на лестничную клетку и стоит у окна рядом с мусоропроводом. Когда дверь в квартиру Антона хлопает, он гремит крышкой мусоропровода и делает вид, что уходит. За поворотом они ожидаемо сталкиваются.
Антон взъерошенный, красный и разморенный. В лунном свете блестит его влажная шея. Арсению хочется вгрызться в неё зубами и, может, оторвать кусочек. Он запоздало удивляется.
— Ой. Добрый вечер, Арсений. Всё не спите?
— Бессонница, — всё так же пожимает плечами Арсений и улыбается.
— А я, вот, покурить, вы же просили... — зачем-то говорит Антон и сам смущается своих слов.
— Спасибо, я ценю, — кивает Арсений. — Бурная ночь?
Антон вдруг резко краснеет и уводит взгляд. Арсению хочется, чтобы он смотрел на него, не переставая. У него же такие красивые, идеальные глаза. Сейчас он кажется таким юным, словно подросток, но никак не на двадцать два.
Кире было пятнадцать.
— Извините, постоянно забываю, что стены картонные.
— Не переживайте, я всё понимаю, — мягко усмехается Арсений. — Просто слегка завидую.
Антон виновато поджимает губы.
— Да что вы...
— Не вам. Им.
Антон сначала непонимающе хмурится, пытаясь вникнуть в смысл странного уточнения, а потом вдруг резко вспыхивает жаркой краской. Оттопыренные уши загораются сигнальными маячками. Арсений даже удивляется тому, что даже они ему, такие несуразные и глупые, нравятся.
— Я... Арсений, извините, но...
— Не стоит, — Арсений мягко его останавливает, дружелюбно улыбнувшись. — Просто... знайте, что я всегда рад вас видеть. Ничего более.
Антон неуверенно дёргает уголками губ.
..
Арсений стоит у подъезда и бросает крупу. На неё слетаются стаями голуби и мелькают иногда между сизыми крыльями крошки-воробьи. На птиц бросается дворовый кот, худой и ободранный. Он цапает когтистыми лапами одного жирного воробья, но птица старательно вырывается, трепыхаясь. Арсений наводит объектив камеры на простенькую сцену кошачьей охоты. Майское солнце светит сквозь листву на тоненькие, словно бумажные ушки кота. Он разевает свою острую чёрно-белую пасть с маленькими зубками и кидается на воробья. Птичка пищит и бьёт кота по морде крыльями. Кровожадный кот не отступается, но воробей оказывается слишком упорным и отбивается от хищника, цепляясь за свою жалкую, крохотную птичью жизнь. Арсений делает с десяток кадров.
Он слышит шуршащие, чуть шаркающие шаги, и чуть уводит объектив в сторону. Линза ловит носки ярких массивных кроссовок и тонкие лодыжки. Арсений отнимает камеру от лица.
— Не знал, что вы фотограф, — улыбается Антон и протягивает руку для рукопожатия.
Арсений вытягивает дрожащую ладонь и осторожно обхватывает чужую ладонь. Совсем как мамина. Кожа такая нежная, мягкая, словно из хлопка сделанная. Холод колец морозит пальцы. Арсений нервно задерживает рукопожатие, стараясь каждой клеточкой ощутить прикосновение чужой кожи к своей. Он едва удерживается от того, чтобы не закатить глаза. Тут же хочется почувствовать эти пальцы на своём теле, попробовать кожу на вкус. Арсений с трудом стряхивает наваждение, отпуская чужую ладонь.
— Просто увлекаюсь. Я медбрат.
— Ого. Неожиданно, — хмыкает Антон.
В зелёных глазах искрится отблеск солнечных лучей.
— С детства нравилась медицина, представляете?
Арсений не лукавит. Постоянное посещение моргов, препарирование трупов, надрезы, швы, уколы, кровь, — всё это будоражило арсеньевское сознание и при одном только воспоминании вызывало табун мурашек вдоль позвонков. И приятный бонус в виде списанных инструментов и медикаментов не мог не радовать.
