Опустошенные, но всё ещё живые

Дилинь-дилинь.

Последние звоночки дверного колокольчика этим вечером. Таких сегодня оставалось два. Конечно, если не припрётся кто-то незваный.

Прямоугольная вывеска сменяется с «открыто» на «закрыто».

Глухой стук о деревянный пол полукруглым наконечником, потом каблуком начищенных до блеска туфель, шорох второй волочащейся ноги, которую уже лень поднимать под конец дня, за ней тот же первый стук ещё раз.

Тук, цок, шорх, тук. Тук, цок, шорх, тук. И так до самой кладовой за витриной.

Леви сверяется с карманными часами, на крышке которых по заказу были выгравированы скрещённые крылья. Можно подогреть воду.

Можно завалиться в кресло, оставить костыли и с наслаждением засыпать тонкие высохшие и почерневшие листья в заварник. Можно свободно выдохнуть, откинуть назад голову, чтобы понежиться под тёплыми закатными лучами солнца и наблюдать за танцующими пылинками в косых потоках света. А потом уже нашарить оставленную на днях Армином книгу, пролистать от начала до конца, вдохнуть запах старых пожелтевших страниц и уже потом залить в заварник воду.

Дилинь-дилинь. Пересекающий помещение тихий цок-цок.

Леви приоткрывает глаза. Смотрит лениво одним здоровым глазом.

Улыбка, мягкая и лёгкая, освободившиеся только от шляпы, взъерошенные золотистые волосы, оперевшееся о дверную коробку, хоть уже и возмужавшее, но всё ещё по-прежнему острое плечо.

Новая стрижка, которая уж очень похожа на ту, что у самого Леви, бросается в глаза. И она заставляет насторожиться.

— Опаздываешь.

Часы обратно защёлкиваются.

— Уже в который раз жалею, что мне пришло в голову их подарить вам.

— Не думай, что отсутствие точного времени оставит незамеченным твою непунктуальность. Высокое звание портит твои манеры. Начинаешь походить на Эрвина. Отвратительно.

Вопреки недовольному ворчанию в свою сторону, Армин улыбается. Отталкивается от дверной коробки и достаёт две белоснежные чашки с блюдцами из буфета.

Они оба знают, что извечные собрания, встречи и бумажная работа не дают Арлерту вести нормальный образ жизни. То, что он выбивает время для таких встреч с Леви — чудо. И Аккерман уверен, что из-за этого проблем у Армина становится только больше. Не командорское это дело жить семейной жизнью. Если его ещё можно считать за главнокомандующего разведкорпусом, от которого осталось от силы четыре солдата, один из которых инвалид.

Леви разливает по чашкам заварку, пока Армин пристраивается за его спиной, мнёт плечи, запускает пальцы под застёгнутый воротник.

— Ну, как идут дела? Устал?

— Не думал, что с маленькой чайной лавкой будет столько проблем. Поставки, договоры, бумажки. И неожиданно слишком много цифр. До стоящего дохода от продаж ещё придётся нехило попотеть. Гроссбух знаешь где, если уж интересно.

— О нет, в другой раз. Бумаг мне и без этого хватает, — протягивает Армин измученно, заливая в чашки кипяток и заваливаясь рядом в придвинутое кресло.

Динь-динь — случайное попадание металлической ложкой в стенки чашки.

— Как там Клос? Справляется?

— Пытается. Дай ему пару уроков — улыбаться он ни хрена не умеет. И без него народ пугается, — фыркает Аккерман.

И уже вроде привыкли все и смирились, но Армин всё равно на короткое мгновение опускает уголки губ. Конечно, это не идёт ни в какое сравнение с поведением младшего годами ранее, когда он всхлипывал по ночам и молился кому-то, чтобы этот кто-то дал возможность разделить с Леви хоть какую-то долю увечий.

Леви сжимает зубы — кто ж тебя за язык тянул?

Клос — мальчишка с улицы, которого под крыло взял Аккерман. У него рыжеватые волосы, зелёные глаза и ему не больше пятнадцати.

Увидев юношу впервые в качестве продавца в маленькой чайной Леви, Армин сказал только: «Ему, наверное, столько, сколько и мне было при нашей первой встрече».

Аккерман на это замечание тогда нахмурился.

— К чему ты ведёшь, Армин?

— Ни к чему. Просто не хочется оставлять заботу о вас на кого-то ещё.

Это была ревность. Дурацкая, никчемная и жалкая. Они оба понимали это. Так же как и понимали причину.

Леви видел в Клосе выпорхнувшую из подземного города Изабель, Армин — человека, который в отличие от него всегда будет рядом. Ревность была в мелочах — подать упавший костыль, поставить греться чайник, зачитать сводные данные за день и даже просто видеть Аккермана с утра до вечера. Армин — любитель мелочей, любитель придать чему-то обыденному особый смысл.

