Альбом Надежды

Теплый летний ветер свободно проходил сквозь открытые окна спальни. Тюлевые занавески, ведомые им, колыхались и тихо шуршали, путаясь друг в дружке, задевая предметы, разбросанные на столе. Часть пергамента, не придавленная учебниками или чем-то другим, достаточно тяжелым, давно разлетелась по комнате и лежала кто где: на полу, на кровати, на сложенной аккуратными стопочками одежде. Резкий цветочный запах ударял в нос, раздражая чувствительные рецепторы обоняния. Ещё бы, окна выходили прямо на сад. Яблоневые ветви и вовсе так и норовили проникнуть внутрь, царапая стекло каждую хоть сколько-то ветреную ночь, пугая и мешая спать.

Да, это было позднее лето. В просторной комнате, с этим привычным легким беспорядком, сейчас находилась только её хозяйка: молодая девушка-подросток с волнистыми каштановыми волосами и болотного оттенка зелёными глазами. У ног её лежал старый чемодан, которым пользовался ещё отец. Большой, из коричневой кожи, местами немного потрепанный, но всё ещё такой же добротный и покрытый буквально полностью марками самых различных стран, где только он не успел побывать. Даже ручке досталось. Рядом, на кровати, находился саквояж: полупустой, в отличие от чемодана, ведь необходимо было оставить место для еды, завернутой в фольгу. Конечно, всегда была возможность сохранить её при помощи заклинания, однако же в поезде, полном обычных людей, такое практически не представлялось возможным, а ехать предстояло долго, место неблизкое.

На коленях девушки покоилась книга. "Альбом Надежды" — гласил глянцевый оттиск на матовой обложке большого формата. Проведя рукой по ней, девушка ощутила рельефность и небольшую шероховатость. Некоторое время она медлила, прежде чем открывать альбом. Давно она не брала его в руки, сейчас эти ощущения вызывали в ней не светлые чувства, отнюдь — они пробуждали тоску по тому, чего больше никогда не будет, а также тревогу о том, что её ждёт. Родину покидать всегда сложно, ещё сложнее — делать это в одиночестве. Да, конечно, бабушка уже договорилась и на станции её встретят, но весь путь до этого предстояло провести наедине с собой и надеяться на то, что ей повезёт с попутчиком.

И вот, первая страница. Когда-то белая, она пожелтела от времени и поистрепалась сильнее остальных. К форзацу приклеен конверт с завязочками из бечевки, прикрепленной к бумаге восковой печатью с гербом академии, где когда-то учился её отец. Там же должна была учиться и сама Надежда, вот только жизнь повернула на совершенно другую дорогу и никто не знал, к чему она ведёт и правильным ли был этот выбор. Вскрывать конверт и вынимать письма девушка не стала: она читала их уже один раз, будучи совсем маленькой, и это оказалось слишком больно для нее.

Вновь переживать подобное она не хотела, поэтому откладывала до того момента, когда будет готова. Справа же была вложена колдография* — большая, черно-белая, с целой толпой ребят, все примерно одного возраста. Они улыбались невпопад, махали руками в камеру, смеялись и обнимались. Среди счастливых выпускников выделялся один, самый яркий и веселый: высокий и широкоплечий, с легкой щетинкой и длинными каштановыми волосами, точь-в-точь как у дочери, с улыбкой до ушей и большими руками, которыми он пытался загрести в объятия абсолютно всех, кто стоял рядом, вызывая тем самым у окружающих его взрывы смеха. Фотография словно лучилась теплотой и дружеской атмосферой. Наде становилось по-светлому завидно, она надеялась, что в новой школе и у неё получится подружиться и найти такую же крепкую компанию. Оставлять своих друзей было страшно.