— Здорово, — искренне отвечает Антон. — А я никогда не понимал, кем хочу быть. Поступил на менеджера, вот... Доучиваюсь. Скоро диплом защищать.
Он внезапно смущается и закрывает лицо ладонью, неловко засмеявшись.
— Извините, не знаю, зачем я это рассказываю...
— Что вы, Антон, — ободряюще улыбается Арсений. — Я с радостью послушаю.
Антон мнётся и изучает асфальт под своими ногами.
— Может... Может мы могли бы... встретиться. Как-нибудь?..
— Это свидание?
Антон густо краснеет и неуверенно поднимает свои ярко-зелёные глаза.
— Да. Да, я приглашаю вас на свидание.
Арсений тепло улыбается и чувствует, как радостно трепыхаются в его груди остатки органа с аортой.
— С большим удовольствием. Но, думаю, нам стоит перейти на ты.
Антон смеётся и кивает.
Кот перегрызает шейку воробья.
...
У Арсения кружится голова.
Ещё ни одна жертва не соглашалась на секс добровольно. Все они были накачаны наркотой до полубреда, и Арсений просто трахал безвольное тело. Но Антон — другой. С ним всё иначе. Он хрипло и мягко стонет, сжимая арсовы бёдра, и им обоим до одури хорошо. Арсений стонет не столько от сексуального удовлетворения, сколько от ощущения этих сильных, мягких рук на своём теле. Они гладят его кожу, разминают, обводят изгибы мышц. Никогда ещё Арсения не хотели по-настоящему. От этой мысли искрит в глазах.
Арсений перехватывает чужую ладонь на своём голом плече и направляет к своему рту. Пальцы проталкиваются между губ, касаются языка. Арсений всасывает их в свой рот, облизывает и чуть прикусывает. Он мычит от наслаждения и жадно вбирает в себя сладкие стоны Антона.
Совсем скоро чужое горячее семя вытекает из Арсения, и его аж трясёт от этого крышесносного ощущения.
Они лежат вместе на постели. Арсений слушает сердцебиение Антона, прислонившись ухом к его груди. Он водит кончиками материнский пальцев по его плечу.
— Фотографии на стенах такие интересные. Твои?
Арсений смотрит на противоположную стену. В чёрных рамках висели немного смазанные фотографии. Тонкие губы Алисы. Угловатые колени Насти. Нос Артёма. Хрупкая шея Русланы. Голени Кати. Женственные ступни Влада.
— Нет. Купил на какой-то барахолке.
— Интересный выбор. Такая странная серия. Интересно, у автора была какая-то задумка?
Губы и колени мамы. Нос Киры. Шея матери. Голени и ступни сестры.
— Не думаю. Не забивай голову.
Арсений встаёт с кровати.
— Ты куда?
— Спи, я ещё в душ пойду.
Он выходит и мягко прикрывает дверь. Включает воду в душе и уходит на кухню. Дезинфицирует шприц и набирает препарат. Сколько нужно времени, чтобы он уснул? Арсений оставляет шприц на столе и начинает как можно тише отодвигать диван от стены, освобождая в гостиной пространство для его фотостудии. Включает торшер и направляет на белую стену.
Арсений возвращается в спальню. Антон спит. Он подходит к постели и осторожно вводит шприц под молочную кожу. Выверенно, точно — в вену. Антон сонно разлепляет глаза и мычит что-то несвязное.
— Чт... Блять.
— Тише, Антош, всё хорошо.
Антон дёргает рукой, но Арсений придавливает её к кровати, до конца вводя препарат и выдёргивая иглу.
— Что за хуйня? Я вызову полицию!
Арсений ласково треплет его по щеке. Антон пытается отвернуться, но все движения замедляются. Слишком поздно.
— Ты ненадолго отключишься, не бойся. Скоро всё будет хорошо.
Антон открывает рот, чтобы что-то сказать, но закатывает зелень глаз под веки и смыкает их. Когда он в следующий раз открывает глаза, ему в лицо слепит торшер. Он лежит на полу и не может толком пошевелиться. Пытается вымолвить хоть слово, но мышцы лица размякли и больше не поддаются воле хозяина.