— Посмотри на меня, Арлерт. У меня нет глаза, нескольких пальцев и я инвалид. Я уже не молод и даже прежней славы лучшего бойца человечества уже нет. Я уже ни на что не годный солдат, который уже не воспользуется приводом и даже не сядет на лошадь. Я — то, что уходит. И только такой добросердечный дурак как ты, будет цепляться за полуживого разведчика, как я.

Это была та правда, которую нужно было принять.

— Вы — тот, кем я дорожу, — каждый раз просто и медленно отвечал Армин, когда их разговоры сводились к подобному итогу.

И это та правда, которую игнорировал Армин, целуя глубокие шрамы, которыми было иполосовано всё лицо Леви, и позволяя обрубкам вместо пальцев проходиться вдоль своих щёк и губ.

— Поехали домой?

Леви кивает и Армин встаёт неохотно, потягивается, гремит чашками и отодвигает кресло обратно к стене.

Аккерман тоже поднимается с неохотой, опирается с тяжестью на костыли, хромает к выходу. Армин нахлобучивает шляпу ему на голову, заставляя скривить губы.

— Только не ворчите. Молодости это не прибавит. Тем более, мне очень нравится, когда на вас шляпа.

Для Леви это всё ещё непривычно, даже спустя три года. Жилетки под пиджак, галстуки, неладные шляпы. Ему роднее высокие сапоги и ремни, оплетающие всё тело, как вторая кожа.

Дилинь-дилинь над головой.

Армин открывает перед ним дверь, смотрит в пол, зная, как Леви не любит такие жесты. Благо, закрывать лавку вместо него, как это было в первый раз, не бросается. Ждёт молча рядом.

Солнце слепит, а в шею задувает холодный осенний ветер.

Сегодня в распоряжении Аккермана карета с возницей, дверь которой Армин снова открывает перед ним и всё время тянет руки, чтобы как-то поддержать, но знает, что нельзя.

Леви тяжело дышит, раздувая крылья носа, падает облегчённо на сидение, прикрывает глаза. Армин хлопает дверью, садится напротив и экипаж трогается.

После десяти минут езды утопленные в солнечных лучах дома, попадаются за окном всё реже. Многоэтажки с выложенными плиткой дорогами сменяются высокими деревьями и дворами с простенькими низенькими домиками. Воздух здесь другой и дышится легче. Только тряски больше из-за неровности загородной дороги.

Армин смотрит на него с бесячим обожанием в глазах, как будто Леви двадцать, у него ровная кожа на лице и он скачет верхом с идеальной осанкой.

Этот взгляд заставляет задаваться тем же вопросом, как Армин семь лет назад: «Почему я выжил?»

Армин мог получить пинок или внеочередной наряд за высказанное вслух сожаление, а Леви только свой же ответ: «Мучить тебя. Не дать жить дальше новой жизнью, отбросив прошлое. Лишить тебя свободы, повесив опустошенного инвалида на шею».

И всё же несмотря на все это, Леви признаётся, что не жалеет, что смог выжить. Он каждый день вспоминает Эрвина, Ханджи, Изабель, Фарлана и других, и с каждым днём уверяется всё больше, что рад жить дальше. После всех потерь — это сложно. Сложно приспособиться к новой реальности, новым правилам. Конечно, он не сможет научиться полноценно жить дальше, не оглядываясь, но отчасти Леви благодарен судьбе, что дала ему шанс побыть носителем воспоминаний ушедшей эпохи и почитать ушедших товарищей.

И он рад, что рядом Армин. Он, то, что не даёт его пробитой лодке затонуть. Он надёжное плечо, на которое можно без опаски опереться. Он уже не подросток с не до конца окрепшим телом, он — взрослеющий и развивающийся мужчина.

С годами он возмужал, научился языком чесать на собраниях и выступлениях.

Научился верить в себя.

Только Леви знает, что это не совсем так. Всё это только для посторонних.

Для Леви Армин всё тот же мальчишка с глазами неба, мягкими пшеничными волосами, носящийся в одной руке с книгой, в другой — с ракушкой. Он всё ещё иногда лепечет о море и ходит с покрасневшими от недосыпания глазами после прочтения очередного талмуда. Он пытается сделать что-то для Парадиза, своего народа, друзей и Леви, в конце концов, но боится упустить малозначимые детали, которые могут неожиданно значить больше, чем кажется изначально. Он ночами может сидеть в раздумьях, забывая о времени и перекручивая планы десятками раз. Напускная уверенность иногда пропадает вместе с силами и тогда Леви заставляет его обо всём рассказать с самого начала. Заваривает ему чай и высказывает своё мнение.

За окном шум детворы. Экипаж останавливается через минуту. Армин выходит первым и внимательно смотрит, как Леви спускается. Сдерживается, чтобы не протянуть руки, а после идёт смиренно позади.