По колдографии было видно, что её часто доставали и рассматривали. На уголке была небольшая трещинка из-за сгиба, в укромном местечке с краю пряталось небольшое пятнышко, в целом она была выцветшая, ведь ей было уже больше двадцати лет. На другой, последней колдофото с отцом, он был пойман в лётной куртке и авиационном шлеме: показав камере большой палец вверх, он начал карабкаться на новенький четырёхкрылый самолет — биплан. Это был его первый самостоятельный полет.

На следующей колдографии уже была изображена маленькая девочка, года два от роду, его дочь, которая как раз сейчас и листала страницы альбома, тихо шурша. На фоне было видно детскую, которая была в самом разгаре ремонта: обои были наклеены только наполовину, от кроватки присутствовал только каркас, зато противоположная стена была вся заставлена книгами и растениями, а на полу валялись игрушки, в том числе и любимая многими деревянная лошадка. Наряженная в яркое платье с мелкой вышивкой в цветочек, девочка была на руках отца и они оба кружились по комнате, он её подбрасывал, а она искрилась восторгом и раскидывала руки в разные стороны. Одно неуклюжее движение — стеклянная ваза слетела с полки, в дребезги разбиваясь об пол, разбрасывая вокруг полевые цветы и пропитывая ковёр водой. И виноватый взгляд двух пар глаз — одинаково зелёных — обращенный в сторону женской фигуры в дверном проёме.

Следом — портрет матери, маленький, сделанный карандашом на огрызке бумаги. Она, по-домашнему уютная, сложила руки на коленях и улыбалась подобно Моне Лизе. Несмотря на то, что она любила отца гораздо больше, даже подобное она бережно хранила, ведь от мамы ей осталось куда меньше вещей. Не считая, конечно, дара, открывшегося уже после смерти родителей, который и перевернул всю её жизнь.

У них имелся свой колдоаппарат, однако использовался он крайне редко. Чаще всего пылился где-то на чердаке, всеми забытый, или в завалах отцовской мастерской. Уже потом Надежда отыскала его и колдофото стало намного больше. Ей было любопытно — как так вышло, что у ее матери не оказалось ни одной колдографии или фотографии. Хорошо, что в гостиной висел их общий портрет времен, когда она ещё была совсем маленькой, а родители — живы.

Дальше пошли изображения бабушки — чаще всего по-напускному суровой, со сдвинутыми к переносице бровями, глубокой носогубной складкой и качающей в осуждении указательным пальцем по отношению к как обычно нашкодившей внучке.

Вот они чинно сидят за столом, пьют чай и кушают первое испеченное Надеждой печенье — слишком соленое, но от того не менее вкусное. А вот — празднуют масленицу, сжигая чучело. Тогда Надю, как внучку преподавательницы, пригласили праздновать вместе со студентами академии и ей перепало много внимания от взрослых. А вот здесь они корпят над зельями в их небольшой домашней лаборатории: вся зареванная, она склонилась над маленьким котелком из латуни, чтобы проверить степень готовности — кап! — слезинка падает в варево, которое мгновенно взрывается зеленым паром, окрашивая её волосы, брови и даже ресницы. Тогда она всю неделю так проходила, не выходя из дома, боясь, что её будут называть кикиморой. А вот она, ещё не умея пользоваться палочкой толком, пытается левитировать огромный мешок с торфом к грядке с волшебными растениями, а он возьми да и порвись прямо в полете, скрывая визжащую девочку под собой, да так, что только одну маленькую детскую ножку и было видно.

Со стороны матери родственников не было, а посему бабушка была её единственным родным и самым близким человеком. Родителей она помнила очень смутно. Надя очень сильно ей дорожила и потому знала, что строгая бабушка её также любит, просто её забота проявляется в контроле — впрочем, она и правда желала ей только всего самого лучшего и это быстро стало очевидно, ведь бабушка всегда была права.

Лидия Петровна, а именно так её и звали, научила Надежду очень многому. Именно благодаря ей она умела варить зелья ещё до поступления в школу. Знала большинство трав, которые они изучали или использовали как ингредиенты. Бабушка водила её на экскурсии и в заповедники — она была сторонницей культурного развития и не принимала праздный отдых в кровати, а потому преимущественно весь досуг девочки состоял из саморазвития и познания.

