Дурной сон

— Сон. Всего лишь дурной сон.

Стук капель звонким эхом разносился по всему туннелю. Куда его привели тёмные, подземные лабиринты дворца? Он и не знал толком. Ему было холодно.

— Дурной сон, из тех кошмарных историй, что так любит рассказывать Аннель, — он всхлипнул и крепче обхватил колени. Зажмурился. Аннель, старая нянюшка, до последнего пыталась помочь. Мальчик затряс головой, пытаясь отогнать впечатавшуюся картинку, но та, словно бельмо, не хотела сходить с внутреннего взора и только ярче расцветала красками. Тяжёлыми и липкими, алыми красками. Теми самыми, что всегда цветёт история поборников трона.

 Кап. Кап. Звонк. Он наблюдал за брызгами от мерно падающих с потолка туннеля крупных капель. Каменная стена была скользкой, но он упрямо прижимался к ней всей спиной, съезжал и снова подбирался повыше. Внизу, у ног, вился ручеёк, в который и сходились все капельные дорожки. Кап. Кап. Семь проходов: левый, три правых, снова левый, поворот налево, до их метки и последний - посередине. Он точно не заблудился. Он сделал всё так, как ему велел Одрин. Одрин, который сейчас, как и обещал, встретит его здесь и скажет, что всё случившееся – ошибка. Или шутка. Или сон — и он вернётся в свою комнату и больше никогда оттуда не выйдет. 

 Он вдруг вспомнил, что оставил там, в своей комнате, Мико. Тот высоко скулил, но он не успел и приоткрыть клетку — Аннель, которая разбудила и стащила его с постели, не отпустила руку. Они бежали так быстро, а Одрин вёл их незнакомыми узкими коридорами с мечом в своей огромной руке, но они всё равно не успели, потому что после очередного коридора Аннель осталась позади. Одрин тогда схватил его и закинул себе на плечо, пока он смотрел на вдруг упавшую няню. Он будто бы оглох на мгновение — было слишком много злых криков и резкого света от факелов, а вокруг Аннель росло тёмное пятно, чёрное с алыми бликами на огнях. Одрин унёс его, унёс, хотя он хотел вернуться к Аннель и просил Одрина не оставлять нянюшку вместе с теми людьми. А потом, когда они перестали бежать, поставил его на землянистый пол и присел рядом, заставил повторять за ним.

— Это как считалка, — шептал Одрин, и он цеплялся за стражника руками и глазами, но тот отталкивал его. — Ты ведь так хорошо запоминаешь считалки, верно? 

 Ему хотелось плакать и очень сильно не хотелось оставаться одному в этой темноте, перед узким проходом, из которого пахло сырой землёй и мокростью. 

— Жди меня там, я скоро тебя догоню, хорошо, малыш? Обещаю. Не бойся. Ну же, беги, беги, — но он стоял, пока Одрин сам не убежал навстречу огненным бликам на стенах коридора и непонятному, злому шуму всё тех же криков. 

 Он снова потёр затёкшие ноги, пытаясь согреться. Одрин обещал прийти. И он ждал. В этих проходах было много воды и много грязи. Большую часть пути сюда он бежал, спотыкаясь в темноте, и теперь вся одежда была грязная и промокшая. Может, если считать капли, получится заснуть, чтобы проснуться уже когда придёт Одрин? Кап-кап. Раз. Три. Одиннадцать. 

 Смех.

 Он вздрогнул так сильно, что соскользнул со стены, потерял равновесие и шлёпнулся набок, окунув ноги и ботинки в ручье. Ледяной озноб прошиб его, будто стеклянный осколок воткнулся иголкой и разогнал стада холодных мурашек по спине. 

 Сверху был слышен смех.

 Он поднялся, тяжело разогнув онемевшие ноги и, подняв голову, оглядел стену, на которую опирался. Вверху был просвет — похожий на оконце, с широкой решёткой по всей длине. Оконце было вертикальным, а за ним была темнота, но оттуда звенел смех каких-то ребятишек, и ему отчаянно захотелось туда, к ним, подальше от ледяных капель и мокрой земли.

— Э-эй!.. — ему хотелось крикнуть как можно громче, но получилось слабо, будто его же голос решил его не слушаться. — Эй, кто-нибудь! Вы-ы, там!.. 