— Вот мы и дома, — говорит Армин, будто их может ждать кто-то ещё. Он так всегда делает.

Леви ковыляет к специально поставленной у входа коляске, садится и перекладывает один костыль к другому в одну руку, а освободившейся тянется к туфлям.

Армин перехватывает его ладонь, опускается на колени и сам снимает обувь.

Аккерман не останавливает его, чувствует что-то, о чём ему не спешат поведать. Армин не сделал бы подобное, зная, что старшему такое не понравится.

— Выглядит крайне убого, Арлерт. Я всё ещё мужчина.

— Мне не кажется это убогим.

Леви фыркает.

— Давайте сначала в ванную, а потом я приготовлю ужин.

Что-то грядёт. Уверенность в этом достигает пика, когда Армин прётся с ним в ванную. Сам набирает воду и снимает с него оставшуюся на торсе только рубашку. Пуговица за пуговицей, медленно, смакуя каждое движение. Поцелуй в оголившееся плечо.

Леви смотрит в его полуприкрытые глаза, чувствует его обессиленность и позволяет снова опуститься на колени, чтобы расправиться с остальной одеждой.

Армин держит его за бока, помогая опуститься в воду, закатывает рукава и намыливает руки мылом. Кладёт эти самые руки на плечи Аккермана и тянет к краю, чтобы тот опёрся о борт. И Леви откидывается назад, смотрит на острый кадык, шею, подбородок, прикрывает глаза, расслабляясь под чужими пальцами, что мнут его плечи и скользят по груди.

Никто из них не удерживается от поцелуя. Медленного, долгого и спокойного, без рвения перетянуть на кого-то инициативу.

Леви знает, к чему всё это, потому и даёт отсрочку.

— Я принял решение вернуться. Завтра отплываем.

Каждый день он ожидал услышать эти слова. Как только они оставались вдвоём, Аккерман был готов услышать это, напрягался и присматривался к поведению младшего. И сегодня не прогадал. Только вот быть готовым услышать — не значит быть готовым принять.

— Хочу, чтобы ты остался здесь.

— А моё мнение для тебя не имеет значения? Или инвалид будет лишь обузой?

— Твоя война закончена. Я больше не позволю тебе рисковать жизнью. Как бы эгоистично и подло это не было, но я использую твоё положение, чтобы не дать тебе сесть на корабль. Я больше не хочу никого терять.

Переход на «ты» всегда означал крайнюю серьёзность. Леви вопреки внутреннему раздражению и отвратительному чувству собственной бесполезности спорить не хочет. Он действительно будет лишь обузой и доставит только лишнюю головную боль.

Аккерман смотрит в его глаза и тянет руку к рубашке, расстёгивает пуговицы, оставляя на ткани расползающиеся мокрые пятна. Армин понимает и сам избавляется от одежды.

Леви берёт его за руку и Арлерт пытается медленно опуститься в воду, чтобы не расплескать её на пол. Вторая здоровая тушка заставляет водную гладь балансировать на краю. Леви морщится, расставляя ноги шире, а Армин целует его в больное колено и осторожно прижимается к нему спиной, трётся лбом о щеку. А Леви обнимает его, лишь на секунду прижимая к себе сильнее.

— Вы хотите вернуться?

— Вернуться куда? Моим домом был разведкорпус. Теперь там, где ты.

Армин кладёт свои ладони поверх его.

— Я очень хочу увидеть Микасу и… Эрена, — тихо говорит Арлерт. В голосе тоска.

Леви чувствует эту опустошённость, преследовавшую младшего последние три года после битвы неба и земли. И вроде живой, здоровый, всё такой же улыбчивый, но высохший, как озеро под нещадно палящим солнцем. Аккерман понимает его состояние лучше других. Потому что со смерти Эрвина, а после и Ханджи, так же опустошён. Только, в отличие от Армина, он уверен, что наполнить себя столь же полноценно, как раньше, больше не сможет.

У Армина ещё есть живые, молодые и сильные друзья, благодаря которым, ради которых он пойдёт вперёд. Леви же остаётся лишь угасать у него под боком, в попытках вытянуть у жизни ещё немного добра и тепла.

— Так непривычно снова рисковать жизнями. Я очень боюсь.

— Твои решения всегда были самыми правильными. А ткнуть ружьем в лоб все всегда успеют.

Всего лишь жалкая попытка поддержать, от которой ни горячо, ни холодно.

— Только попробуй не вернуться. Второй раз из могилы достану и привяжу, чтобы больше не рыпался.

Армин переплетает их пальцы.

— Я вернусь. Обязательно вернусь. А потом мы вместе уплывём на уже безопасный для нас Парадиз, найдём себе там дом, хочу рядом с Микасой, и будем жить счастливо вместе со всеми.

И Леви снова делает как раньше — безоговорочно верит.