У неё было много связей. За свою жизнь она успела не только преподавать в Высшей Академии Волшебства, где учился её сын, но и побывать на руководящих должностях. Что и говорить — большинство тех ребят, кого она выпустила, вскоре становились её подчинёнными. Она была властной и требовательной, строгой, временами резкой и жесткой, но оттого не менее участливой. Любой, кто просил у неё помощи и (по её мнению, естественно), кто её был достоин - получал требуемое с лихвой, а то и больше необходимого. Впрочем, подобный паттерн поведения использовался ею и при воспитании сначала сына, а затем и внучки. Главной её целью было вырастить ответственных людей, знающих, чего они хотят от жизни, готовых идти к своей цели несмотря на трудности. Однако порой она забывала о том, что дети — не подчиненные. Привыкала к самостоятельности окружающих, не додавала внимания и заботы. После смерти сына и невестки ей пришлось покинуть пост преподавательницы, чтобы больше уделять времени внучке. Однако полностью уйти на пенсию Лидия Петровна не могла, слишком многие полагались на неё и тогда, и сейчас. Эта власть была её бременем и она прекрасно это понимала, так же как и пыталась объяснить это Надежде, да вот только что объяснишь ребёнку, запертому в четырех стенах наедине с одним лишь домовым? Только повзрослев она стала понимать слова своей опекунши. 

Бабушка часто упоминала мать Надежды в разговорах. Всё говорила о том, что любая способность в умелых руках — это большая сила, а её мать обладала редким и крайне сильным даром. В отличие от всех остальных своих коллег-прорицательниц, её видения были частыми, кристально чистыми и достоверными настолько, насколько это вообще было возможно. Практически всё из них сбывались. Часто это её тяготило, поэтому она пыталась жить затворницей. До тех пор, пока её не нашёл будущий муж и не увёз в большой город, где она смогла раскрыть свой дар в полную силу. Возможно, именно это их в итоге и погубило — не все видения были положительными и сулили счастье и богатство, нет, чаще всего это были именно предупреждения. Времена тогда были неспокойные. 

Каждый раз, упоминая родителей Надежды, Лидия Петровна говорила о том, что не смогла уберечь их — была слишком занята бумагами из министерства, раздавая указания, решая важные дела, не требующие отлагательств. А ведь могла, могла заметить, что что-то не так. Говорила и о том, что мать её тоже не хотела той власти, которую получила благодаря своим видениям. Пыталась дать понять внучке, что всё это — того не стоит. Хотела повлиять на неё, но раз за разом девочка срывалась с крючка, помня прошлые её наставления: следовать за сердцем, делать то, что умеешь, приносить пользу; — сначала поступила на совершенно иное направление, которое ей советовали, затем не бросила развивать свой дар даже после многих неудач, а потом и вовсе  — сорвалась в другой город, в совершенно другую страну, долго учила для этого совершенно непопулярный в их обществе язык. Таки добилась своего, несмотря на кажущуюся покладистость характера.

И тем не менее Надя дала бабушке слово: она будет осторожной, ни за что не будет иметь дел с министерством и будет жить спокойной, счастливой жизнью. Она и сама этого хотела. Однако прежде ей нужно было спасти мир  — так говорило ей сердце, так ей кричал её дар.

Закрыв альбом, девушка поставила его обратно на полку, закрыла чемодан, и, невесомо взмахнув палочкой, отправилась со своей поклажей в гостиную. Это был их последний в этом году семейный ужин.

* Колдография, колдофото — фотография из мира поттерианы, создающаяся при помощи колдоаппарата. От стандартной отличается тем, что фигуры на ней способны двигаться, а иногда и реагировать на происходящее снаружи "четвертой стены" (например, отвечать на вопросы жестикуляцией).