— О, ты проснулся! Не переживай, Антош, я просто хочу тебя сфотографировать. Ты же не против?
Арсений потирает руки и мило улыбается.
— Ну конечно нет. Ты не можешь быть против.
Он берёт в руки фотоаппарат и наводит объектив на валяющееся на полу тело. Поправляет безвольно лежащие руки. Так похожие на мамины...
— Я хочу, чтобы ты видел, что я делаю. Ничего плохого, правда же?
Арсений поворачивает антоново лицо на свет и смотрит за тем, как сужается его зрачок, оставляя только ядовитую зелень радужки. Он делает несколько снимков.
— Я не делаю плохого. Мой отец делал. Он вспорол моей маме брюхо. А сестре — горло.
Арсений поправляет чужую чёлку и фотографирует тень от волос на щеке.
— Он был торчком. Никогда его не любил. И он меня тоже. А маму и сестру я очень любил.
Он опускается на колени и делает несколько кадров мягкого изгиба плеч и остро заломленных локтей.
— И тебя я тоже люблю. Я не буду таким жестоким, как он. Им было больно, тебе же почти не будет. Ты так накачан наркотой, что едва ли что-то чувствуешь. Я милосерден, воробушек мой.
Он снимает скрещенные стопы. Рельефные икры.
— У тебя руки моей матери.
Арсений берёт скальпель и чужую ладонь На тыльной стороне он начинает скурпулёзно выводить слог "ма". Кровь сочится из свежих порезов и пачкает пол. На второй ладони Арсений вырисовывает точно такой же слов. Под руками Антона скоро образуется вязкая, липкая багровая лужа.
— И глаза Киры.
Антон слабо мычит. Арсений цыкает — видим, доза была маловата. Что ж, значит, придётся бедняге немного помучиться.
Арсений начинает вырезать на лице Антона имя Кира. Лезвие распарывает кожу, словно подтаявшее масло. Буквы растягиваются со лба до щёк, проходят по векам. Кровь застилает всё антоново лицо. Он мычит всё громче и даже начинает дёргаться. Арсений успокаивающе баюкает его и прижимается губами к залитым кровью глазам. Солёная жидкость попадает в рот, и Арсений сладко стонет. Он чувствует, как снова подкатывает возбуждение. Он берёт правую руку Антона, с которой реками струилась кровь, и обхватывает солёные пальцы губами. Он посасывает окровавленную кожу и вздыхает. Второй рукой он сжимает свой пах, толкаясь вперёд. Он дрочит себе чужой безвольной ладонью и стонет до того громко, что вздрагивает торшер. На члене смешивается кровь, слюна и сперма.
— Ты так похож на воробушка, Антон, — сипит Арсений. Неразумный блуждающий взгляд шарится по его лицу. — Думаю, это надо отметить.
Арсений переворачивает Антона с бока на живот. Он фотографирует ещё чистую, нетронутую спину, после чего всё тем же скальпелем принимается вырезать крылья. Большие, от лопаток до копчика. Он вводит остриё глубоко под кожу, вырисовывает каждое перышко. Антон мычит и трепыхается. Всё его тело в крови. Весь пол в крови. Руки Арсения в крови. Она шипит и пузырится в его больном сознании.
— Ты мне очень понравился, Антон. Я не хочу, чтобы ты мучился долго. Мне жаль тебя убивать.
Арсений переворачивает его на спину.
— Но надо.
Он хватает большой кухонный нож и быстро, не давая себе шанса передумать, вонзает его почти по рукоять прямо в антонову грудь. Втыкает лезвие несколько раз, хаотично. Его вдруг накрывает истерика. Он начинает хохотать и громко рыдать. Каждый удар — новый всхлип. Слёзы катятся по лицу градом, падают на больше никогда не шелохнувшееся тело.
Арсению жалко себя.
.
Двенадцатого июня Попов Арсений Сергеевич приговорён к пожизненному заключению в колонии особого режима.