 Он жадно прислушался, но смеха больше не было, и снова не было никаких звуков, кроме тяжёлых капель здесь, у него. Стеклянный осколок встал комом в горле. Остро. Он ощутил Темноту, смотрящую ему в спину, хищно наблюдающую за ним, одиноко и беспомощно стоящего в Её владениях, и резко вдохнул, пытаясь начать дышать. Он не хотел быть один. Не хотел и больше не мог — и он бросился на стенку, слишком скользкую, чтобы взобраться по ней до окошка. Он заскользил и упал, и поднялся, не в силах находиться в узком, замкнутом, звенящем туннеле. Втянул сырого, землянистого воздуха и завопил снова, что было мочи. 

 Темнота ночи в оконце занялась темнотой силуэта головы. Кто-то услышал его! Услышал и теперь вытащит отсюда. 

— Тут кто есть? — неуверенный и сиплый голос принадлежал мальчишке, — Ты кричал? Эка ты куда забрался.. Свалился чтоли? Откуда только угораздило...

— Я.. Я тут! Мне надо выбраться, как выбраться отсюда?

— Тиш-ш, тиш, сейчас вытащим тебя.. — и он гаркнул куда-то в сторону, —Эй, народ, подите-ка, тут наш один в Крысиные Хода провалился.

 Решётки, слишком широкие для детей, были окружены. Бдящая Темнота, лишившись своего оружия одиночества, отступила. Ребята, мальчишки, шумные и весёлые, скоро притащили досок да верёвок, и со смехом втянули его на свежий воздух ночной улицы. Он оказался окружён тычками, шутками и криками, и через минуту сам смеялся с ними и толкался, будто провёл среди этих дворовых забияк всю жизнь. 

— А не хочешь с нами? Дворец смотреть? 

— Дворец?.. 

Мальчишка, тот что нашёл его первым, наклонившись к его уху, громко зашептал, — Только это тайна понимаешь? Я-то только своим сказал. Мой старшой там сегодня уж показал им.. Ну, сейчас сам всё увидишь, ты с нами? 

 Они бежали по улочкам неспящего в эту ночь города. Бежали, пока он вдруг и правда не увидел дворца, так странно выглядещего с этой стороны всегда закрытых ворот.. Впрочем, этой ночью они были распахнуты. Он не сразу обратил на то внимание — слишком дико смотрелась толпа с факелами на площади, куда никогда не пускали людей. Он спросил как-то Одрина, почему ему нельзя по ту сторону ворот, а горожанам нельзя сюда, в их сторону. Одрин отвечал честнее, чем Аннель, он это чувствовал, но всё равно ответа не понял. А теперь — сейчас — ворота были распахнуты.

 Залившее его чувство увлекаемости за мальчишками превратилось в чувство восторга — значит, сейчас можно? Значит, начинается что-то новое, да? Что-то изменилось, это что-то витало в воздухе, и он впитывал это вместе со смехом ребят, которые тащили его дальше сквозь толпу, ближе ко дворцу. Все люди здесь были взбудоражены, все кричали, а огонь с факелов отражался от лиц, превращая ночные тени в яркие пятна.

 И он кричал вместе с ними, чувствуя и на своём лице тепло огней. 

 Толпа окружала кого-то, но ему не было видно, пока они с парой мальчишек — его за шкирку затащил тот, первый, — не выбились в первые ряды. И он увидел. 

 И почему-то вспомнил про Аннель, про тёмное расползающееся пятно вокруг неё, и про страшные лица с бликами от факелов. 

 Почему? Его отец был в центре, совсем рядом с этими людьми, но всё было неправильно. Отец, с распущенными, упавшими на лицо слипшимися волосами, покачиваясь из стороны в сторону, был не похож на себя. Закованный в цепи — их концы лежали в руках людей с факелами. Те потрясали ими, и звон металла, вырвавшись из какофонии, вдруг больно ударил его по ушам. Старший брат с заведенными назад руками стоял на коленях. Это его отец и брат? Не может быть. Это не могут быть они, он всё ещё спит? Тот дурной сон, всё тот же дурной сон? Противная Аннель, она разбудила его внутри сна и теперь он никогда не выберётся из ночного кошмара? 

 Толпа вопила вокруг, сливаясь всеми звуками в одного рычащего зверя, готового растерзать свою добычу. 

— Видишь, видишь!.. — ликующее кричал рядом с ним предводитель мальчишек и тряс его за плечи, обнимая и толкая одновременно, — Видишь, как всё меняется? Вчера они нас бросают в темницы, а сегодня – мы их, вот так!